Антон Грановский - Сон с четверга на пятницу
— Ну, вот, — удовлетворенно проговорил Макарский.
Настя сжала веки, выдавив из глаз последние слезы. Потом открыла глаза и посмотрела на доктора.
— Как… — хрипло пробормотала она. — Как я здесь оказалась?
— У вас был приступ паники, — спокойно объяснил Макарский. — Прямо в вагоне метро. Вы стали кричать и плакать, бросались на людей, требовали, чтобы они куда-то пошли с вами. Когда подоспела полиция, вы стали выкрикивать мое имя. Они нашли мой номер в памяти вашего мобильника и позвонили мне. Как вы себя чувствуете, Настя? Вам чуточку лучше?
Настя снова закрыла глаза.
— Вам снова снился тот сон? — негромко спросил доктор.
Женщина молчала.
— Вам снова приснились Алексей и ваш неродившийся ребенок?
— У меня есть ребенок, — не открывая глаз, проговорила Настя.
Макарский вздохнул.
— Настя, вы помните, как я настаивал, чтобы вы легли в клинику. Вы отказались. И видите, что из этого вышло? Муж и сын стали вашей навязчивой идеей.
Она открыла глаза, посмотрела на лицо Макарского равнодушным взглядом и вдруг сказала:
— Вас нет.
— Что? — не понял доктор.
— Вас нет, — спокойно повторила Настя. — Вы мне снитесь. Когда я проснусь, всего этого не будет. — Она улыбнулась улыбкой, в которой было что-то ненатуральное, противоестественное, а оттого жутковатое. — Я снова буду со своей семьей, — добавила она.
Доктор Макарский кашлянул в кулак и поправил пальцем золотые очки.
— Настя, — мягким голосом начал он, — нам придется продолжить лечение в стационаре.
Ресницы ее дрогнули.
— Вы… хотите упечь меня в дурдом?
— Вам требуется стационарное лечение, — с нажимом проговорил доктор. — Вы опасны. И не только для окружающих, но и для самой себя.
Настя хотела что-то сказать, но передумала. Лекарство вызвало у нее апатию. Она помолчала, размышляя, потом тихо уточнила:
— Сколько времени я проведу в клинике?
— Трудно сказать. Все будет зависеть от динамики излечения. Я обещаю вам внимательное отношение, уход, лечение, отдых, досуг… Все это у вас будет. Вы даже сможете продолжить писать свою книгу.
— Прямо санаторий, — пробормотала Настя. — А на самом деле — тюрьма. Ладно, доктор, больница так больница. А сейчас я хочу спать. Дайте мне поспать.
И она снова опустила веки.
С первым лучом солнечного света, пробравшимся в больничную палату сквозь большое зарешеченное окно, Настя открыла глаза. Она долго лежала на кровати, глядя в больничный потолок, покрытый трещинками и потемневшими от времени разводами известки. Ощущение покоя и пустоты, заполнявшее ее душу, когда она засыпала, сменилось отчаянием и ужасом — ужасом, который сдавил ее сердце и заставил его биться судорожными, неровными толчками.
Настя почувствовала, как к горлу подкатил ком слез, глазам стало горячо и сухо, словно на веки ей посыпали соль вперемешку с раскаленным, колючим песком. Она закрыла глаза.
Вскоре пришла медсестра и сделала ей укол. Медсестра что-то говорила, но Настя не понимала что. Она лишь видела, как рот медсестры, старческий, морщинистый рот с запавшими губами, раскрывается и закрывается.
«За что? — думала Настя. — Господи, за что мне все это?»
Потом она снова уснула. А затем ее разбудили, одели в больничный халат и повели на завтрак. Столы уже были накрыты. В зале находилось около дюжины пациенток — по три за каждым столом.
Когда все подняли ложки, Настя тоже послушно взяла в руку ложку. В зале появился довольно высокий, по-военному подтянутый человек, которого Настя не видела раньше. Он был лысоватый, загорелый, одетый в костюм, такой же серый, как и его глаза. Левую бровь мужчины рассекал надвое небольшой белый шрам.
— Всем приятного аппетита! — добродушно пожелал мужчина.
— Спасибо, — вяло и тихо отозвались несколько голосов.
— А почему так невесело? — улыбнулся он. — У вас в тарелках отличный молочный супчик! Налетайте, дамы! Или вы хотите бифштексов с кровью?
Он тихо засмеялся.
— Ненавижу его, — пробормотала девушка-блондинка, сидящая рядом с Настей. И процедила сквозь зубы: — Он — демон.
— Что? — сипло спросила Настя.
— Ничего.
Девушка отвела взгляд и уткнулась в тарелку. Потом все начали есть. И Настя тоже ела, машинально, даже не понимая, что именно она глотает.
