Анна и Сергей Литвиновы - Биография smerti
И здесь, в Москве, актеры совсем не были такими недоступными, какими представлялись из города N. Маринка без труда разузнала: Пыльцов живет совсем недалеко от ее института, на улице Еланского. А работает еще ближе – в Театре драмы на Малой Дмитровке. И увидеть его вблизи совсем не проблема. Подъезжай или домой, к подъезду, часов в двенадцать дня, или после спектакля к служебному входу театра. Подойти близко, правда, не удастся, потому что в обоих местах дежурят толпы таких же, как она, восторженных девчонок. Толкаться вместе с ними Маринка считала ниже своего достоинства, но знаменитую улыбку актера и с двадцати метров можно разглядеть. Ну, а коснуться... может быть, когда-нибудь... Тем более что имелся у Марины план – подобраться к артисту с помощью Игорька Холмогорова.
Игорек Холмогоров учился на третьем курсе их института и уже ездил вместе с Театром драмы на гастроли в Париж. Лично при Пыльцове состоял переводчиком. И выпивали, рассказывал, вместе, и по кабакам ходили, и фотографий у него полно, где они с артистом то в обнимку напротив Эйфелевой башни, то за одним столиком в ресторане.
А что Игорек? Обычный парень. Такой же, как она, провинциал. Довольно дохлый, черты лица мелкие, глазки крошечные. Матвей в сравнении с ним – писаный красавец. Правда, гонору у Игорька куда больше, чем у Марины, и даже, наверное, чем у Матвея. Вечно рассекает по институтскому коридору словно министр. И просто обожает, когда вокруг него девчонки соберутся и с открытыми ртами его байки слушают. А байки, прямо скажем, довольно фиговые. Не чета тем, какими ее Петюня потчевал...
Но, как ни смешон Игорек, а теперь Марина прочно прилепилась к его свите. Не ради него самого, конечно. А чтобы с его помощью «на Пыльцова» попасть. В Театр драмы билет ведь не купишь. Даже если займешь очередь в кассу с ночи, не факт, что достанется. А у Игорька всегда контрамарки есть. Да и еще, он хвастался, доступ в пыльцовскую гримерку. Артист, рассказывал Игорь, после спектакля всегда в хорошем настроении пребывает. И если приходишь к нему с девчонкой, Пыльцов всегда и расцелует ее, и автографов даст хоть десяток. Вот Маринка и надеялась: вдруг ей доведется оказаться рядом с восхитительным актером? Хоть на минутку...
А ее мечты, она знала, всегда сбывались.
Таня
Обратно, к себе в горы, они прибыли в половине девятого.
На особняк наступал вечер. Тени становились жестче и четче, воздух холодел словно бы на глазах. И если в летней Москве сумерки длились почти до полуночи, то здесь они были куда стремительней и черней. Только что сверкало-старалось яркое южное солнце – а через мгновения видна лишь его половинка. Без нескольких минут девять, Таня заметила, светило окончательно скатывалось за гору... а еще через четверть часа, как раз к середине ужина, двор погружался во мрак.
Едва вышли из внедорожника, Таня легонько коснулась руки Холмогоровой:
– Марина Евгеньевна...
– Слушаю тебя, – рубанула хозяйка.
А Нелли с Антоном в сторону дома не спешат. Стоят рядом, ушки на макушке.
Садовникова понизила голос:
– Мне надо с вами поговорить.
Холмогорова смягчать тембр не стала. В полную силу рявкнула:
– О чем?
Ну, не хочешь секрета – не надо. И Таня, более не стараясь понизить тон, заявила:
– Похоже, я вашу даму пик вычислила...
Хозяйка совсем не удивилась. Кивнула:
– А я и не сомневалась, что вычислишь. Ты девочка умная. Пошли.
И широким мужским шагом двинулась к дому. Таня засеменила за ней. Но едва женщины взошли на крыльцо, Холмогорова вдруг метнула быстрый взор на часы. Пробормотала:
– Ох, башка дурья! Забыла...
И велела Татьяне:
– У меня тут дело одно... Ты пока отдыхай, а после ужина – сразу в мой кабинет.
И решительно пошагала на хозяйский третий этаж. А Таня совсем несолидно показала ей вслед язык. Ух, и надоела же эта командирша! То идем, то не идем...
В свою комнату Садовникова решила не подниматься. Куда приятней будет проводить уходящий день в саду.
Она с наслаждением втянула носом влажный от вечерней росы воздух. Попыталась вычленить из него отдельные ароматы. Немножечко пахнет розами, и горной речкой, и никогда не тающими снегами. Прямо чувствуется, как из организма московский смог улетает. Таня подышала еще, и еще. Сначала носом. Потом перешла на технику йогов: вдыхала воздух одной ноздрей и выдыхала через другую. Йога на природе – совсем не то, что в спортклубе, в компании напыщенных фифочек. Там приходится постоянно собственное отражение в зеркале контролировать, чтобы попа не отклячивалась или спина не сутулилась. Охота была, чтоб девки над тобой хихикали... В общем, там сплошные суетные мысли.
