Сергей Высоцкий - Праздник перепутий
— А ты что ж, считаешь, надо работать по-другому? — заинтересованно спросил Корнилов. — Ну-ка, ну-ка, разоблачайтесь, товарищ следователь!
— Я считаю, что может быть разный стиль работы. Люди-то ведь разные. Один может глубоко пахать, другой не может, зато быстро бегает.
— Пусть учится. Все должны и пахать глубоко, и бегать быстро.
— Вот именно! Поэтому я и думаю, что тем, кто с тобой работает, еще труднее, чем тебе самому...
— Ну, ты философ! — покачал головой Корнилов. — Чувствуется научная подготовка... А что, мои сотрудники жалуются? Или ты дедуктивно определил?
— Дедуктивно, — сказал Кондрашов. — Займешься делом? Ох, как не нравится мне оно! Вот почитаешь заявление Горина — призадумаешься! Знаешь, мне чисто по-человечески неприятно было с ним знакомиться. Такой у них на теплоходе бедлам. Серьезные обвинения покойный старпом выдвинул. И главное — убедительные. Особенно в отношении капитана. Их, конечно, проверять надо — искать подтверждения. Но мы найдем. Не сомневаюсь! — Он вздохнул и украдкой посмотрел на часы. Чуть оттопырил нижнюю губу. — Вообще-то, если быть до конца принципиальным, такие обвинения надо публично предъявлять. На общем собрании. Люди бы поддержали. И все сразу стало бы ясно.
— Ну, знаешь, не в каждом коллективе вылезешь на собрании правду-матку резать. Кое-где и заклевать могут.
— Верно, верно, — согласился Кондрашов и снова покосился на часы.
— Ты что ерзаешь? — усмехнулся Корнилов. — Адмиральский час подходит?
Кондрашов виновато покрутил головой.
— Да знаешь... Старая язва. Мне врачи предписали строго по часам есть... — Он поднялся. — Меня эта история за живое задела, Игорь. Понимаешь, приходит письмо с такими обвинениями... — Василий Сергеевич замялся, не находя нужного определения. — Ну как тебе объяснить... Грубо говоря, тюрьма капитану и его компании не грозит, хотя чем черт не шутит! Может, потом и выявится что-то еще более серьезное... А старпома убивают. Что ж это за люди, а? Ну, ну, не спорь, — сказал он, почувствовав, что Корнилов не согласен с ним. — Я специально беру самую крайнюю версию. Ведь именно ее тебе предстоит проверить.
— Я, Вася, всегда все версии проверяю, — сказал подполковник хмуро. — Пора бы тебе привыкнуть!
— Ну и ершисты вы, товарищ подполковник! Стареем, что ли? Все ворчишь, ворчишь! — Кондрашов поднял со стола папку с делом: — Ты, Игорь, попроси копию с заявления Горина снять — оригинал я себе оставляю. Нам он для проверки необходим.
Корнилов вызвал секретаря.
— Варя, срочно отпечатай.
— И еще нельзя забывать про хулиганов, — сказал Кондрашов, прощаясь. — Напился какой-нибудь хам в швырнул камнем. Круши частных владельцев, — он протянул руку. — Привет! Будем держать друг друга в курсе...
Корнилов кивнул.
«Да, похоже, дело непростое. Если только это не случайная авария, — подумал он, когда следователь ушел. — Но ведь и ее, случайность, надо доказать. Чтоб не висела тень над людьми...»
3
Днем Игорь Васильевич заехал на полчаса домой. Пообедать. Это случалось редко, и мать была рада. Она села напротив него и, глядя, как он с аппетитом ест борщ, рассказывала, что с утра ходила на Сытный рынок. Уже продают скороспелку. Но дерут, не приведя господь. По рублю. И пучок зелени — рубль. Дешевле рубля ничего не купишь, сокрушалась мать. Эдак никакой зарплаты не хватит.
— А ты, мама, в магазинчик, в магазинчик, — улыбался Корнилов. — Или Оле позвони в поликлинику. Она пойдет с работы и принесет что нужно.
— В магазинчик! — проговорила мать. — А ты сам хоть раз за последний год заходил в магазинчик? Небось спрошу, сколько килограмм хлеба стоит, так не ответишь?
«А ведь и правда не отвечу, — подумал Игорь Васильевич. — В магазин-то ведь если и зайду — так коньяку к празднику взять».
— От твоей магазинной картошечки больше половины в помои идет. Ее не натаскаешься. Ты у меня большой придумщик, — продолжала мать. — Это ж надо — позвони Оле! Да если после службы по магазинам ходить — вечера не хватит.
Игорь Васильевич лениво отбивался от нападок, а сам нет-нет да и вспоминал про разговор с Кондрашовым. Неужели этого старпома убили из-за его жалобы в прокуратуру? А может быть, несчастный случай? Ведь не бандиты же члены экипажа «Ивана Сусанина»?! Наверное, люди проверенные. В загранку ходят.
«В загранку ходят... В за-гран-ку, — Корнилов словно споткнулся об это слово. — Здесь есть что-то такое, в этой самой загранке, — подумал он. — Что-то есть. Или мы просто привыкли: если загранка — то уж и подозрительные связи, контрабанда, валюта... Нет, нет, сначала дело — домыслы потом».
