Александр Звягинцев - Швейцарские горки
— Нет, — устало отмахнулся Ледников. — Я? Я всегда боялся другого — что она может работать на них. Об этом я пытался пару раз с ней говорить… Но она только смеялась: «Я, конечно, западница с головы до ног, но шпионить против родины? Это не для меня».
— Эк у вас все было заверчено и закручено! Ты боишься, что она работает на американцев… А она, втайне от тебя, работает на наших… Интересная у вас была жизнь!
— Да уж какая была, — угрюмо сказал Ледников.
— Ладно, не обижайся. Просто я сам поражен до глубины души. Анна Юрьевна Разумовская, конечно, была человеком незаурядным. Ведь американцы, наверняка, всегда следили за ней, учитывая, кто у нее муж. И столько лет она себя не выдала, не засветилась…
— И все-таки, зачем им Абрамов? Почему именно сейчас он им так понадобился?
— С его помощью можно решить какие-то свои проблемы.
— Ну, например?
— Например, оправдать семейку Винеров. Снять с них подозрения в работе на этих самых изгоев.
— Каким образом?
— Добыв от Абрамова показания, что за получением ядерных секретов странами-изгоями стоят не агенты ЦРУ Винеры, а проклятые русские…
— Ну, что ж, учитывая все последние проколы и провалы цэрэушников, желание вполне даже понятное.
— И потом Иран. Им нужен повод для атаки на Иран. Настоящий повод, железобетонный. Тут пузырьки с порошком, которые они всем показывали перед войной с Ираком, не пройдут. А если Абрамов скажет нужное, это как раз будет железобетон.
Немец оперся о нагревшийся на солнце каменный парапет и уставился на холодные воды стремительно несущейся реки Аары. Потом обернулся, и перевел свой всепонимаю-щий взгляд на Ледникова.
— Ты мудр, друг мой. Но давай подумаем о чем-то, более близком. Вот этот самый тип по кличке «Безумный изобретатель»… Вряд ли он хуже товарища Гриба понимает, какую роль может сыграть Женя в выборе отца, по чью сторону Атлантического океана ему отправиться.
— Наверное.
— Но, честно говоря, меня больше занимает другой момент. Понимает ли он, какую роль можешь сыграть тут ты, мой друг? То есть, знает ли он то, что узнал, к своему несчастью, бывший швейцарский муж Жени?..
Ледников пожал плечами. Но Немец продолжал гнуть свое.
— А если знает, что он решит предпринять в связи с этим? Предпринять в отношении тебя, мой беспечный друг! Я бы на их месте очень этим озаботился. А на твоем очень сильно поберегся. Потому что второй раз в подвал тебя сажать не будут. А к примеру, просто сбросят вот с такого моста Благо их в Берне до чертовой матери…
Глава 23
Periculum in тога
Опасность в промедлении
Следователю необходимо убедить человека в том, что ему выгодно дать показания.
Для этого надо создать впечатление, что у него нет другого выхода.
Иногда маленькой девочке в голубом матросском костюмчике становилось скучно или грустно возиться в своей комнате с куклами и цветными карандашами. Тогда она садилась на трехколесный велосипед и, старательно распахнув дверь как можно шире, въезжала в большую комнату, где было полно взрослых людей. Увертываясь от тянувшихся к ней со всех сторон рук, девочка сосредоточенно пробиралась в тот угол, где среди чужих лиц светилось лицо мамы.
Она подхватывала девочку на руки, усаживала на колени и говорила уже только с ней, как будто вокруг не было чужих. И девочке уже не было грустно и не хотелось плакать. Потом ее относили спать, и она легко и счастливо засыпала под гомон голосов и музыку за стеной.
Но бывали и другие ночи, когда от шума за стеной ей вдруг становилось одиноко и страшно, а глаза набухали горячими слезами. Сначала она куталась с головой в одеяло, а потом, отбросив его, садилась в кровати и громко звала маму, заходясь в плаче от неясного страха. И ей мерещилось, что мамы нет там, за стеной, что там только чужие, страшные люди и никто не отзовется на ее зов. Но еще страшнее будет, если они услышат и придут, а мамы среди них не будет.
Она сидела одна в темноте, уставившись на закрытую дверь, а в окне за ее спиной высилась глухая серая стена соседнего дома с единственным всегда черным окном под самой крышей. Это черное окно вызывало у девочки необъяснимый ужас. Что-то страшное копилось, возбухало и клокотало за ним, грозя всякий миг вылиться наружу. Девочка захлебывалась слезами, а ужас подползал сзади, выгибал ей спину и запрокидывал голову. Она судорожно, до боли изгибалась, спасаясь от его прикосновения, и каждый звук в комнате казался ей звуком его приближения.
