Сергей Шведов - Шкатулка группенфюрера
– Хорошо, – кивнул я головой. – Обещать ничего не могу, но мы попытаемся вам помочь, Семен Алексеевич. А почему вы все-таки решили, что это убийство ритуальное?
– Из-за кинжала. Там на клинке выгравирован вот такой трезубец. Я хорошо его рассмотрел, когда ваш знакомый майор Рыков извлекал кинжал из тела Всеволода.
Лузгин протянул мне лист бумаги, на котором был изображен герб одного государства, недавно ставшего незалежным.
– Это что – привет с Украины? – удивился я.
– Это трувер. Символ триединого славянского божества. Если это привет, то не с Украины, а из Арконы, древнего языческого святилища, расположенного на острове Рюген. Святилище в тринадцатом веке было разрушено крестоносцами. А подобные кинжалы использовались при жертвоприношениях и тайных убийствах. К нам на Русь трувер попал вместе с Рюриковичами, которые как раз принадлежали к племени варенгов или варягов, как их у нас называли.
– А я почему-то считал, что варяги, это шведы, – простодушно удивился я.
– Чушь, – отрезал Лузгин. – Варенги входили в племенной союз славян-ободритов, который контролировал вплоть до тринадцатого века все южное побережье Балтики.
– Откуда у вас такие познания, Семен Алексеевич?
– Севка рассказал. Честно говоря, я в истории плохо разбираюсь, а уж языческая Русь для меня просто темный лес. Но Сухомлинов на указательном пальце правой руки носил золотой перстень-печатку, на котором был выгравирован все тот же трувер. Я грешным делом попросил его продать, уж больно вещица занимательная, но Севка в ответ только засмеялся. По его словам, этот перстень принадлежал кагану Севера, который как раз и возглавлял племенной союз ободритов.
– А к нему он как попал?
– Черт его знает. Всеволод сказал, что его дед снял этот перстень с пальца высокопоставленного эсэсовца, чуть ли не групенфюрера, во время войны. По-моему, врал. Хотя черт его знает. За что-то же его убили.
Я собрался было спросить у Лузгина по поводу долгов Сухомлинова, но, увы, не успел. Наш доверительный разговор был прерван на самом интересном месте, бесцеремонно вторгшимися в святая святых храма искусства незваными гостями. Незваные гости оказались в мундирах и с удостоверениями. Как в таких случаях говорят – сопротивление бессмысленно. Лузгин и не сопротивлялся, он молча встал и протянул вперед руки, на которые расторопные опера майора Рыкова тут же надели оковы. Семену Алексеевичу предъявили ордер на арест, который он лишь пробежал глазами.
– Я ни в чем не виноват.
– Все так говорят, – вздохнул майор Рыков. – Пить меньше надо, гражданин Лузгин.
Семен Алексеевич не стал вступать с правоохранителями в дискуссию по столь щекотливой теме, но все-таки успел крикнуть мне от дверей:
– Игорь, умоляю, сделайте что-нибудь. Если вам потребуются деньги, обратитесь к Витьке Чуеву или Феликсу Строгонову, эти не откажут. Да что же это такое, ну сплошная невезуха.
Рыков проводил Лузгина глазами и обернулся ко мне:
– Много он тебе интересного рассказал?
С Олегом Рыковым нас связывали давние и дружеские отношения еще с тех пор, когда он ходил в капитанах. Этот круглолицый курносый майор обладал недюжинным умом и сыскной хваткой, так что я без раздумий протянул ему листок бумаги, доставшийся мне от арестованного Лузгина.
– Да, – кивнул Олег головой. – Я тоже обратил внимание на гравировку. Видимо, это клеймо оружейника, сделавшего кинжал.
– Точно такой же трезубец был на перстне, который Сухомлинов носил на указательном пальце.
Я вкратце изложил наш с Лузгиным разговор майору. Рыков вслух удивился неуемной фантазии актера. По его словам выходило, что шансов выпутаться из сложного положения у Семена Алексеевича не было никаких. При обыске на рукаве его рубашки, найденной в шкафу, обнаружены пятнышки крови. Если экспертиза подтвердит, что это кровь Сухомлинова, то следствие надолго не затянется. Тем более что есть еще и показания соседа, который видел, как Лузгин в двенадцать ночи покидал квартиру убитого, донельзя пьяный и возбужденный.
– Обычная ссора, – махнул рукой Рыков. – Перепились, а потом передрались. Брось ты это дело, Игорь. Только время зря потеряешь.
– Значит, перстня на пальце убитого вы не обнаружили?
– Да какой там перстень, Игорь. Этот Сухомлинов, по нашим сведениям, был в долгах, как в шелках. Если у него когда-то имелось золото, то он его давно спустил в казино. Двести рублей в бумажнике, вот и все его богатство. Квартира однокомнатная. Обставлена скромно. Не то, что у твоего приятеля Лузгина. Вот там действительно есть на что посмотреть. Прямо музей, а не квартира.
