Елена Арсеньева - Бабочки Креза. Камень богини любви (сборник)
— Высокая, худая? — насторожился Конюхов. — А одета как?
— Да что я, сам баба, ее одежу разглядывать? — обиделся Учкасов.
— Ты не баба, — успокоил его Гаврила. — Ты гораздо хуже, потому что у некоторых баб ум хоть и короткий, да все же есть, а у тебя ничегошеньки в башке нету. Вдруг приходила табаба? Она тоже высокая да худая, а одета в черное платье. И если ты ее спугнул своей пушкой, я тебе все оторву, что только можно, а не какие-то пряжки, понял?
«А вот интересно, — угрюмо подумала Аглая, — откуда Гавриле знать, как я выгляжу и во что одета, если он меня в жизни не видел? Наталья ему разболтала, вот откуда. Еще одно подтверждение того, что она предала Гектора! Кстати. Что там сказал Учкасов, мол, со своими двумя разберись? Одна — Лариса Полетаева, а вторая — не Наталья ли? Неужто она его тайная любовница?»
— Гаврила Митрич, сокол ты наш, — плачущим голосом заговорил между тем Учкасов, — да мыслимое ли дело в такой темнотище бабье платье разглядеть? Она как завизжит, у меня палец сам на крючке дернулся.
— Балда ты, Учкасов, форменная балда! — прорычал Гаврила. — Шум подняли, всю округу всполошили. Слышишь, собаки заливаются? Как бы сюда патруль не принесло. А ты чего приперлась, хозяйка?
— Родимые, — послышался тихий женский голос, — кто тут был? Никак подстрелили кого-сь? Не Наташенька ли приходила нас с доченькой наведать?
— Иди спи, старая, — угрюмо отозвался Гаврила, — нет тут никакой Наташеньки. Никого мы не подстрелили, так, померещилось тебе.
— Нету Наташеньки? — печально повторила женщина. — Вот уже который день носу к нам не кажет. Все нас бросили! И Люша давненько не приходит, а такой хороший мальчик был… Как умер папенька ихний, как сгорел дом, все перемешалось. И Наташка с пути сбилась, и Люша где-то скитается, словно затравленный дикий зверь…
Аглая слушала ее безропотные причитания и чувствовала, что к глазам подступают слезы. Вроде бы несколько минут назад натерпелась такого страху, что надо трястись и колотиться, поскорей ноги отсюда уносить, а она сидит под каким-то кустом и точит слезу от невыносимой жалости, которую пробудил в ней шепот одинокой, всеми покинутой старой женщины. Наверное, она — та самая тетка Натальина, о которой упоминал Гектор и у которой воспитывается ее дочь Лариса… И девчонку тоже жаль, до чего жаль! Всех жаль, словом. Наверное, просто слишком много пережила Аглая за сегодняшний день, слишком много страшного испытала, вот и притупилась способность бояться. Ну а что до жалости… Видела немало мертвых, и немало людей убили на ее глазах, а жалеть их было некогда, вот сейчас на нее и нахлынуло!
— Иди спать, бабка! — повторил Конюхов. — А ты, Учкасов, смотри в оба, вдруг еще кто-то придет.
— Да кто еще придет? — с досадой отозвался Учкасов. — Выстрел небось на другом берегу Оки был слышен. Можно было бы и поспать, а, Гаврила Митрич, товарищ командир?
— Успеешь, на том свете отоспишься! — рявкнул Конюхов. — А выстрел… да что ж такого, выстрел и выстрел… Кто только не пуляет теперь в ближнего своего, как в копейку? Авось повезет, авось еще прилетит наша птица!
— Может, и прилетит, да птицелов шибко притомился, — не унимался Учкасов. — Нельзя ли кого-нито на смену мне прислать?
— Кого ж я тебе пришлю? — зло спросил Гаврила Конюхов. — Видишь сам, народу у нас мало, даже мне пришлось с тобой остаться. Кто Ларису охраняет, товарища комиссара Полетаеву, значит, кто доктора, кто в деревне остался, дом стеречь, вдруг Гектор туда вернуться вздумает, а кто в засаде сидит. Каждый человек на счету. Неизвестно только, куда чертов Семка подевался. Я его за делом послал, а он будто сквозь землю провалился. Небось сбежал уже в город, гешефты свои ладит!
— Сквозь землю провалился? — задумчиво повторил Учкасов. — А что, в том доме проклятущем все могло быть. Говорят, он весь тайниками да ловушками напичкан, ступишь не на ту половицу, да и провалишься в подземелье, будешь там сидеть, заживо замурованный, звать на помощь, да никто тебя не услышит.
«Ради всего святого, Монтрезор!» — вспомнила Аглая из Эдгара По и ехидно улыбнулась, несмотря на усталость и напряжение. А ведь Учкасов, даром что дурак дураком, угадал все в точности! Семка-то, которого они потеряли, ведь и впрямь провалился сквозь землю.