И вдруг стремительно распахивалась дверь, и в комнату в потоке слепящего света врывалась мама в тонком шелестящем платье. Девочка протягивала к ней руки и принималась рыдать еще отчаяннее, но уже не от страха, а от обиды, что та не приходила так долго.
Она с улыбкой шептала ей что-то, а девочка только прижималась к ней все сильнее, и голова ее кружилась от терпкого запаха духов. И все ее страхи пропадали безвозвратно.
Потом девочка выросла, и никогда уже не довелось ей испытать успокоения столь полного и ясного. Потому что всегда оставалось что-то, чего забыть она не могла. К тому же она узнала, что ничто в жизни не проходит бесследно, и на место одной боли, даже если она не возвращается, приходит другая.
Мама умерла в больнице, когда девочка только пошла в школу. Умерла потому, что в ходе какой-то пустяковой операции ей занесли инфекцию. Девочка осталась с отцом и перенесла на него, вечно занятого и куда-то бегущего, всю свою любовь. Когда в их доме появилась другая женщина, любовь эта стала еще отчаяннее, потому что девочка невольно начала ревновать, а ревность взвинчивает чувства порой до болезни.
После ареста отца она прожила два кошмарных дня. Все это время ее изводили звонками и чудовищными вопросами журналисты. Она уже не могла слушать новости, в которых отца подозревали в каких-то бесконечных преступлениях. Вдобавок она сама изводила себя упреками в том, что все произошло из-за нее — и страшная смерть Ани, и арест отца. Когда Ледников перестал отвечать на ее звонки, а по телевизору она услышала, что несколько российских депутатов считают необходимым физическое уничтожение отца, с ней случился глубочайший нервный срыв. Это был настоящий припадок.
К счастью, рядом был Сухоцкий. Он привез врача, сделавшего ей успокоительный укол. Женя была в таком состоянии, что возражать просто не могла — она не понимала, что происходит, а лекарства, которые прописал ей врач, подавили в ней всякое желание что-либо решать самой.
Когда ей стало чуть лучше, она решила выйти на свежий воздух. На улице к ней подошел мужчина в старомодных очках и по-английски сказал, что он друг Валентина Константиновича Ледникова и госпожи Разумовской. Так как Валентину Константиновичу угрожает опасность, он был вынужден на время покинуть Берн. Но очень просил, чтобы его друзья позаботились о ее, Жени, безопасности. Сейчас они просто отвезут ее в один дом, где она проживет несколько дней в безопасности. Тут же рядом очутилась машина, в которую Женя послушно села.
В доме, куда ее отвезли, было два этажа. Женю поселили на втором. На первом, объяснил господин Доусон, так представился мужчина в старомодных очках, будет охрана и сиделка, которая всегда сможет помочь, если Женя почувствует себя плохо. Он забрал у нее мобильный телефон, чтобы ее не беспокоили журналисты. По телевизору, который был в комнате, транслировались только развлекательные и научные программы, никаких новостей. Это сделано специально, объяснил господин Доусон. Обо всем, что действительно важно и нужно, то есть обо всем, что касается господина Абрамова, он будет рассказывать ей сам.
Еще Доусон сказал, что он американец, доктор психологии, приехал в Берн на симпозиум. С госпожой Разумовской они знакомы очень давно. А пока ей лучше принять лекарство…
Женя заснула, а когда проснулась, увидела Доусона — он сидел в кресле и сочувственно смотрел на нее.
— Что с папой? — спросила Женя. — Вам удалось что-то узнать?
Доусон кивнул.
— Сейчас я вам все расскажу.
Тут он замялся, словно не знал, с чего начать.
Женя с помертвевшим от дурных предчувствий лицом следила за ним.
— Ваш отец чувствует себя нормально. Во всяком случае, так говорят адвокаты, которым разрешают с ним встречаться. Пока к нему никого, кроме них, не пускают. Но, вероятно, уже скоро вы сможете с ним увидеться. Но проблема не в этом…
— А в чем? Что-то случилось?
— Видите ли, Женя… Вы разрешите мне так вас называть?
Женя торопливо кивнула в ответ.
— Так вот, дело в том, что в России против вашего отца возбудили уголовное дело.
— Уголовное дело? — ничего не понимая, переспросила Женя. — Но почему? С какой стати?
— Представьте себе! Признаться, я этого, например, представить себе не мог. Хотя госпожа Разумовская много рассказывала о том, что творится в России… С другой стороны, после призывов российских депутатов физически уничтожить его, вряд ли чему-то следует удивляться.
