Ольга Тарасевич - Альбом страсти Пикассо
– Что же нам делать?
– Думать, – провозгласил Седов, поднимаясь из-за стола. – Я сегодня был в архиве, запросил то старое дело по Липиным-старшим. Снял ксерокопию части материалов. Ты же любишь такие бумажки? И я люблю. Знаешь, что выяснилось?.. Родителям точно так же перерезали горло, ты представляешь?! Я пробежал материалы через пять листов по диагонали, но заметил еще кое-что. Некая свидетельница Мария Дмитриевна Соловьева, которая денно и нощно сопровождала Татьяну, допрашивалась тогда как любовница отца Тани. Так что я уверен, там такой клубок эмоций и интересов мог с прошлых лет закрутиться – мама не горюй! Надо распутывать. Загуляев это сам не потянет, я так думаю…
* * *«Андрюха, привет! Решил тебе черкнуть пару строк в связи с отъездом. Ты же меня знаешь. К тому, что произошло у тебя на участке, я не имею никакого отношения. Но доказывать и объяснять что-либо в моей ситуации ментам – абсолютный бесперспективняк. На меня удобно всех собак повесить. Был бы ментом – сам бы так поступил. Решил поехать в Крым, лечь на дно. Найду тебя, когда все успокоится…»
Игорь Панченко отправил письмо, закрыл сайт, на котором буквально пару дней назад зарегистрировал новый почтовый ящик, и, с сожалением вздохнув, быстро вышел из интернет-кафе.
Девчонка за соседним компьютером была то, что надо – лет двадцать пять, ногастенькая, да и поглядывала с интересом.
Однако сейчас не время отвлекаться на подобные дела.
Игорь дошел до скамейки, присел, достал из кармана рубашки загранпаспорт.
Блин, в этой жизни все реально решают бабки!
Казалось – ну кто сможет за один день сделать паспорт и организовать шенген? Тут даже технически не получается – столько звонков, встреч, и ведь лето – сезон отпусков, рискуешь не найти прикормленные кадры в рабочих кабинетах.
А ничего подобного – вот он, паспорт, виза, езжайте, господин Панченко, в какую вам заблагорассудится страну Евросоюза.
Увы, Андрею пришлось соврать. Никакого Крыма, это слишком близко. Конечно, Ермолович – свой мужик, не сдаст. Но мало ли в чьи руки попадет письмо. К тому же даже с Андреем обсуждать свои мысли – свои настоящие пугающие мысли – желания не возникает. Вообще, выбросить бы всю эту историю из головы. Но…
Игорь скрипнул зубами.
Проклятая память, она все проматывает и проматывает одни и те же кадры…
Какого рожна Дед заглядывает в глаза? Какой у него нехороший взгляд, сладкий, с поволокой. Какого черта? Когда для этих целей есть вполне уже смирившийся со своей долей «петушок», покорно позволяющий делать с собой все, что взбредет в голову оголодавшему без секса зэку?..
Буквально через пару дней Дед попытался объяснить, что ему надо. Подкараулил в туалете, поразминал кулаки о солнечное сплетение, попытался стянуть штаны. И…
Что было потом – так и не вспомнить.
На полу туалета остался лежать труп с перерезанным горлом.
«Я так и не знаю, сделал это я или кто-то еще, – Игорь потер левую часть груди, где заколола боль. – В нашем бараке все это не обсуждалось. На Деда многие зуб имели. Заточки тоже были у всех. Всю эту мокруху списали на самоубийство, так как от нас ни вертухаи, ни их начальники ничего не добились. Наш барачный стукачок тогда спал без задних ног и ничего не видел и не слышал. Мне все-таки кажется, что это сделал не я. Ну не мог я пришить человека и об этом не вспомнить… Дед вырубил меня, я помню, тоже ему двинул в челюсть. Возможно, мы валялись в отключке оба, и кто-то его дорезал… Не я, кто-то другой. Может, тот же наш «петушок» решил воспользоваться ситуацией. А если б даже я убил? У меня не было выбора, я бы потом сам на себя руки наложил. Хотя и не думаю все-таки, что виновен, на душе у меня спокойно. А разве можно пришить человека и ничего не почувствовать?… Сложно все. Но одно дело – убить подонка, пытающегося тебя опустить. И совсем другое – отказавшая девчонка. Подумаешь, фигня какая – не захотела быстро полюбиться, удовольствие получить и денег заработать. Стала строить из себя, понимаешь: «Я не такая, я жду трамвая…» Проблема-то – одна не захотела, другая согласится. Я точно знаю, что не хотел убивать Таню. Я даже трахаться, наверное, не хотел. Просто у меня крышу сорвало от того, что я – свободный, я как король целого мира; и еды, и женщин, и бабок – всего у меня навалом. А тут – какая-то мокруха, какая-то телочка с перерезанной шеей. Ерунда! Но ведь и у Деда было перерезано горло… Так что это еще все-таки вопрос, все ли я помню и могу ли себя контролировать…»
* * *Альбом с графическими рисунками Пабло Пикассо прекрасен. Темно-бордовый кожаный переплет источает слабый аромат ванили, табака и книжной пыли.
