Буало-Нарсежак - Волчицы
— Ты, должно быть, втайне насмехался надо мной? — шепчет она.
Я отвечаю лишь каким-то неопределенным жестом. Усилия истощили меня, а боль разыгралась с новой силой.
— Почему ты никогда не писал мне, что так талантлив?
Невероятно! Она намеренно не желает прояснить эту двусмысленную ситуацию! Она прекрасно понимает, что Бернар, торговец дровами, не может играть так, как играю я!
— Иди отдохни, мой дорогой, — говорит она. — Если бы я только знала… Но ты ведь такой скрытный! Знаешь, для любителя ты играешь просто великолепно!
Она помогает мне встать, в то время как мной овладевает непреодолимое желание смеяться, кричать и залепить ей звонкую оплеуху! Она назвала меня любителем! Меня — ученика Ива Ната![9] Идиотка! Она не желает понять, она наотрез отказывается признавать, что я — не Бернар! Быть может, она испугалась? Ведь это ужасно — вдруг обнаружить, что связан с каким-то незнакомым человеком. Опершись на ее руку, я еле дотащился до дивана. Теперь мне просто жаль ее, однако я слишком устал для того, чтобы пускаться в сложные объяснения…
— Вот твоя настойка, мой дорогой.
Круговорот забот возобновляется, сперва она протягивает мне ложечку, затем поправляет подушку за моей спиной, ворча при этом:
— Вот видишь, до чего ты себя довел, дорогой. И все это лишь из желания доказать мне, что был хорошим пианистом!
Я прекрасно понимаю, что, сохраняя упорное молчание, она хочет ввести меня в заблуждение. И эта едва уловимая твердость в ее голосе! Как же мы вдруг отдалились друг от друга!.. Как я сожалею теперь, что поддался движению души, в котором была львиная доля тщеславия. Я не осмеливаюсь протянуть к ней руку, а тем не менее остатки дружелюбия еще могли бы… Нет-нет, уже слишком поздно. Раз уж она не хочет сама увидеть истину, придется мне открыть ей глаза. Мне необходимо идти до конца, ведь возникающая между нами принужденность гораздо хуже всего того, чего я так опасался. Необходимо, чтобы она все узнала, и тогда пусть судит сама, четко и ясно, без недомолвок.
— Тебе больше ничего не нужно? — спрашивает она. — Я могу сходить в город за покупками?
— Да, конечно, иди, я подожду тебя.
Мы попытались улыбнуться, но выглядело это довольно жалко. Я закрыл глаза: настойка не помогает. Массируя сквозь одежду свой бок, я прислушиваюсь к шагам, удаляющимся в сторону сада. Ну вот, я опять остался наедине с самим собой, и у меня предостаточно времени, чтобы продолжать терзаться все новыми и новыми вопросами, раздирая себя на части. Итак, предоставив всему идти своим чередом, я потерял Элен или потеряю ее в самом ближайшем будущем.
Поднявшись с дивана и держась за стену, я кое-как добрался до кабинета Элен. Здесь я бываю редко — это ее уголок, ее пристанище. Здесь она расставила привезенную из Лиона мебель: книжные и посудные шкафы, секретер. Раз уж у меня не хватает смелости заговорить с ней, то, по-видимому, придется написать — хотя бы несколько слов.
Я не Бернар, а Жервэ. Мне вовсе не хотелось тебя обманывать, но обстоятельства сложились так, что…
И так далее. Одним словом, я вкратце изложу ей всю мою историю, а затем мы сможем спокойно обсудить это, и разговор завяжется сам собой.
Открыв секретер, я стал искать почтовую бумагу. Интересно, где она может ее хранить? Представляю, в какое бешенство она пришла бы, застав меня роющимся в ее бумагах. Так, первый ящик не открывается: дерево слегка набухло от сырости. Я резко дернул его, и, выскочив из пазов, ящик оказался у меня в руках. Порывшись в нем, я не обнаружил ничего, кроме счетов, каких-то записок и квитанций. Вставив ящик в пазы, я попытался его задвинуть, но он никак не вставал на место. Протянув руку, я нащупал углубление, а в нем связку бумаг и твердую картонку. Все это, должно быть, выпало из ящика, когда я дернул его. Достав картонку, я увидел, что это не что иное, как потрескавшаяся, пожелтевшая фотография с оборванным уголком. Повернув ее к свету, я с ужасом увидел… улыбающееся лицо Бернара! Это была та самая фотография, которую я оставил в комнате Аньес!..
Скорчившись от пронзившей меня боли, я почувствовал, что сейчас потеряю сознание. Тошнота не дает дышать, пол уходит у меня из-под ног. Я изо всех сил ухватился за доску секретера, напрягаясь и стараясь не упасть в обморок. Этого ни в коем случае нельзя допустить, ведь Элен может вернуться с минуты на минуту…
Я дышу глубоко и со свистом, и вот уже пелена перед глазами исчезает, я вижу вновь, вижу стены, комнату. За моей спиной никого нет, передо мной лежит Бернар, а я не решаюсь все это осмыслить…
Услышав скрип калитки, я быстро кладу фотографию на место и, закрыв секретер, возвращаюсь в гостиную. Подойдя к окну, успеваю сделать вид, будто смотрю на дождь, серое небо и черные деревья, и в этот момент входит Элен.
