А. Федоров - Масон
Но особенно меня умиляло еще и то, что она стоически терпела мои "творческие пристебы". А такие качества проявляются у интеллигентов-маргиналов во многом: я, например, порой приходил на прием по забывчивости в домашних тапочках. В одежде-то я всегда не был изыскан, а потому походил на "бича". Как оказалось потом, у доктора мои разговоры оставляли впечатление не совсем нормальных бесед. Иногда, израсходовав все терпение и выдержку, я мог в середине беседы встать и исчезнуть. Доктор терялась в догадках и пробовала приспособить ко мне различные диагнозы из психиатрии. Ей было невдомек, что меня начинала душить откровенная "мужская симпатия" к очаровательной женщине. И я убегал от греха подальше!..
Да мало ли еще какие коленца я был способен выкинуть под воздействием повышенной температуры тела или при интоксикации различной этиологии, при гипертоническом кризе. Мужчина чаще всего во время болезни превращается в малоуправляемого ребенка, и надо обладать большим профессиональным так-том, выраженным женским милосердием, чтобы уметь мягко усмирять такие "поведенческие выкидыши".
Никогда у меня с этой женщиной не было разногласий, но я смотрел на нее пока еще издалека, как бы приберегая "на десерт". А кругом, между тем, шел откровенный, как мне казалось, вселенский пир во время чумы! И на этот раз Ирина Яковлевна встретила мою помятую образину с пониманием…
– О, Александр Георгиевич! – начала она разговор, минуя заурядное приветствие, даже не пытаясь скрывать откровенную радость от встречи с давно примелькавшимся пациентом. – Я уже стала опасаться не покинули ли вы Родину, или просто поменяли квартиру. Лучше если вы будете подавать о себе весточку регулярно – так будет спокойнее у меня на душе…
Я знал, что в поликлинической практике "регулярные встречи" подразумевают проведение диспансеризации – на ней были помешаны врачи "советского периода". Кстати, во многих случаях такой способ активной профилактики приносил положительные результаты. Но сейчас в суматохе "перестройки", от безденежья здравоохранение давно потеряло завоеванные позиции. Но в словах Ирины Яковлевны чувствовался особый подтекст… Звучал человеческий голос!..
Сердце екнуло, брызнула шальная мысль: "Неужели в самом деле все сгорели карусели?" Корней Чуковский, как таковой, конечно, был здесь не при чем. Для меня забрезжил осторожный рассвет – надежда на большее, чем диспансеризация… Но опыт подсказывал и влек меня к осторожности: нельзя спугнуть это лирическую мелодию. Я замер, словно шалавый барбос, размышляющий перед колесом дорогостоящего "Мерседеса": стоит ли задрать правую ножку и оморосить предмет вожделения тунеядцев. Я решил загнать свою надежду, можно сказать, в темные кладовые ожидания! Но на всякий случай подобрал живот, напряг мышцы, как удав перед броском с ветки эвкалипта на доверчивую, трепещущую лань…
Ирина Яковлевна, скорее всего, тоже "впечатлялась" на одной со мной волне. В глазах ее застыло абсолютно женское любопытство. Обычный вопрос: "А как там все у нас с ним получится в постельке?" Возможно, мой мозг после основательного распития спиртных напитков в компании с подругой-крысой еще не пришел в норму. Но мне казалось, что я правильно читаю мысли доктора на расстоянии. Мне почудилось, что она и сама подводит меня к конкретному решению, даже пытается как бы будить во мне кобелиный азарт, смелость в выборе линии поведения… Ирина Яковлевна решительно встала и заявила:
– Вам, Александр Георгиевич, необходимо срочно снять электрокардиограмму! Пойдемте, я отведу вас в кабинет функциональной диагностики – проведу без очереди, а то, не ровен час, вы еще у нас в кабинете растаете!..
Мы пошли: она – ее Величество женщина-врач – впереди, а я плелся сзади и, не теряя времени, проводил зрительную рекогносцировку. Слов нет, все меня волновало в этом атлетическом теле!.. Вспомнились слова поэта Василия Федорова: "Мой вкус перемещается от Рафаэля к Рубенсу"… Когда мы дошли до ЭКГ-кабинета, то уже никакой функциональной диагностики и не требовалось для того, чтобы определить сумасшедшую тахикардию с частыми экстраситолами, сотрясающими мое сердце. Меня было впору укладывать на двуспальную кровать или, на худой конец, в гроб… Но меня пока погрузили только на кушетку рядом с ЭКГ-аппаратом. Ирина Яковлевна посчитала мой пульс и покачала головой. Потом на глаза ей попались капли холодного пота, выступившие у меня на лбу – врач молвила с испугом:
– Вот тебе раз! Совсем недавно был еще вполне живой человек… Что с вами, Александр Георгиевич?
