Светлана Алешина - Тушите свет (сборник)
Все-таки он так и не решился говорить всю правду до конца, оставляя для себя крошечную лазейку, в которую надеялся ускользнуть от ответственности.
– Почему же тогда первоначально вы давали в милиции совсем другие показания? – строго спросил прокурор.
– Я испугался, – коротко ответил Горохов.
Он и дальше продолжал в том же духе, невзирая на наскоки букреевского адвоката. Его упорство заметно поколебало позицию второго свидетеля – Потягина, и, когда пришел его черед давать показания, он начал безбожно путаться и завираться, раз за разом попадая в ловушки, расставленные прокурором. В результате, сам того не желая, он, в сущности, подтвердил показания Горохова. На лице Букреева впервые появилось что-то похожее на отчаяние. Он все время тревожно оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы.
В своей обвинительной речи прокурор попросил для обвиняемого двенадцать лет. Адвокат настаивал на оправдании, продолжая отстаивать версию самообороны, которая, кажется, ни у кого в зале уже не вызывала доверия. Наконец суд удалился на совещание.
Нам в перерыве опять не удалось встретиться с Гороховым. Он сразу же ушел в комнату для свидетелей и не показывал оттуда носа. Адвокат Букреева с независимым видом прогуливался по коридору и курил длинную сигарету. Время от времени он загадочно улыбался. Наверное, обдумывал предстоящую апелляцию.
Не пал он духом и тогда, когда суд объявил приговор: «Именем Российской Федерации… признать Букреева Анатолия Анатольевича виновным по статье… и назначить наказание в виде семи лет лишения свободы с отбытием оного в колонии строгого режима…»
В зале опять аплодировали. Букреев остановившимся взглядом смотрел на судью, не в силах поверить, что это не шутка. Потягин носовым платком вытирал пот, обильно струившийся по его лицу. Горохов по-прежнему оставался безучастным, словно происходящее никак его не касалось.
Сразу же после заседания Кряжимский покинул меня, предупредив:
– Я, Оленька, немедленно отправляюсь к своему другу за кассетой. Привезу ее в редакцию. Подозреваю, что теперь господин Горохов будет искать с вами встречи.
Он уехал, а я задержалась возле здания суда, наблюдая, как расходятся участники процесса и зрители. Особое удовлетворение доставило мне зрелище идущего под конвоем Букреева. Сгорбившись и глядя себе под ноги, он быстро шел в сопровождении милиционеров к зарешеченному фургону.
Железная дверь захлопнулась за ним, и фургон умчался. Толпа зевак быстро рассосалась. Возле суда осталась только я и служебный автомобиль с затененными окнами, который ждал Горохова.
Он появился минут через десять. Сделав знак молодым людям, сопровождавшим его, Горохов остановился рядом со мной и быстро проговорил все тем же глуховатым голосом:
– Когда вас ждать? – На меня он избегал смотреть.
– Я должна съездить в редакцию, – объяснила я. – Взять кассету, и, собственно, все. Думаю, через час я у вас буду.
– Через час я вас жду! – начальственным тоном сказал Горохов.
– Мне хотелось бы выразить вам признательность, – сказала я. – За ваш мужественный поступок. И от себя лично, и от имени редакции…
– Плевать я хотел на вашу редакцию! – негромко, но членораздельно сказал Горохов. – Мое мнение не изменилось ни о вашей газетенке, ни о вас лично. Глубоко презираю так называемых папарацци, не брезгующих самыми грязными приемами.
– Только не забывайте – именно эти папарацци заставили вас в кои-то веки сказать правду! – напомнила я.
– Вы взяли на себя роль контролеров правды? – криво усмехнулся Горохов.
– Не оставлять же ее вам! – парировала я. – Это слишком опасно. Вы слишком легко к ней относитесь. Как и к людям, кстати. Недаром в вашем окружении уже дважды стреляли по людям!
– Мне кажется, вы забываетесь! – нахмурился Горохов.
Молодые люди, стоявшие около автомобиля, напряженно смотрели в нашу сторону. Горохов нетерпеливо кивнул и шагнул мимо меня.
– Через час я вас жду! – категорически закончил он.
На этом, пожалуй, и я могу закончить свою историю. Остается добавить, что мы выполнили свое обещание и передали Горохову кассету. Его печальная тайна была похоронена, и, кажется, больше я ничего не слышала ни о его дочери, ни о нем самом.
Букреев сидит в колонии и строчит бесконечные апелляции. Толку от них мало, но по крайней мере ему есть чем занять себя в ближайшие семь лет.
Реклама клуба «Шипы и розы» пропала со страниц газет. Не думаю, что они свернули свою деятельность – скорее всего поменяли эмблему.