Если просто взять его в руки, даже не открывать ветхие пожелтевшие страницы – по телу прокатывается волна легкой дрожи. В этой вещи чувствуется колоссальная энергия неординарной личности. Должно быть, гении согревают своим светом всякий предмет, к которому прикасаются, делают это совершенно для себя незаметно – однако их свет и тепло продолжают будоражить спустя многие десятилетия…
Рисунки сохранились лучше, чем бумага.
Возможно, она была изначально низкого качества, а может, ее повредили неподобающие условия хранения. Листы пожелтели, на них заметны сиреневые разводы (явно следы сырости), края истрепались, утратив свою плотную фактуру.
А графика выглядит блестяще, как будто бы вчера темный карандаш виртуозно набрасывал тонкие линии. Должно быть, в распоряжении Пикассо были отличнейшие карандаши, и выполненные ими работы не утратили угольно-черной насыщенности.
Пикассо – художник, безусловно, выдающийся. Это понятно по тому, как много он может сказать, используя примитивнейшую на первый взгляд лаконичность рисунка. Любая его работа – невероятная концентрация эмоций, это любовь Пикассо, вожделение, страсть, радость, страдание, страх смерти, надежды и мечты… Безусловно, если бы Пабло не мог рисовать – он бы умер, разорвался от урагана своих эмоций. Живопись давала выход раздиравшим его страстям, и…
Телефонный звонок отвлек человека от рассматривания альбома Пабло Пикассо.
Он протянул руку к телефону, и в прожекторе солнечного света на его пальце сверкнуло оригинальное кольцо, явно сделанное по эскизу талантливого дизайнера.
Номер звонившего абонента не определялся, и это почему-то настораживало.
– Это Лика Вронская вас беспокоит, – раздался в трубке тонкий девичий голос. – Я все знаю. Понимаете, я знаю все…
Больше никаких уточнений не требовалось. В ту же секунду человек понял: речь идет об убийстве Тани; совершенно непонятным образом идеальная схема оказалась не такой уж и идеальной. Теоретически все было просчитано до мелочей, учитывались всю нюансы, все возможные накладки. Однако на каком-то этапе все-таки произошел сбой…
– Я думаю, такая информация стоит немало денег. Мы с вами можем договориться? – поинтересовалась Вронская таким наглым тоном, как будто заранее предполагала положительный ответ.
– Я не понимаю, о чем вы. Вы ошиблись номером.
Отбросив телефон, человек опустился в массивное кожаное кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику.
С этой Ликой Вронской тоже придется что-то решать.
Надо действовать срочно – другого выхода нет.
Но вначале надо уточнить одну деталь…
Глава 6
– … множественные колото-резаные ранения тела: две колото-резаные раны шеи слева с повреждениями яремной вены, две колото-резанные проникающие раны левой лопаточной области с повреждениями левого легкого и лопатки, две колото-резаные раны в области яремной выемки и рукоятки грудины… Боже, да в этой экспертизе еще пол-листа подобных перечислений! Всего гражданину Липину Александру Васильевичу было нанесено около тридцати колото-резаных ран… Его супруге, бедняжке, тоже досталось – двадцать ранений того же типа. Хотя по обоим случаям выводы судмедэксперта схожи – именно ранения в область шеи оказались прямой причиной наступления смерти. Может, это имел в виду Седов, когда говорил о том, что родители были убиты точно так же, как и дочь? А вот я бы не стала делать таких выводов. Все-таки две раны и двадцать-тридцать – это же большая разница, о какой схожести почерков может идти речь? В первом случае подозревать надо прежде всего медика, который точно знает, по какой артерии чикнуть. А во втором – маньяка, который своих жертв шинкует, словно капусту…
– Что ты там все бормочешь? – простонал Андрей, щурясь от света ночной лампы. Он повернулся на бок, отбросил одеяло и улыбнулся: – Обложилась бумажками, свет не гасишь. Жарко сегодня. Ты мне спать не даешь!
– Ой, правда, – Лика стала собирать разбросанные по кровати ксерокопии материалов уголовного дела, – извини, солнце, я сейчас в гостиную пойду.
– Фигушки! Лежать, женщина! – Андрей взял пару страниц и с интересом в них уставился. – Я столько лет спал один, так и разогнался теперь тебя отпускать. Может, мне даже приятно проснуться среди ночи от того, что моя любимая тут разворачивает активность. Хотя активность другого рода, конечно, была бы приятнее… М-да, ну и бумажки! Ужас какой пишут: «Можно лишь утверждать, что колото-резаные ранения живота и груди с подреберной областью причинялись в последнюю очередь, на что указывают наименьшая выраженность кровоизлияний по ходу этих раневых каналов и незначительное количество крови в брюшной полости…» Тебе не страшно все это читать?
