Джерри Сайкс - Лондон. Темная сторона (сборник)
Податься было некуда. Я сунулся к «Святому Георгию», но было раннее утро, и там никого не оказалось. Никого из своих. Так что я просто болтался день-деньской. И думал. И так ни к чему и не пришел. Все только еще больше запуталось.
Я подумывал, а не вернуться ли к «Святому Георгию». Они поди теперь там. Празднуют. А затем, уже совсем поздно, намечался марш по улицам. Пусть местные жители, озабоченное население, знают, что они в безопасности в своих домах.
Но не тянуло. И я пошел домой. О чем вскоре пожалел. Дома был Том. И выглядел преотвратно. Свернулся в комочек. Совсем больной. Экая мерзость.
Что такое, спрашиваю, может, вызвать врача? Он еле-еле покачал головой. Нет. Тогда что нужно? Травы. Порошка. Снадобья. И опять скорчился. Я отступил. Этого еще не хватало.
Пожалуйста, простонал он, ты должен достать мне немного зелья. Пожалуйста. Я говорю: денег нет. Пожалуйста…
Глаза его умоляли. Что мне оставалось? Он мой брат. Моя плоть и кровь. А о близких надо заботиться. Я и говорю: я скоро вернусь. И ухожу из дому.
Иду в ту часть города, где не следует появляться. Я шагал быстро. Добрался до знакомого места. Стал ждать. Наконец он приходит. Встает передо мной.
Так скоро вернулся? Спрашивает. Затем улыбается. Не мог удержаться, что ли?
Я говорю: нужно зелье. Аарон медлит. Но денег у меня нет. Аарон прыскает. Нет денег, нет торговли.
Ну пожалуйста. Это для… Срочно.
Аарон оглядывается. И опять эта его улыбочка. Сколько тебе нужно? Я гляжу на него. А он опять: Сколько? И кладет ладонь на мою руку. Придвигается ко мне ближе. Его рот у самого моего уха. Шепчет, уху щекотно. Сердце мое колотится, того гляди разорвется. Ноги дрожат.
Ты вроде меня, говорит он. Я пытаюсь заговорить. Получается лишь со второго раза. Нет, ничего подобного, заявляю я. Очень даже вроде меня. Мы делаем то, что, как нам говорит наше общество, мы должны делать. Ведем себя так, как оно от нас ожидает. Скрываем свои истинные чувства. То, каковы мы на самом деле. Я пытаюсь покачать головой. Но не могу. Сам знаешь, это правда. И он подходит еще ближе. Смотри, как мы похожи: ты и я. И он поцеловал меня. В полный рот.
Я его не отпихнул. Не обозвал его грязным ниггером. Не ударил его. А поцеловал его в ответ.
Затем наши руки задвигались по телу другого. Мне хотелось касаться его, ощущать его тело, такое прекрасное черное тело. Трогать его черное хозяйство. Он со мной то же самое делал. Знакомый питон сидел внутри меня, готовый вылезти. Мне понравилось это чувство.
Я подумал о школе. Как меня заставляли чувствовать иначе. И как я их за это ненавидел. Подумал об Иане. К чему он меня привел. Я любил его. Всем сердцем. И он любил меня. Но кое-что всплыло. Такое, что воспоминание об этом омрачает, если не сказать больше. Так что мне пришлось спасаться. И валить все на него. Я его сдал. Никогда больше я его не видел. И никогда не переставал его любить.
Мне нравилось то, что делал со мной теперь Аарон. Чувствовал, что это неправильно. Но чувствовал, что это так правильно. Он был в моих объятиях, и я хотел, чтобы он проник в мое тело. Был готов его принять.
И тут раздался шум. Мы были настолько погружены друг в друга, что не услышали, как они приближаются.
Так вот ты где, сказали они. Отдаешься грязному ниггеру вместо того, чтобы быть с нами.
Пехота. Патрульные. И вооружены. Я взглянул на Аарона. От ужаса его черное лицо стало совсем серым.
Послушайте. Сказал я, это он виноват. Мне надо было добыть зелья для моего брата. Они не слушали. Они пялились на нас, буравили нас глазами. В которых сверкала ненависть. Теперь я уже не был одним из них. Я теперь был враг.
Бежать хочешь, любовник ниггера? Или предпочтешь остаться и получить сполна вместе с твоим черномазым возлюбленным? Слова шлепнулись наземь. Я застегнул молнию джинсов. Поглядел на Аарона. Они перехватили взгляд.
А ну беги, сказала машина с ненавистью в глазах. Но знай — отныне ты не лучше, чем ниггер или паки. Я повернулся и побежал. Я слышал, как они набросились на Аарона. Я бежал, не останавливаясь. Я не мог вернуться домой. У меня не было отравы для Тома. И не мог оставаться там, где был. В другой раз мне могло не повезти. И я все бежал. Сам не зная куда. Наконец настал миг, когда я не мог больше бежать. Я замедлил шаги. Попытался отдышаться. Я слишком устал, чтобы бежать дальше. Чтобы защищаться.
Я знал, кто я. Наконец-то. И знал, ЧТО Я. И правда была жестокой. Она жгла.
Тут на другом конце улицы я кое-кого увидел. Паки. Целую ораву. Вышли защищать свою общину. Увидели меня. Побежали.
Я слишком устал. И все равно не смог бы от них оторваться. Я стоял и ждал их. Я хотел сказать им, что я не против них, что во мне нет ненависти к ним.
