Роберт Харрис - Призрак
На развилке дороги стояло несколько полицейских машин, присланных для подкрепления из Массачусетса. Блюстители порядка оттеснили демонстрантов на дальнюю обочину шоссе. На повороте появился «Ягуар», спешивший к аэропорту. Внезапно он включил тормозные огни и остановился перед собравшимися людьми. Минивэн отклонился в сторону и последовал его примеру. Затем я увидел на экране Лэнга. Он был без плаща и, видимо, забыл о холоде. Экс–премьер направился к скандирующей толпе, бесстрашно шагая к видеокамерам. За его спиной мелькали лица трех офицеров из службы безопасности. Я метнулся к креслу, на котором сидела Амелия. Ее запах все еще цеплялся к кожаной обивке. Схватив пульт, я направил его на экран и нажал на кнопку громкости.
— Извините, что заставил вас ждать на холоде, — произнес Лэнг. — Я хотел бы сказать вам несколько слов в ответ на сообщения из Гааги.
Он замолчал и скромно потупил свой взгляд. Лэнг часто так поступал. Было ли это искренним смущением или продуманным способом для показной непосредственности? Я не стал бы утверждать что–либо однозначно. Из толпы доносились нестройные крики: «Лэнг! Лэнг! Лэнг! Лжец! Лжец! Лжец!»
— Мы живем в очень странное время, — сказал он и сделал еще одну паузу. — Да, это странные времена…
Он гордо поднял голову.
— Те, кто всегда отстаивал мир, свободу и справедливость, сейчас объявляются военными преступниками. А те, кто открыто подстрекал людей к ненависти, прославлял убийц и всячески разрушал демократию, теперь признаются законом как жертвы.
— Лжец! Лжец! Лжец!
— В своем вчерашнем заявлении я сказал, что всегда являлся преданным сторонником Международного суда. Я верю в эффективность его работы. Я верю в честность его судей. И поэтому мне незачем бояться этого расследования. Я чист душой и знаю, что не совершал ничего плохого.
Лэнг посмотрел на демонстрантов. Казалось, он впервые заметил плакаты, которыми размахивали люди: его лицо за тюремной решеткой, оранжевый комбинезон заключенного и окровавленные руки. Губы Лэнга поджались и напряглись.
— Я отказываюсь поддаваться на шантаж и запугивание, — заявил он, приподняв подбородок. — Я отказываюсь становиться козлом отпущения. У меня имеются важные дела, от которых я не собираюсь отвлекаться. Я говорю о борьбе со СПИДом, бедностью и глобальным потеплением. По этой причине я вылетаю сейчас в Вашингтон для проведения встреч, запланированных ранее. Люди! Все, кто смотрит на меня в Великобритании, США и других странах мира! Позвольте мне быть предельно откровенным. Я буду сражаться с терроризмом, пока дышу и на любом поле боя. Если понадобится, даже в суде! Спасибо за внимание.
Игнорируя вопросы, выкрикиваемые из толпы журналистов: «Когда вы вернетесь в Британию, мистер Лэнг?», «Вы одобряете пытки, мистер Лэнг?», — он повернулся и зашагал к машине. Под пиджаком проступали мышцы его широких плеч. Трое телохранителей прикрывали отход. Неделю назад я был бы впечатлен его словами — как, например, той речью в Нью–Йорке, которую он произнес после лондонской атаки смертников. Но теперь я чувствовал себя, на удивление, бесстрастным. Выступление Лэнга походило на игру какого–то великого актера на закате карьеры. Он выглядел эмоционально растраченным человеком, у которого не осталось ничего, кроме техники исполнения.
Дождавшись момента, когда он живым и невредимым вернулся в свой бронированный и газонепроницаемый кокон, я выключил телевизор.
* * *После того как Лэнг и его свита уехали, дом начал казаться мне не просто пустым, но и лишенным какой бы то ни было цели существования. Я спустился по лестнице и прошел мимо освещенных стендов дикарской эротики. Кресло у передней двери, где всегда сидел один из охранников, теперь пустовало. Я миновал коридор и вошел в офис секретарш. Небольшое помещение, обычно клинически чистое, выглядело так, словно его покинули в панике. Оно напоминало шифровальную комнату иностранного посольства в городе, который только что захватила вражеская армия. На столах были разбросаны бумаги, компьютерные диски, старые издания «Hansard»[29] и «Congressional Record»[30]. Внезапно до меня дошло, что я забыл попросить рукопись книги. Когда я попытался открыть сейф с картотекой, тот оказался закрытым. Рядом с ним стояла корзина, наполненная полосками из бумагорезки.