– Но у Сухомлинова была домработница?
– По нашим сведениям, Наталья Кузьмина числилась его любовницей, но иногда прибиралась в квартире, поскольку сам покойный за порядком следить не любил. Вот и в этот раз он попросил ее прибраться поутру.
– Он что, ждал гостей?
– Все может быть. По словам Натальи, она приготовила ужин, посидела немного с Сухомлиновым и Лузгиным, а потом ушла часов этак около десяти вечера. Оба актера к тому времени уже сильно захмелели, но беседовали мирно. Разругались они, видимо, уже после ее ухода. Сухомлинов иногда бывал буйным во хмелю.
Майору Рыкову, похоже, все в этой истории было уже ясно, и тратить время на проверку показаний Лузгина он не собирался. В ритуальное убийство он, естественно, не поверил, и я не стал его за это осуждать, поскольку и сам был по этому поводу обуреваем большими сомнениями. Тем не менее, я упросил Рыкова отправить кинжал на экспертизу, мне хотелось узнать хотя бы приблизительную дату его изготовления. Я не исключал, что это просто дешевая подделка под старину. И если мое предположение подтвердится, то это станет неплохим аргументом в руках адвоката Лузгина на судебном процессе, ибо такой знаток антиквариата, как Семен Алексеевич, вряд ли стал бы держать дома художественно ничтожную вещицу, да еще и тащить ее к соседу на пирушку.
– Только ради тебя, Игорь, – нехотя откликнулся на мою просьбу Рыков. – Передавай привет Чернову.
Арест Лузгина оказался для Закулисья не меньшим ударом, чем смерть Сухомлинова. Перепуганные актеры шептались по углам, а Худяков потерянно стоял на лестничной площадке с разведенными в стороны руками и отчаяньем на лице.
– Они же нас без ножа режут, – сказал он мне почему-то шепотом, глядя осоловевшими глазами в спину спускающегося по лестнице Рыкова. – У нас же репертуар…
– Иван Михайлович, вы перстень-печатку на пальце у Сухомлинова случайно не видели?
– Какой перстень? – встрепенулся директор театра. – Ах, перстень. По-моему, был. Даже, кажется, золотой. Сухомлинов мне сказал, что это семейная реликвия.
Опрошенные мною тут же актеры подтвердили слова директора. Описание перстня практически в точности совпадало с тем, что дал мне Лузгин. Зато разошлись мнения о том, как этот перстень оказался в руках Сухомлинова. Одни утверждали, что он достался ему от прадедушки камергера, другие – от дедушки полковника. Но все сходились на том, что носить его Всеволод Юрьевич стал совсем недавно, ну может месяц-полтора назад.
Этот перстень меня заинтересовал. Не мог же он сам улетучиться с пальца Сухомлинова. При обыске его не обнаружили, хотя наверняка правоохранители перерыли всю квартиру. Теоретически перстень мог украсть Лузгин. Но в этом случае, Семену Алексеевичу незачем было рассказывать мне странную историю о темном происхождении ценной вещицы. Никто ведь его за язык не тянул. Конечно, перстень мог снять убийца, если предположить, что Всеволода Юрьевича убил не Лузгин. Нельзя было исключать и вариант с участием Натальи Кузьминой, ей вполне хватало времени, чтобы поживиться за счет убитого любовника. Но, в этом случае, приходилось признавать, что в ее лице мы имеем дело с редкостной и хладнокровной стервой. Что, между прочим, противоречит словам Лузгина, который утверждал, что прибежавшая к нему поутру Наталья находилась в истерике. Конечно, эту истерику она могла и сыграть, но Семен Алексеевич слишком опытный театрал, чтобы принять наигрыш за искренний ужас.
Я решил навестить Наталью Кузьмину, благо ее адрес мне удалось без труда выяснить у Александра Седова, молодого подающего надежды актера, с которым меня связывали приятельские отношения. Седов проработал в театре всего года три, но уже успел занять здесь довольно прочные позиции, а со смертью Сухомлинова перед ним и вовсе открывались завидные перспективы. Я, разумеется, не сам пришел к такому выводу. О перспективах Седова мне шепнул Вениамин Мандрыкин, тоже актер и тоже вроде бы талантливый. Будучи человеком достаточно искушенным в интригах Закулисья, я не стал делать из намеков Мандрыкина далеко идущие выводы, поскольку отлично знал о его, мягко так скажем, неоднозначных отношениях с Сашкой Седовым.
– Это ты познакомил Сухомлинова с Натальей Кузьминой? – спросил я у Седова, когда мы отъехали с ним от театра на моем «Форде».