Но вот они подбежали, вопя и вереща, с ненавистью в глазах. Машина. Мы горячи и молоды, наши руки молоты. Я ждал, улыбаясь. Любовь сияла из моих глаз.
Джулз Дэнби
Sic transit gloria mundi[37]
(Joolz Denby
Sic transit gloria mundi)
Джулз Дэнби родилась в 1955 году. В молодости входила в компанию байкеров, объявленных вне закона, увлекалась панк-роком, была королевой готов. Считается специалистам в области боди-модификации. Она добилась международного признанная как поэтесса, является мастером разговорного жанра, иллюстратором и автором романов «Каменный младенец», «Коразон» и «Билли Морган». См. www. joolz.net.
Место действия — Брэдфорд
Мы загрузили шесть черных пластиковых мусорных пакетов со всяким барахлом во взятый напрокат микроавтобус-развалюху. Это все, что мы взяли с собой, еще пакетов двенадцать или около того осталось в доме. Еще мы прибрались — ну, то есть это мы так говорим, что прибрались. Может, это слабая отмазка, но, чтобы хорошенько отдраить ту грязную кухню, понадобился бы пароочиститель промышленной мощности, не меньше. И еще мы оставили записку, прилепили ее к покрытому пятнами зеркалу в прихожей:
Дорогой мистер Сулейман,
Нам очень стыдно, что приходится удирать, не заплатив то, что мы вам задолжали за аренду. Когда-нибудь мы обязательно вернемся и все уладим, обещаем.
Искренне ваши,
Жильцы из № 166Мы снялись посреди ночи, на грязной приборной доске тряслись старенький радиоприемник и кассетный магнитофон, дождь поливал лобовое стекло, дряхлые дворники спазматически дергались, мы поставили «Babylon’s Burning» на полную громкость и хохотали, а ты втопил педаль в пол, пока мотор не взвыл.
Ох, ребята, как же здорово это было — сбежать из Брэдфорда в давно утерянные, прошедшие, но, к сожалению, не забытые 80-е. На всех порах влететь в жидкое золото рассветного солнца, стремительно освободиться наконец от вязкой и липкой грязи провинциальной Англии, где каждый день одно и то же — пособие и грубая дешевая еда, которой только и хватает, чтобы не помереть с голоду, где каждую субботу одна и та же программа — выпить, подраться и на боковую, а каждое воскресенье являет собой длинный пьяный вечер, когда все кругом ноют, что жизнь — дерьмо и что, если бы им выпал шанс, они бы уж конечно стали бы рок-звездами, великими музыкантами и вообще Кем-то.
Да уж, если бы им выпал шанс… Если бы какой-нибудь бог на небесах смилостивился бы к ним и дал бы им то, чего они хотят, они, конечно, в два счета оказались бы в Лондоне. Потому что все мы знали: Лондон — это центр всего. Именно там проходят все суперкульные вечеринки, где в дымке и блеске проплывают красавцы и красавицы в одежде из дорогих бутиков, настолько клевых, что само их название — уже соблазн, и где даже самая распоследняя девчонка-продавщица — маргинальная модница-панкушка, чья фотка публиковалась в журнале «Sounds»; мостовые там усыпаны кокаином, а по сточным канавам стекает раствор герыча, источая сладковатый запах декаданса; там течет моча золотых мальчиков и кровь рок-н-ролла. Мы были уверены в этом на сто десять процентов. Разве кто-нибудь когда-нибудь читал хвалебные отзывы о панковских концертах в Брэдфорде или панегирики ночным клубам, например, в Честере? Нет, только Лондон. Все и вся, любое неординарное, роскошное и долгожданное событие непременно разворачивалось во чреве этого старого зверя. Факт. Мы чуть ли не с самого рождения читали об этом в каждой газете, в воскресных приложениях о культуре, в музыкальных журналах и модных книжках. Все было как было, а мы — всего лишь толпа крестьян, карабкающихся на свои дикие холмы и глазеющие в подсвеченной факелами темноте на божественную звезду — Лондон, Лондон, Лондон.
И вот, мы сидели в микроавтобусе, громыхавшем по М1, в головах у нас пульсировало от адреналина, мы горели почти религиозным рвением, взволнованные и мчащиеся навстречу судьбе. Мы были уже не дети, о нет, и не сбежавшие из дома подростки, мы были настоящие художники и музыканты, каждому уже перевалило за двадцать пять, и у каждого уже был почти в кармане контракт с крупной звукозаписывающей компанией; может, у нас пока не водилось денег, зато мы пахали как сумасшедшие и вполне заслужили теплого места под солнцем, так что никакой бледный и рыхлый чурбан из руководства фирмы звукозаписи не смог бы отнять у нас наш Главный Шанс. Мы скоро окажемся в самой гуще событий, в Лондоне, и возьмем все под свой контроль. Мы не собирались становиться дешевыми легковесными попсовиками, у которых в запасе всего-то два ритма, мы хотели изменить лицо музыки, литературы, живописи, самой жизни. Изменить навсегда. Все эти декадентствующие и эстетствующие лондонцы вынуждены будут принять нас с распростертыми объятиями, потому что мы — будущее, мы борцы за все новое. Закованные в броню сшитой своими руками поношенной одежды из черной кожи, мы заглядывали в мои старенькие карты таро и видели впереди восторг и преклонение, как пророчество.
