Марина Крамер - Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски
– Я понимаю. Просто… знаешь, я выпала из жизни на три года, это очень долгий срок, – тихо проговорила Марина, глядя куда-то в угол. – Там совсем другое все… И мы там другие. А здесь ничего не меняется. Знаешь, ведь это все из-за меня. И то, что Женька сделал там, дома, было из-за меня. Я ведь толком и не знаю, что произошло, он никогда не говорил об этом, как я ни расспрашивала. Знаю только одно – он сделал это, чтобы увезти меня, спасти. Чтобы наш ребенок не пострадал.
– Кстати, о ребенке, – обрадовалась возможности сменить тему Люся. – Он Женькин сын?
– Нет, Люся, – вздохнула Коваль, обхватив себя за плечи. – Он и не мой сын, если уж говорить начистоту. Разве ты не знала? – Людмила отрицательно качнула головой. – Егор – сын моего мужа, его мать погибла, и я сделала все, чтобы его считали моим. Я не могу иметь детей, так сложилось, но Егор – все, что есть ценного в моей жизни. Я воспитываю его с десятимесячного возраста, он мне родной. Он как две капли похож на моего мужа – как же я могла позволить ему попасть в детдом, скажи? Наверное, я не образец материнства, но все равно ребенку лучше жить в семье, чем в детской тюрьме, правда?
Она перевела взгляд на замершую от неожиданности Людмилу, ожидая от нее реакции. Та молчала, пораженная признанием. Да, разумеется, она знала, что у Марины есть сын, но о том, что он не родной ей, даже не догадывалась. Вот тебе и миф о жестокой женщине, не знающей жалости и слабости…
– Да-а! – протянула Люся наконец. – Санта-Барбара… Слушай, как ты решилась-то, в своем положении, ребенком обзавестись? Ведь страшно…
– Страшно. Но я по-другому просто не могла, понимаешь? Он сын Егора… для меня не было на тот момент ничего важнее. Я слишком сильно любила своего мужа, слишком многим была обязана ему и слишком много горя причинила. Он погиб вместо меня – что еще? Эта вина будет преследовать меня до последнего вздоха, до конца жизни. И самое малое, что я могу сделать, это воспитать его сына человеком, дать ему образование и достойную жизнь.
Коваль откинула назад голову, стараясь подавить зарождающиеся слезы. Она уже давно ни с кем, кроме Хохла, не разговаривала на эту тему, никогда не открывала душу перед едва знакомым человеком. Люся поднялась с табуретки, подошла и прижала Марину к себе, уткнувшись лицом в ее волосы:
– Прости меня… я наговорила лишнего, знаю, но ты прости меня, Маринка, это было сказано в порыве… Я знаю, что нужно сделать. Женьке положено свидание, нет закона, запрещающего ему встречу с родственниками. Мы наймем адвоката, у меня есть знакомый, специализирующийся по уголовным делам, он и не таких вытаскивал. В конце концов, можно ведь добиться минимального срока, отсидит – вернется. А свидание я вам организую, обещаю. И с адвокатом сведу тебя прямо завтра, вечером приедем с ним сюда, и вы переговорите.
– Спасибо, Люся… – прошептала Марина, проникнувшись благодарностью к этой женщине. – Я не знаю, чем мне отплатить тебе…
– А вот это прекрати! – жестко потребовала Людмила, отстраняя ее от себя. – Прекрати, слышишь? Ты моего сына устроила в жизни так, как никогда не смогли бы мы с Димкой! Всем, что он имеет, он обязан тебе, и этого сверх меры! Так что…
– Как он живет? – глуховато спросила Марина, вытирая глаза.
Люся включила чайник, села за стол и улыбнулась:
– Очень хорошо. Даже боюсь говорить, чтоб не сглазить. Женился на хорошей, спокойной девочке, неизбалованной, скромной. Верочкой зовут. Он ее так и называет – Верочка, никак иначе. – Люся потянулась за чайником, налила кипяток в две чашки, одну подвинула Марине. – Я к ним в гости ездила, когда Маринка родилась. Думала, может, помочь чем нужно будет, а там и без меня помощников хватает. Твоя бывшая домработница у них живет, и охранник – однорукий, здоровый такой, Гена.
Коваль грустно улыбнулась, вспомнив хлопотливую, заботливую Дашу, молчаливого, надежного Гену, свой дом… Уже никогда не будет все так, как прежде. Она знала, что Женька продал коттедж Малыша, а ее собственный, в «Роще», принадлежал Кольке. Бывший дом Мастифа, находившийся рядом, пустовал, однако его ни Хохол, ни племянник трогать не решились. Женька как чувствовал, что нельзя обрубать совсем уж все концы, что должно остаться что-то, связывающее их с Россией. Конечно, если бы у Марины было право выбора, то она оставила бы дом в «Парадизе», а не берлогу старого лиса, но в тот момент она никаких решений принимать не могла.