Я заглянул на кухню. Около разделочной плиты лежал набор мясницких ножей. На некоторых лезвиях виднелась свежая кровь. Прокричав смущенное «Эй!», я заглянул в кладовую, но там никого не было.
Я не имел понятия, какая из комнат принадлежала мне. Фактически у меня не оставалось другого выбора, как только пройти по коридору и подергать за ручку каждую дверь. Первая оказалась запертой. Вторая дверь открылась, и я почувствовал густой сладковатый аромат лосьона после бритья. На кровати лежал серый пиджак. Очевидно, эта комната использовалась охранниками, дежурившими в ночную смену. Третья дверь была запертой. Когда я хотел нажать на ручку четвертой двери, до меня донесся тихий женский плач. Я понял, что там находилась Рут: даже ее рыдания несли в себе воинственные полутона. «В особняке имеется только шесть спальных комнат, — говорила Амелия. — По одной занимают Адам и Рут». Какой странный уклад, подумал я, проходя на цыпочках по коридору. Супруги спали в разных комнатах, неподалеку от любовницы мужа. Это было почти по–французски.
Я робко нажал на рукоятку пятой двери. Она открылась. Запахи затхлого белья и лавандового мыла (гораздо быстрее, чем вид моего чемодана) убедили меня, что тут когда–то размещалось логово Макэры. Я вошел и тихо закрыл дверь. Большой встроенный шкаф с зеркальными створками отделял мою комнату от спальни Рут. Как только я сдвинул одну створку в сторону, до меня донеслись приглушенные рыдания. Дверь заскрипела на ржавых подшипниках, и Рут, наверное, услышала этот звук, потому что плач тут же прекратился. Я представил себе, как она, испугавшись, приподняла голову от сырой подушки и посмотрела на стену. Отойдя от шкафа, я заметил на постели папку для бумаг формата А4. Она была так плотно наполнена, что верхняя обложка не закрывалась. Желтая наклейка гласила: «Удачи! Амелия». Я сел на покрывало и раскрыл папку. На заглавной странице значилось: «Мемуары Адама Лэнга». Значит, Амелия не забыла обо мне, несмотря на суету и торопливость своего отъезда. Что бы там ни говорили о миссис Блай, она была профессионалкой.
Я понял, что нахожусь на критически важном рубеже. Либо я продолжу болтаться на задворках этого запутанного проекта, патетически надеясь, что в какой–то момент мне кто–нибудь поможет. Либо (и тут моя спина выпрямилась от осознания альтернатив) я мог взять контроль над ситуацией, отлить из шестьсот двадцать одной неказистой страницы некий плод труда издаваемой формы, а затем взять свои двести пятьдесят штук баксов и уехать отсюда, чтобы месяц валяться где–нибудь на тропическом пляже, пока из моей памяти не выветрится вся информация о семействе Лэнг.
Обрисовав проблему в такой радикальной манере, я уже не имел другого выбора. Мне лишь оставалось настроиться на полное игнорирование виртуальных следов Макэры, сохранившихся в комнате, и вполне материального присутствия Рут за тонкой стеной. Я вытащил рукопись из папки, положил ее на стол у окна, потом достал из наплечной сумки ноутбук и распечатки вчерашних интервью. Места для работы было маловато, но это меня не тревожило. Среди разнообразных видов человеческой деятельности писательский труд отличается тем, что здесь легче всего находится повод для отказа от работы — стол слишком большой или слишком маленький, в доме слишком шумно или слишком тихо, слишком жарко или слишком холодно, слишком рано или слишком поздно. За долгие годы карьеры я научился не обращать внимания на эти факторы, а просто садиться за стол и начинать писать. Подсоединив ноутбук к электрической сети и включив настольную лампу, я с вдохновением взглянул на пустой экран и мигавший курсор.
Ненаписанная книга — это восхитительная вселенная бесконечных возможностей. Однако стоит напечатать хотя бы одно слово, она тут же превращается в приземленный текст. Напечатайте одну фразу, и рукопись будет уже на полпути к тому, чтобы стать похожей на любую другую когда–либо написанную книгу. Тем не менее автор должен стремиться к совершенству и делать лучшее из возможного. Если гений отсутствует, ему поможет ремесло. По крайней мере, можно написать нечто такое, что привлечет внимание читателей — и соблазнит их бросить взгляд после первого на второй и, возможно, даже на третий абзац. Я взглянул на рукопись Макэры, чтобы еще раз напомнить себе, как не нужно писать мемуары ценой в десять миллионов долларов.
Глава 1: Ранние годы