— Так вот как ты отдыхаешь? Ну прошу тебя, Бернар, врач сказал, что…
Подойдя ко мне и нежно обняв, Элен подводит меня к дивану, прижавшись ко мне своим еще мокрым лицом. Она нежно гладит мой затылок, и мною внезапно овладевает желание заплакать, уткнувшись ей в плечо.
— Бернар, — бормочет она, — мой дорогой Бернар…
Глава 12
После очередного приступа я оказался почти прикованным к постели. Стоит мне пошевелиться или приподняться, как тут же появляется Элен. Никакой возможности спуститься вниз, чтобы открыть секретер и посмотреть сверток, спрятанный за ящиком. А между тем мне совершенно необходимо узнать, какие бумаги находятся в том пакете. Необходимо потому, что я прикоснулся к какой-то ужасной тайне.
Эти мысли убивают меня куда вернее, чем грызущая боль. Хотя и она делает свое дело. Кажется, что внутри у меня огонь. Что же скрывается у меня в мыслях? Какое ужасное подозрение? Иногда при мысли: «Она все знает» — я чуть ли не подскакиваю спросонья, но тут же сам себя поправляю: «Нет, она знала всю правду раньше!» Она знала все еще до того, как вышла за меня замуж. Так вот чем объясняется эта поспешность, почти тайная свадьба: ни приглашенных, ни церемоний, ни ковров, ни органа. Хотя этому всему есть еще и другое объяснение: наш общий недавний траур по Жулии и Аньес и мое собственное желание не афишировать наш брак. Наша свадьба оставила во мне лишь тягостное воспоминание. Если она все знала, то почему же тогда молчала? Почему она решила выйти замуж за незнакомца, скрывающегося под именем Бернара Прадалье?.. Ведь, несмотря ни на что, я так и остаюсь для нее Бернаром. Проведенный мною музыкальный эксперимент не изменил ее отношения ко мне.
Под шум дождя, отбрасывая все преследующие меня и не дающие покоя вопросы, я блуждаю по темному лабиринту сумасбродных догадок и абсурднейших гипотез. Трусливо отгоняю от себя все проблемы. Снизу доносятся шаги Элен — я не один на этом свете, со мною моя подруга, помогающая мне бороться с моей болезнью. Чего же мне еще нужно? Обманчивое спокойствие на время усыпляет меня. Раздающихся в доме шумов вполне достаточно для того, чтобы отвлечь меня: вот чистят плиту, вот звенят кастрюли, вот ходит рабочий, пришедший напилить нам дров, затем из сарая доносится скрип и пение его пилы.
Томясь в ожидании момента, когда Элен наконец куда-нибудь отлучится, я веду с болезнью ожесточенную борьбу, принимая всевозможные настойки, микстуры, таблетки и капли. Мое все возрастающее желание выжить заставляет меня смиренно поглощать все это. Теперь я снова в состоянии сделать несколько шагов по комнате. Однако с постели я встаю лишь тогда, когда Элен выходит в сад или прачечную. Свои намерения я держу в тайне, и вовсе не потому, что не доверяю ей, просто не хочу, чтобы она знала об этом.
Элен сообщила, что ей необходимо съездить в Лион по делам, связанным с закладом дома. К тому же ей непременно хочется купить мне шерстяные носки. На ее лице читается все та же покоряющая меня заботливая нежность. Я стыжусь собственных подозрений — ведь в один прекрасный день все мои сомнения развеятся. Возможно, это произошло бы прямо сейчас, если бы, глядя ей в глаза, я смог наконец обо всем расспросить ее, но, оказавшись лицом к лицу с ней, я всегда опускаю глаза. Мне остается лишь втайне считать ставшие бесконечными дни, приближающие меня к могиле. Странная болезнь, которая, похоже, удаляется от меня в минуты отчаяния и внезапно возвращается именно тогда, когда я начинаю надеяться, что кризис миновал! Порой я думаю: а не нервы ли тут повинны? Я становлюсь похожим на старика, страдающего тиком, маниями, злобой и угрызениями совести. Бедная Элен!
Уезжая, она прямо-таки засыпала меня наставлениями. В ответ мне оставалось лишь послушно кивать: да, я не буду нервничать, да, я выпью овощной отвар, да… да… А в голове у меня была лишь одна мысль: скорее бы она уехала. От нетерпения у меня выступил на лбу пот. Вот она идет по лестнице, спустилась в прихожую, вышла в сад… Я с облегчением откидываюсь на подушки: наконец-то! Теперь уже мне некуда торопиться. Встаю. Я похож на огородное пугало в своем халате, который болтается на мне. Медленно переступая со ступеньки на ступеньку, я оказываюсь наконец внизу, чувствуя легкое головокружение. Это не страшно, пройдет. Я шел, будто переходил вброд реку, цепляясь за мебель; в ушах у меня стояли перестук колес и шум реки. Подвинув стул к секретеру и сев на него, я вытер со лба пот. Внезапно я почувствовал такую усталость, что мое любопытство переросло в неотступное желание упорно идти до конца. И что я раскрою — уже не имеет никакого значения!