…Когда Гектор выхватил из мешка револьвер, Аглая в первую минуту обмерла. Он ведь сказал, что она ему тоже противник, почитай — враг, как и Наталья с Ларисой Полетаевой. Он ей не верит! А что, если…
Аглая сидела, точно окаменев. И до нее не тотчас дошло, что ствол направлен не на нее, а поверх ее плеча. И смотрит Гектор не на нее, а на какого-то человека, стоящего за ее спиной.
— Здорово пожаловать, гость незваный, — не слишком приветливо сказал Гектор. — Руки-то подыми, как положено доброму человеку! И оружие давай-ка доставай да в сторону бросай. Понял?
Аглая обернулась и увидела маленького, чернявого, словно чертик, только что выбравшийся из преисподней, человечка с курчавыми волосами и небритыми щеками. Одет он был не во флотскую форму, а в какую-то смесь штатского с солдатским: ботинки с обмотками, нелепые мужицкие портки, а сверху студенческая тужурка с сорванными петлицами.
— Ты, Гектор, пушку опусти, — сказал человечек отчетливо вздрагивающим голосом. — Чего ты в меня целишься? Я тебе ничего плохого не сделал. И оружия у меня нет, я его в твоем чертовом подвале потерял.
— А кой черт тебя в подвал понес? — почти миролюбиво спросил Гектор.
Его тон явственно приободрил человечка. Он перестал трястись и ответил со сконфуженной улыбкой:
— Да ты понимаешь, пошел было поглядеть, где что плохо лежит. Жизнь нынче такая, что не пошаришь по углам — и голодный, и холодный будешь, и голым по миру пойдешь. В какую-то башенку поднялся, смотрю, два шкафа. В одной тайник развороченный — значит, наши тут уже побывали. А рядом шкаф, каким-то барахлом набитый, тряпье в узлах. Слышу, наши шустрят по дому — все шукают, кто из твоих сообщников остался, кто из дому стрелял. А мне-то что? В меня-то не попали. Ищите, думаю, а я лучше в шкаф загляну, вдруг там кто-то случайно позабыл портмоне с золотыми рублями… — Он ухмыльнулся, сверкнув очень мелкими и очень белыми зубками, и счел необходимым пояснить: — Да я шучу, Гектор, шучу!
Гектор кивнул и сделал ответную улыбку, не разжимая губ.
— Никакого портмоне, как ты сам понимаешь, я там не нашел, потому что его там отродясь не валялось. Но когда я туда полез, то поскользнулся на какой-то тряпке — да и влетел головой в заднюю стенку. Слышу — треск, думал, моя башка треснула, да нет, оказалось, треснула стенка.
Гектор кивнул, но уже без улыбки. Вид у него был мрачный.
— Гляжу, а там не дуб мореный, фанера, — продолжал человечек. — Поглядел я в трещину, за ней каморка. Хотел ребят кликнуть, а потом думаю: вдруг там схоронка Гектора? Разломал стенку, влез туда, поднял крышку в полу — подвал! Ага, решил, нашел тайник. Наверняка там что-нибудь зарыто. Вышибло ведь из головы начисто, что я на втором этаже, а до земли еще ой ка-ак далеко! Спрыгнул вниз — и полетел. Как прямиком в преисподнюю. Пятки отшиб, когда упал, едва с места смог сдвинуться. Куда попал? Орал, звал на помощь, но никто не слышал. Начал по стенам шариться, нашел какую-то дыру… Полез в нее, все коленки смозолил, пока не увидел свет. — Человек демонстративно отряхнул на коленях портки. — Вылез на косогор, уже собрался с обрыва сигать и в обход идти, как смотрю — тропа. Пошел по ней — а тут вы на камушке сидите. Вот, значит, и ты, и камень, — он с видимым удовольствием присел, — да и девка с тобой. Экий ты швыдкий, Гектор! — Человечек подмигнул Аглае, но наткнулся на ее ледяной, настороженный взгляд и спохватился, что слишком расфамильярничался.
— Вы уж, извините великодушно, барышня, люди мы простые, неграмотные, слова сказать не обучены, — забормотал он, пуча глаза и весьма бездарно валяя из себя деревенского ваньку.
Гектор продолжал стоять неподвижно, не спуская с человечка ни ствола, ни взгляда.
— А вот скажи, друг любезный, — проговорил он наконец, — видел ли кто, как ты в тот шкаф полез?
— Вот те крест! — горячо начал клясться человечек. — Вот те крест святой, истинный, что не видел никто!
— Какой же у тебя может быть крест? — усмехнулся Гектор. — Тебя зовут-то как?
— Сема Фельдман, — виноватым тоном сказал человечек и вроде бы как даже покраснел.
— Ну я же и говорю, что крестом тут и не пахнет, — насмешливо бросил Гектор. — Ты в отряде Конюхова кто, Сема Фельдман?
— Писарь, — с ноткой гордости сообщил тот. — А что?
— Просто так интересуюсь, — пояснил Гектор. — И как к тебе Конюхов относится?
— Лучше некуда! — приосанился Сема. — Я у него в отряде — самый первый человек. Гаврила понимает, откуда и куда теперь дует красный революционный ветер. Его матросня — крестьяне да работяги, дурни, им бы пулять по ком ни попадя, а я в хедере учился, и по-русски пишу, читаю, и на иврите, и на идиш.