А здесь, в горах, действительно можно «просветлиться». По крайней мере, земные проблемы – всякие дамы пик вкупе с кознями Антона Шахова – стали казаться глупыми и мелкими. Таня дышала – глубоко, сладко – и думала: «Что наша жизнь? Пыль, мгновение... Вот горы, и шум бурной речки, и величественный ропот ветра в кронах вековых сосен – это вечно. А вся людская беготня, грызня, заботы – такая, в общем-то, ерунда... Как ни крутись, а всей мудрости мира не познаешь. И счастья, вселенского, чтоб охватило, заполнило тебя до самого донышка, в жизни не встретить. И идеала – настоящего, совершенного – не найти...»
Таня прекратила оздоровительное дыхание и грустно опустилась на пропитанную росой траву. Вот перед ней дом – роскошный, многомиллионный, настоящая воплощенная мечта. Но разве люди, живущие в нем, счастливы? Вот она сама – красивая, умная и даже вполне молодая. Но разве у нее легко на душе? Сейчас, наедине с горами и безжалостными сумерками, девушка особенно остро чувствовала свое одиночество. Ведь ей уже, страшно подумать, совсем не двадцать. Половина жизни, считай, прожита. Ну, даже если треть – все равно пора подводить какие-то итоги. Только чего она достигла? Квартира, машина – смешно. Пыль это, а не итог. Пыль на ветру. А все остальное... Друзья – разбрелись. Любви – нет. И умри она прямо сейчас, никто, кроме мамы с отчимом, о ней и не заплачет.
«Встретить бы... его, – мечтательно подумала Таня. – Прекрасного. Понимающего. Синеглазого. Сильного...»
Хоть и не девчонка, а до сих пор мечты о принце остались. Пусть и понимала умом, что принцев на свете нет. Если встретишь доброго – он обязательно окажется нищим. Богатый – самодуром. А синеглазый красавец – парализованным...
Дурацкая медитация у нее получилась. Стремилась к просветлению, а на душе, наоборот, совсем стало гадко.
И Таня, дабы вернуть гармонию, попыталась встать в позу дерева – асану из йоги, когда, неудобно водрузив стопу одной ноги на внутреннюю поверхность бедра другой, стоишь с молитвенно сложенными руками. Получилось не очень хорошо – равновесие удержать не удалось, и вместо положенных трех минут Таня уже через несколько секунд свалилась на землю.
Поднялась на ноги. Оглянулась по сторонам – ее позора, к счастью, никто не видел. И встала в асану попроще. Она называлась «треугольник»: ноги чуть шире плеч, наклоняешься вправо, правой же рукой берешься за правую щиколотку, левую вскидываешь вверх.
Но едва склонилась к земле – щеку чем-то ожгло. Будто мимо нее чайник, исходящий паром, пронесли. Совсем не больно, но «треугольник» нарушился, и правая рука вместо щиколотки ткнулась в землю.
– Что за черт! – возмутилась Таня.
Вскочила, изумленно огляделась... и увидела: совсем близко, метрах в десяти от нее, метнулась какая-то тень. А потом: удар, адская боль, провал... Горы завертелись, вечные снега ожгли холодом, мягкий вечерний сумрак стремительно обратился в ночь. Таня, будто со стороны, увидела собственное лицо – оно было в крови. А еще рядом оказались чьи-то смутно знакомые, безумно прекрасные синие глаза. Они смотрели на нее яростно и беспомощно. А потом – все. Стало черно и абсолютно тихо.
– Таня... Таня... Таня... – монотонно повторяли над ухом.
Голос был незнакомым, женским. А ей так хотелось, чтобы рядом был любимый отчим. Валерочка...
Девушка застонала. И снова:
– Таня... Таня... Откройте, пожалуйста, глаза...
Вежливые. Обращаются на «вы». Но к чему вежливость, когда ты умираешь?
– Пш-шли вон! – простонала Татьяна.
И почему-то вспомнилось: ей девять лет, и она только что принесла домой морскую свинку. Смешную, белую, в рыжих пятнах, с мокреньким красным носом. Мама совсем не обрадовалась, а Валерий Петрович, наоборот, поддержал. И философски заметил, что иные дочки приводят домой еще кого похуже, чем крыса.
– Ва-ле-роч-ка... – прошептала Садовникова.
Все бы отдала – лишь бы любимый отчим оказался рядом.
Она сделала над собой нечеловеческое усилие – и распахнула глаза.
Комната. Ее же собственная – здесь, в особняке Холмогоровой. Она, разметавшись, лежит на постели. А пообочь, с дружно встревоженными лицами, выстроились Марина Евгеньевна, ее тень Фаина и незнакомая женщина с уставшим, строгим лицом. В белом халате. Докторша?