– Так что? Ты подумаешь над моим предложением? – с нажимом спросила Люся и отпила глоток из чашки. – Я ручаюсь – адвокат очень хороший, потому и дорогой.
– Дело не в деньгах, – откликнулась Марина, возвращаясь к действительности из своих воспоминаний. – Лишь бы он не отказался, узнав, с кем дело имеет.
– Ему нет разницы, с кого брать деньги. Он не гнушается ничем и никем.
Разговор перешел в деловое русло, они обсудили все детали предстоящей встречи с адвокатом, и Людмила засобиралась домой. Марина вышла в коридор вслед за ней, на звук шагов из зала появились Егор и Виктор Иванович:
– Уже уходишь, Люсенька?
– Ничего себе – «уже»! – усмехнулась Людмила, набрасывая китель. – Ночь почти! Жалко, с тобой, парень, не пообщались, – она присела на корточки перед Егоркой и взяла его за руку. – Но ведь ты еще здесь побудешь?
Мальчик кивнул, не сводя внимательного взгляда с лица новой знакомой. Такой красивой и толстой косы он еще никогда не видел, а потому спросил шепотом:
– А волосы у вас настоящие?
Людмила сначала опешила, а потом захохотала:
– Ну, ты меня в тупик загнал, ребенок! Никто не спрашивал, ты первый! Неужели ненатурально выглядит?
Егор совсем смутился и покраснел, но на помощь пришел дед:
– Ну, подумаешь, спросил! Может, он такого не видел? В Англии кос не носят, это русское…
– Просто я длинные волосы люблю, – пробормотал Егорка, исподлобья глядя на взрослых. – У мамули вон какие были…
– А ты помнишь? – удивилась Марина. – Я же в Англии все время стриженая хожу… И с длинными ты меня только маленьким видел.
– Помню! – уперся Егор. – У тебя черные волосы были, длинные-длинные, и ты в них такие шпильки вставляла – черные, с камушками… а папа их вытаскивал, когда ты домой с работы приезжала… – Сказав это, мальчик вдруг закрыл ладошками лицо и убежал в комнату, чтобы никто не видел, как он плачет. Отец всегда говорил ему – мужики не рыдают при людях…
– Что это с ним? – недоуменно спросила Люся, и Коваль пробормотала:
– Отца вспомнил… я пойду, а то он плачет… До свидания, Люся.
– Да, до свидания, – машинально отозвалась Людмила уже в спину вошедшей в комнату Марины.
Егор забился в самый угол дивана, лицом к спинке, и его тельце сотрясалось от приглушенных рыданий. Марина села рядом, молча, с силой, потянула сына на себя и взяла на руки, прижав к груди. Он уцепился за ее халат и продолжал плакать. Коваль слегка раскачивалась из стороны в сторону, не говоря ни слова, не утешая, не уговаривая. Она понимала, что это такая реакция на испытанный утром шок, организм избавляется от отрицательных эмоций, а потому не мешала Егору плакать. Он уже и сам понемногу успокаивался, вздыхал прерывисто, и наконец, рыдания совсем прекратились. Марина прикоснулась губами к его лбу и прошептала:
– Вот и все… пойдем, умоем лицо? Холодненькой водичкой, да? Идем, я тебя отнесу…
– Те-тебе не-нельзя… – выдохнул, заикаясь, Егорка, совсем как Хохол, когда Марина пыталась взять сына на руки. – Я… тяжелый…
Он слез с ее колен и взял за руку, крепко стиснув пальцы маленькой влажной ладошкой:
– Мамуля… ты мне только пообещай, что никуда не уйдешь! – Он требовательно взглянул ей в лицо все еще мокрыми глазами, и Марина кивнула:
– Конечно, нет. Куда я уйду – без тебя?
Сын кивнул и потянул ее за собой в ванную.
Виктор Иванович убирал со стола, как-то совсем уж по-стариковски сгорбив спину. На звук шагов он обернулся, и Марина отрицательно качнула головой, давая понять, что комментировать зареванное лицо внука нежелательно.
Спать они улеглись поздно, и Егор категорически отказался лечь отдельно от матери, пусть даже в той же комнате. Марина не возражала – ей и самой мысль о том, что ребенка не будет под боком, была невыносима. Они уютно устроились на большом диване в бывшей комнате Дмитрия, где ночевали всякий раз, когда раньше приезжали сюда, обнялись, и Егорка моментально уснул, вцепившись в Маринину руку. Коваль же долго лежала без сна и дума о том, где и как сейчас Женька. Конечно, Хохол сел не впервые, но Марине раньше никогда не доводилось думать об этом. Она совершенно растерялась, отвыкнув за три года решать что-то, рассчитывать только на себя. И вот снова жизнь заставляла вспоминать так хорошо забытые навыки.
…– Марина, ты зря все это затеяла. – Виктор Иванович расхаживал по кухне и пытался как-то повлиять на невозмутимо накладывающую макияж дочь. – Ты пойми, сейчас другое время, и за взятку…
