Джайлс Блант - Сорок имен скорби
«Причинять». «Причинять». Как оно ласкает язык, это слово. Эрик не мог остановиться, повторяя его про себя.
— Разве можно столько хранить фильмы с этими штуками… с этими вечеринками? Мы же очень рискуем.
Эрик открыл камеру, вынул кассету. На аппарате имелся вход для стереомикрофона, и его мысли обратились к музыке. Какой сюда подойдет аккомпанемент? Хеви-метал? Что-нибудь электронное?
Голос Эди вывел его из задумчивости.
— Сегодня приходил коп. Женщина.
Эрик поднял глаза. Незачем паниковать, сказал он себе; скорее всего, это ничего не значит.
— Поставила машину на той стороне улицы и подошла. Говорила, что тут у нас были кражи.
Ум Эрика начал с бешеной скоростью просчитывать возможности: не допустили ли они серьезных ошибок? Могут ли копы что-то знать про него и про нее? Нет. Копам не в чем их подозревать. Что он и сообщил Эди самым спокойным и разумным голосом, на какой был способен. Алгонкин-Бей… Откуда взяться умным копам в этой промерзшей дыре — Алгонкин-Бей?
— Я перепугалась, Эрик. Я не хочу оказаться в тюрьме.
— И не окажешься.
У Эрика не было настроения разговаривать, но он не хотел, чтобы Эди продолжала канючить; он видел, что ей нужно вернуть уверенность. Это нетрудно. Эди — как меню в телефоне: надо просто нажать на нужную кнопку. «Для лечения расстроенных нервов нажмите 1».
— Если бы копы за нами действительно наблюдали, — проговорил он рассудительно, — она бы ни за что с тобой не заговорила. Яснее ясного, Эди, если бы та баба в чем-то тебя подозревала, она ни в коем случае не должна была дать тебе это понять. Самое логичное объяснение: она действительно опрашивала насчет краж. Волноваться не о чем.
За три недели это была самая длинная речь из тех, что Эрик обращал к Эди.
Она уже успела отреагировать. Она еще стояла у раковины, спиной к нему, но он видел, как расслабились ее плечи.
— Правда, Эрик? — спросила она. — Ты правда так думаешь?
— Я не думаю, я знаю. — Он смотрел, как при его уверенных словах у нее перестают напрягаться мышцы. В нем была уверенность, ведь так? Ну да, появление в здешних местах полиции может немного взволновать, но благодаря этому визиту он будет осторожнее, бдительнее. Вплоть до обнаружения тела Кэти Пайн полицейские оставались абстрактными силуэтами, черными призраками из кошмарных снов. А потом их показали по телевизору, и они обрели человеческий облик. А уж после находки Тодда Карри копы стали для них вроде знакомых, по крайней мере, один из них, тот, высокий, с грустным лицом.
И «Убийца-Виндиго» благодаря телевизору тоже стал для них чем-то очень знакомым. Эрик почти готов был поверить в этого мифического душегуба. Он смутно представлялся ему в виде неопределенной личности средних лет — вахтера или, скажем, средней руки менеджера, который бродит по детским площадкам и похищает ребятишек, утаскивая их на погибель. Себя он, конечно, «Убийцей-Виндиго» не видел. Это же просто трепотня по телевизору. Всякие придурки рассказывают в новостях истории про привидений.
Но полиция теперь — во плоти. Во плоти, поджидает его там, среди падающего снега. Ждет его. Ну и пускай. Это его еще больше закалит.
— Я скорее умру, чем пойду в тюрьму, — лепетала тем временем Эди. — Я там и дня не протяну.
Никто ни в какую тюрьму не пойдет, объяснил ей Эрик. Та женщина из полиции не имела к ним никакого отношения. Он навел камеру на Эди, дав максимальное приближение, так что ее нос и скула заполнили весь кадр. Боже, сущая королева красоты. Но в этом — тайная сила моей Эди: она с омерзением смотрится в зеркало и именно поэтому покорна и верна. Полный контроль над другим человеческим существом — такими вещами не разбрасываются, даже если это существо — Эди. «Для получения испуганного согласия нажмите 2».
— Ты же не собираешься расклеиться, как все эти здешние ничтожества? — спросил он небрежно. — Мне-то казалось — ты не такая, Эди. Видно, я ошибался.
— Не говори так, Эрик. Ты же знаешь, я всегда буду с тобой. Всегда, что бы ни случилось.
— Я-то думал, в тебе есть храбрость. Твердость. Но что-то я начинаю сомневаться.
— Ну пожалуйста, Эрик. Верь в меня. Я не такая сильная, как ты.
— Непохоже, чтобы ты меня считала сильным. Думаешь, я такой просто потому, что мне приходится торчать в этой дыре? Я не такой, я отличаюсь от всех, Эди. Чертовски отличаюсь. И, если честно, лучше уж тебе тоже чертовски отличаться от остальных, у меня нет времени возиться с ничтожествами.