Я быстро перевернулся на живот, чтобы хоть как-то замаскировать неожиданный физиологический порыв. Пришлось закусить край грязной наволочки на расплющенной многими бездарными головами пациентов подушке.
– Мне нужно остыть! – выдавил я из себя почти истерично.
Я был готов замолчать на века, если женщина-врач не соизволит понять меня правильно и проявить такт, необходимый в таких случаях…
Женщина и врач, живущие в этой личности одновременно, поняли меня правильно: Ирина Яковлевна взяла под руку медицинскую сестру кабинета и вышла вместе с ней в смежную комнату. Через несколько минут я успокоился и позвал обоих естествоиспытателей обратно к ЭКГ-аппарату. На меня наложили электроды и остальная фаза диагностической процедуры прошла без осложнений.
На обратном пути, проходя по безлюдной лестнице, Ирина Яковлевна мощным рывком втиснула меня в какую-то нишу – здание поликлиники было старинное, в нем ранее помещалось дворянское собрание, и в нишах, видимо, размещались статуи древнегреческих героев – я почувствовал холмистость ее тела и быстро ослаб, словно после сильнейшего удара током!.. Ни о какой статуе древнегреческого героя речи уже идти не могло. Может быть, что-то "отдельновзятое" еще и пыталось заявить о себе, но электрокардиографические токи, видимо, сбили даже фрагментарную спесь окончательно… Ирина Яковлевна, почувствовав душевную мимикрию того, кого она наметила для "экстренного потрошения", заявила прочувствованно:
– Но вы коварный тип однако, Александр Георгиевич! Просто редиска! Что же мне обязательно надо раздеться перед вами прямо здесь на лестнице? Могли бы, хотя бы из вежливости и обнять женщину, если ни на что другое не способны.
– Но я еще не готов к решительным действиям без страховки. – попробовал я оправдать непонятные врачу перепады моей физиологической активности. – Я же не цирковой артист, привыкший к работе под куполом цирка или в клетке с дикими тигрицами! Потом – в таких антисанитарных условиях не ровен час подцепишь заразу какую-нибудь. В лечебном учреждении – кругом не только соблазны, но и микробы.
Пусть, то была нелепая и угловатая попытка загладить оплошность и сохранить лицо. Но все же, то была хоть какая-то отговорка, а не просто выпученные глаза, наполненные мольбой и слезами…
– Это я-то "тигрица", да еще и "купол цирка"? – отвечала Ирина Яковлевна. – Хватит прикидываться невменяемым! Теперь я буду вашей дрессировщицей, пора переходить от расслабленных слов к делу!..
Эти слова она произносила, уже ища своими ярко-красными губами мои "бледные ниточки", окаймляющие полость безвольно раззявленного рта… Мои зубы мелодично постукивали – я опасался, что от меня потребуют продолжения "сеанса" прямо здесь, на лестнице бывшего дворянского собрания, в нише, принадлежащей какому-то чужому герою, которого я, не дай Бог, не смогу с достоинством заменить!..
Мы вернулись к кабинету моего доктора. До окончания приема оставалось полчаса, но в наших взаимоотношениях с Ириной Яковлевной появилась абсолютная определенность. На стуле у ее кабинета я уже теперь сидел тихо, спокойно, как тот самый тигр на тумбе, управляемый жесткой рукой мастера-дрессировщика.
Было время подумать, и меня унесло к страницам моей книги, только тексты просыпались в памяти как-то врассыпную. "Шекспир из многих монархов Британии выбрал на роль главного героя для многих своих незабываемых творений короля Генриха V. Шекспир знал, что из тридцати пяти лет, отпущенных Богом Генриху V (1387-1422), он девять находился на престоле, управляя страной успешно. В трактовке образа, данной великим драматургом, в молодости будущий король был бесшабашным человеком: в компании с приятелями он предавался кутежам, беспутному веселью, часто граничащему с нарушениями закона. Однажды за очередное буйство стража взяла под арест его приятеля. Принц Гарри – так звали приятели в молодости будущего короля – явился к верховному судье королевства Гаскойну. Принц не только пытался отдавать категорические приказы об освобождении дружка, но и воспользовался мечом. Гаскойн считал, что закон не делает различия между подданными короля, а потому отдал распоряжение страже арестовать расшумевшегося принца.. Генриха и его приятеля отправили в тюрьму. Король Генрих IV, узнав о происшедшем, порадовался тому, что у него такие неподкупные судьи. В последствие и Генрих V высоко ценил королевского судью Гаскойна.