Студент Луньков и в самом деле перебрался в Чехию. Но судьба, похоже, окончательно отвернулась от него. Через полгода, просматривая криминальный сайт в Интернете, я неожиданно узнала, что Луньков арестован чешской полицией по подозрению в причастности к преступной группе, занимавшейся брачными аферами, и ему грозит до пяти лет тюрьмы.
Как ни странно, на нашу Маринку это сообщение не произвело никакого впечатления. Луньков давно был ею забыт, к тому же она нашла себе нового идеального мужчину, вокруг которого теперь сосредоточены все ее помыслы. Я его видела. Этот молодой человек действительно симпатичен, скромен и производит самое выгодное впечатление. Но что больше всего радует меня: этот молодой человек не может быть аферистом в принципе, потому что занимается деятельностью прямо противоположной – он работает в городской прокуратуре.
Не тяни за хвост
Глава 1
Когда на улице тепло, тогда и в душе праздничек. Я это чувствую так же хорошо, как вкус кофе и сигарет. Великая вещь – настроение. Но и каверзная.
Бывают в жизни периоды, когда надоедает все. Вот мне и надоело. Мне надоела редакция, мне надоела Маринка, мне надоела работа в принципе.
Я подумала. Я долго думала и наконец придумала. Я сказала всем своим сотрудникам, что заболела чем-то почти смертельным и поэтому нуждаюсь в продолжительном лечении в стационаре, то есть у себя дома, а сама просто-напросто решила свалить ото всех, не скажу куда.
Нет, это я Маринке не скажу, а вам скажу: я решила сходить в ночной клуб «Астарта». Есть у нас такой на набережной, и, как говорят, неплохое место.
Любая идея, родившаяся в голове, нуждается в чем?
Она нуждается в аплодисментах. Аплодисменты нужны, чтобы лишний раз почувствовать свою правоту.
Итак, в поисках аплодисментов я позвонила Фиме Резовскому. Вы еще помните такого? Фимочка – это песня! Фима – это вечный укор мне и моей твердокаменной неприступности, как он сам выражается, но это неправда. Нет вовсе никакой твердокаменной неприступности, а есть всего лишь маленькая и приличная моя порядочность. Ну по крайней мере я так себе это объясняю.
Одним словом, я позвонила Фиме и сказала ему про замечательную идею посетить клуб «Астарта», причем сделать это сегодня же вечером. Фима тут же заорал в трубку всякие глупости, вроде того, что порядочной девушке ходить одной по ночным клубам неприлично, а потом стал навязываться мне в компаньоны. Или в провожатые. Я не поняла точно, но что я поняла, так это абсолютную неприличность того, что он мне говорит, о чем и не преминула сообщить.
– Вы навязываетесь, юноша, как бродячий продавец очень ценных импортных хреновинок, – холодно сказала я, – вы назойливы! Вы меня смущаете, и я даже теряюсь от вашей напористости. Фи!
– С кем это ты так? – спросила меня некстати вошедшая Маринка.
– Да так, с одним знакомым, – небрежно ответила я. – Его фамилия Резовский – знаешь такого?
– Не припомню, – ухмыльнулась Маринка и похвасталась своей наблюдательностью: – Я сразу поняла, что ты с Фимой разговариваешь. Только при беседе с ним ты начинаешь сиять, как медный таз в лунную ночь.
– Секунду, Фимочка, – сказала я в трубку и закрыла мембрану рукой. – А с другими, интересно, как я разговариваю?
– Да как тебе сказать, чтобы не обидеть? – глумливо усмехнулась Маринка. – Как мындра. Это словечко я подхватила у одного своего знакомого мальчика, оно означает…
– Пошла вон! – заорала я. – Это мой кабинет! Я здесь работаю! А ты мне мешаешь!
Увы, Маринка не из тех, кого можно выгнать одним возгласом. Она не понимает сильных душевных порывов других людей. Она понимает только собственные душевные порывы. Эгоистка, что еще говорить!
– Ей надо работать! – воскликнула Маринка, изображая сценическое изумление. – Так и скажи, что тебе с Фимой нужно потрепаться!
Она распахнула дверь кабинета, но не вышла, швабра эдакая, а продолжила бормотать всякую ерунду, чтобы было слышно и в редакции.
– Вместо того чтобы вычитывать номер, ты часами треплешься по телефону. А работа идет без тебя, и вопросы решаются тоже без тебя, вот! А еще…
– А еще у тебя сегодня очень неудачная прическа, – мягко сказала я. – Какой враг посоветовал тебе эти ужасные старушечьи букли? Или ты уже крест поставила на своей жизни? Ну как хочешь. Хозяин – барин…