Но уж слишком несоизмеримыми казались ему причина и следствие. Человек написал жалобу на капитана и его помощников, а его, этого человека, убивают.
Но письмо-то уже написано! От него не отмахнешься, не спишешь в архив после смерти заявителя. Наоборот! Те, кто это письмо получил, будут внимательнее и строже во сто крат! Живого можно уговорить, убедить взять письмо назад, если он ошибается. В конце концов он и сам может одуматься. А бумага? Она подшита, имеет номер. Она хоть и все стерпит, но на нее надо ответить, даже если заявитель мертв.
Корнилов встал из-за стола и подошел к телефону.
— Ты что, уже? — изумилась мать. — А я-то радовалась, думала, аппетит хороший.
— Хороший, мама. Хороший. Сейчас все уплету и добавки попрошу. Только хорошему человеку позвоню.
Он набрал номер Кондрашова.
— Вася, один вопрос. Члены экипажа знали о том, что старпом обратился с заявлением в прокуратуру и пароходство?
— А-а!! — весело пропел следователь. — Чую, что ты уже вживаешься в образ! Так, кажется, говорят киношники и работники угрозыска?
— Не морочь мне голову. У меня обед стынет, — буркнул Корнилов.
— Знали, товарищ подполковник. Все знали. Еще за несколько дней до катастрофы.
...Приехав после обеда в управление, Корнилов прежде всего взялся изучать заявление Горина в прокуратуру.
Старпом с «Ивана Сусанина» писал о том, что плавает на судне уже двенадцать лет. Начинал четвертым штурманом, старшим помощником ходит последние пять лет.
«Интересно, — подумал Игорь Васильевич, — от четвертого штурмана до старпома за семь лет — нормальный рост или нет? А пять лет старпомом? Если сравнивать с нашими продвижениями по службе, то даже слишком стремительно. А как там у них, в пароходстве, надо узнать». — Он сделал пометку на листке бумаги.
Злоупотребления, в которых Горин обвинял капитана Бильбасова, старшего механика Глуховского, пассажирского помощника Коншина, штурмана Трусова и директора ресторана Зуева, были серьезными, и Корнилов подивился той легкости, с которой Вася Кондрашов заявил, что тюрьма им не грозит.
Прежде всего, конечно, Бильбасов...
За последние годы, писал старпом, капитан перестал считаться с экипажем, окружает себя подхалимами. От людей принципиальных, хороших штурманов избавляется, боясь конкуренции. Не раз допускал грубые нарушения судового устава, этики и даже законности. В 1975 году во время перехода из Пирея в Никозию, будучи в нетрезвом состоянии, избил иностранного пассажира, американца Арчибальда Бримана. Дело удалось замять только после того, как этому пассажиру преподнесли дорогой подарок. В том же году в Неаполе капитан на целый час задержал теплоход, выручая из полиции старшего механика Леонида Глуховского, попавшего туда за пьяный дебош. В 1973 году во время круизного рейса вокруг Европы Бильбасов устроил большую попойку, справляя день рождения. Подарками, сделанными экипажу различными туристскими фирмами и советскими предприятиями, капитан распоряжается по своему усмотрению... Взял лично себе очень дорогой сервиз и телевизор... Одной пассажирке подарил из судового музея большого плюшевого медведя... — дальше шло перечисление капитанских бесчинств такого же рода.
«Из заграничных поездок капитан возит вещи для перепродажи. Это же делают Трусов, Глуховский и Зуев. О моральном облике Бильбасова говорит хотя бы один такой факт — он дважды был женат. Привлекался к уголовной ответственности, но скрыл это от руководителей пароходства. Пассажирский помощник, близкий друг капитана, вместе с ним пьет, имеет обыкновение во время рейсов заводить знакомства с женщинами. Груб с обслуживающим персоналом...»
— О, господи помилуй! — вздохнул Корнилов. — Чего только не бывает на белом свете. Со стороны кажется: капитан дальнего плавания обязательно красивый и подтянутый — воплощение корректности, высоких понятий о чести, а тут...
«Ну да ладно, мы свое дело сделаем, а разбираться со всей этой бытовщиной придется прокуратуре, — подумал он с некоторым даже облегчением. — И разбираться не один месяц. А как же очередные рейсы? С такими обвинениями в дальнее плавание не пошлют!» И снова сделал пометку на листе бумаги.
Игорь Васильевич никогда не писал в блокнотах. Брал лист хорошей белой бумаги, складывал его пополам и записывал все необходимое своим не слишком крупным и не слишком разборчивым почерком. На листке бумаги получалось нагляднее, можно было все вопросы охватить разом, единым взглядом. Сопоставить их, сравнить. А в записной книжке, казалось ему, все дробилось, расплывалось по страницам. К тому же на каждое дело не будешь заводить записную книжку, а путать одно с другим Корнилов не любил. Так и хранились у него в сейфе пачки сложенных пополам листков бумаги. Каждый листок — дело. «Доживу до пенсии, — шутил подполковник, — начну по этим листкам писать мемуары».