— Я буду сильной, обещаю. Просто иногда я забываю, как…
Оба замерли, прислушиваясь. Глухой стук. Старая перечница шмякает своей палкой.
Эди побледнела.
— Я уж думала, это Кийт, — вымолвила она. — Может, зря мы его держим тут. Это опасно, тебе не кажется?
— Не называй его по имени. Сколько раз тебе повторять?
— Ну хорошо, наш гость. Тебе не кажется, что это опасно?
Эрик устал ее убеждать. Взяв камеру, он спустился по ступенькам в подвал, к двери рядом с печкой. Вынул ключ из кармана, со щелчком открыл висячий замок и вошел в промозглую комнатку, где спал Кийт Лондон.
Спальня была совершенно квадратная; ее построил предыдущий хозяин дома и потом сдавал студентам педагогического колледжа, располагавшегося неподалеку. Кийт Лондон лежал на спине, рот открыт, одной рукой прижимает к груди одеяло, другая свешивается с кровати, словно у мертвеца в ванне. Высоко в стене — окошко, которое Эрик в свое время заколотил, и теперь оно пропускает лишь узкие полоски света. Дешевенькие сосновые панели по стенам.
Эрик зажег свет.
Фигура на кровати не пошевельнулась. Эрик бросил взгляд на окно, на дверной проем — возможные пути бегства, хотя ясно было, что гость не покидал постели. Даже без вечеринки улов был неплохой. В бумажнике оказалось больше трех сотен баксов, они помогли ему забрать из вокзальной камеры хранения очень миленькую гитару «овация».
Не запуская пленку, Эрик посмотрел в видоискатель. Сделал максимальное приближение, чтобы сфокусировать объектив на лице юноши. На подбородке слабо пробивалась реденькая щетина. В глубине открытого рта блеснула пломба; глазные яблоки под закрытыми веками судорожно двигались во сне.
Мурлыча себе под нос, Эрик подошел к кровати и дернул за угол одеяла, зажатого у Кийта в руке. Стянув все одеяла до колен парня, он посмотрел через объектив на его безволосую грудь, бледный, гладкий живот, дав увеличение, перевел аппарат на маленький вялый член. Услышав, как по лестнице спускается Эди, он натянул одеяла обратно, до подбородка.
— Не шелохнется, — восхитилась Эди. — Сильную штуку мы ему дали. — Она склонилась над кроватью. — Эй, герой! Вставай на битву! Проснись и пой!
Эрик передал ей камеру. Эди завозилась с объективом, настраиваясь на фокус.
— Он такой смешной, — сказала она. — Такой глупенький.
Потом Эди записала у себя в дневнике: «Думаю, так нас и воспринимают ангелы и демоны. Они видят все дурное, что мы делаем, все наши слабости. Мы лежим в полной безмятежности, смотрим сладкие сны, а эти сверхъестественные существа постоянно парят над кроватью, смеются над нами, выжидая удобного момента, чтобы проколоть наш воздушный шарик. Он ничего пока не знает, но я очень хочу посмотреть, как из этого мальчика пойдет кровь».
21
Видимо, дело тут было в католическом воспитании: Кардиналу всегда нравилось, что он живет на Мадонна-роуд. Само это слово подразумевало множество ассоциаций: милосердие, чистота, любовь. Мадонна — мать, не сломленная горем после убийства сына, женщина, живой вознесенная на небеса, святая, что заступается за грешников перед Господом, который, надо признать, бывает порой довольно твердолобым типом.
Теперь эти ассоциации замутнены: появилась поп-звезда, заменившая милосердие коммерцией, чистоту — фальшью, а любовь — похотью. Но Мадонна-роуд по-прежнему оставалась мирным, тихим местом, узкой улицей, дугой проходящей по западному берегу Форельного озера, где березы поскрипывали от стужи и снег мягко соскальзывал с их ветвей на безмолвные кусты.
Кардинал давно уже бросил ходить на церковные службы, но привычка к постоянному самоанализу и самообвинению никуда не делась. Ему хватало честности, чтобы признаться: как правило, привычка эта не шла во благо, а лишь прибавляла нервности. Сейчас он имел все основания так считать: домик на Мадонна-роуд весь промерз, и условия были весьма далеки от комфортных. «Коттедж с видом на озеро, приспособлен для зимы», — говорилось когда-то в рекламе. Но когда столбик термометра съеживался, сохранить тепло в доме можно было, лишь раскочегарив и камин, и дровяную печь. Поверх теплого белья Кардинал натянул вельветовые штаны на подкладке и фланелевую рубаху. Так и не согревшись, завернулся в махровый купальный халат. Он посасывал дымящийся кофе из чашки, но руки были ледяные. На то, чтобы наполнить чайник из полузамерзшего крана, ушло десять минут. В этом не очень-то милосердном конце улицы Мадонны ветер, бешено пролетев над озером, врывался в дом через окна, несмотря на дорогостоящие и совершенно бесполезные тройные стекла в них.