Потом высокий мужчина остановился возле ее стола. Взглянул на Настю и сказал:
— Новенькая? Зачерпывай побольше, да мимо рта не пронеси!
Он засмеялся, а Настя перестала есть, подняла на него взгляд и произнесла:
— Не смейте обращаться ко мне на «ты».
Пациентки замерли, с ужасом глядя на Настю и ожидая расправы. Высокий мужчина посмотрел на нее с интересом.
— Прошу прощения, госпожа Новицкая, — проговорил он. — Я забыл представиться: начальник охраны клиники Игорь Аркадьевич Гуськов. И, кстати, раз уж нам никуда не деться друг от друга… может, все-таки перейдем на «ты»?
Настя опустила взгляд в тарелку и тихо пробормотала себе под нос:
— Перебьешься.
Высокий мужчина еще немного постоял возле Настиного стола, глядя на то, как она ест, потом ушел. Девушка-блондинка, сидевшая рядом с Настей, тихо спросила:
— Зачем ты это сделала?
— Что именно? — не поняла Настя.
— Раздразнила его. Он ведь теперь от тебя не отстанет.
Настя пожала плечами и флегматично проговорила:
— Я для него простая пациентка, одна из многих. Да и нет у него таких полномочий — допекать пациентов. Он ведь не врач.
— Он хуже, чем врач, — тихо сказала девушка. Помолчала пару секунд и еще тише добавила: — И уж точно страшнее.
Настя повернула голову, посмотрела на блондинку и спросила:
— Как тебя зовут?
— Анжела, — ответила девушка. — Анжела Бологова.
— Он к тебе приставал?
— Я не хочу об этом говорить.
— Если приставал — ты можешь его засудить. Есть такая статья — сексуальное домогательство. За это можно схлопотать тюремный срок. Я уже не говорю про изнасилование.
Анжела уткнулась в свою тарелку.
— Я не хочу об этом говорить, — повторила она глухо.
Затем откусила кусочек хлеба и принялась его меланхолично жевать, давая Насте понять, что разговор окончен.
3
Начальник охраны клиники Игорь Аркадьевич Гуськов сидел в кресле, задрав ноги на стол, и читал книгу. В комнату отдыха охраны вошел охранник Семенов, бугай с туповатым лицом и маленькими голубыми глазками. В отличие от начальника, одет Семенов был в белый медицинский халат.
— А, Семенов, — усмехнулся Гуськов, завидев бугая. Показал ему обложку книги и сказал: — Наша пациентка написала. Анастасия Новицкая. Читал?
— Нет, — ответил Семенов.
— Зря. Хорошая книга. Очень талантливо написано. Все так живо, правдоподобно. Вот, послушай. — Он снова устремил взгляд на страницы. — «Зло часто пытается натянуть на себя личину добра, но у него это скверно выходит. Уродливые черты выпирают из-под маски, прорывают ее, маска сползает с дьявольского лика, висит на нем уродливыми струпьями, и зло становится еще безобразнее». Как тебе?
Семенов пожал широкими плечами:
— Не знаю. Нормально.
— «Нормально», — гнусаво передразнил его Гуськов. — Дурак ты, Ваня. Это красиво! Это талантливо! Но знаешь, в чем она напортачила?
— Нет.
— В том, Ваня, что, если верить Новицкой, у добра получается «личина», а у зла — «лик». Чувствуешь парадокс?
— Нет.
Гуськов вздохнул:
— Н-да… Необразованный ты тип, Семенов.
— Игорь Аркадьевич, — пробасил в ответ охранник, — я ничего не понимаю в литературе.
— Но читать-то ты умеешь?
— Умею.
— Тогда держи! — Он протянул книгу охраннику. — Держи-держи, Ваня, это подарок!
Семенов растерянно взял книгу.
— А как же вы? — проговорил он.
Начальник охраны улыбнулся:
— А у меня есть еще. Слушай, Семенов, как думаешь: может, взять у нее автограф? Ведь не откажет же она мне, а?
— Не должна, — пробасил охранник.
— Вот и я думаю, что не должна. — Гуськов хлопнул себя ладонью по коленке и насмешливо проговорил: — Решено! Возьму автограф!
Он пружинисто поднялся с кресла.
— Пойду с ней поговорю, — сообщил он Семенову. — Никогда не разговаривал с писателями. Может, умнее стану?
Он весело подмигнул охраннику и вышел из комнаты отдыха. Семенов повертел в руках книгу.
— Лик, личина… — недовольно пробормотал он. — Какая на хрен разница?
Хотел было швырнуть книгу в урну, но покосился на дверь и передумал. Сунул книжку в карман халата.
* * *Пять минут спустя начальник Гуськов сидел в палате у Насти на краешке кровати и разглагольствовал:
— Анастасия Сергеевна, ваши герои сильно чувствуют боль. Душевную и физическую. И в этом я им завидую.
