Данил Корецкий - Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион
Фоук развел руками.
– Противоположных сведений мы не получали. Отбывает пожизненное заключение в русской тюрьме. Оперативный контакт с ним не поддерживается.
Сотрудники Русского отдела переглянулись. Почему-то каждый представил себя на месте несчастного Зенита.
* * *
Большой город. Высокие бетонные дома. Наводненные толпами улицы. Вязкий нехороший воздух, как в комнате у дяди Анвара. Дядя был сумасшедший, в его маленькой комнатке не было окон, чтобы он не поранился о стекло, а дверь всегда была на замке, входить туда запрещалось. Цаха была там всего один раз, когда дядя Анвар умер. Там пахло прокисшей едой, дымом, немытым человеческим телом и еще чем-то, Цаха не знала, для себя она определила это как запах сумасшествия.
И здесь тоже все были сумасшедшие какие-то. Все бежали, спешили, никто друг друга не замечал, никто не здоровался, а многие громко разговаривали сами с собой. Цаха подумала сперва, что они говорят по мобильному (она знала, что такое мобильный телефон), но трубок у них в руках не заметила. А еще это шайтанметро. Дорога через вечный мрак, дорога мертвых, кто ее только придумал. Здесь еще хуже, чем наверху. Людей очень, очень много, всем сюда надо. Поезда похожи на сосиски, туго набитые человеческим мясом. Они и так все мертвы, никого не жалко...
А вот отца жалко. Он – живой. И братьев Магомеда и Сабира, их тоже жалко. И племянниц, и племянников, и даже злую тетку Сулиму. Если Цаха постарается, она может им помочь. Или наоборот – погубить. Так ей сказали.
– Станция «Проспект Вернадского», – объявил чугунный голос в вагоне.
Двери хлопнули, выплевывая на платформу порцию пассажиров и заглатывая другую порцию. Кто-то сильно толкнул Цаху, буркнул:
– Расставила тут окорока свои!.. Чего, подвинуться трудно?
Цаха молча притиснулась к поручню. На самом деле она не толстая, просто на ней много одежды и всего прочего, что под ней. Она повернула голову, поискала глазами Селимат. Та стояла рядом, точно так же вцепившись побелевшими пальцами в поручень. Селимат старше ее на два года, она уже бывала в городах, не таких больших, правда, как этот, но все-таки была, и все равно Селимат растеряна и напугана, это видно сразу.
– Нам еще долго ехать? – тихо спросила Цаха.
– Да. Наверное, – сказала Селимат. И добавила зачем-то:
– Не бойся, все будет хорошо.
Наверное, чтобы самой успокоиться.
– Я знаю, – сказала Цаха.
Они разговаривали на своем языке, и сразу несколько людей, стоявших рядом, посмотрели на них. Надо меньше говорить, просто помалкивать и все. Но это трудно, потому что очень страшно. Страшно ошибиться, сделать не так, как надо, страшно просто находиться здесь, в набитой людьми электричке, несущейся глубоко под землей.
До метро их подвезли Зайка и Батур. Высадили у широкой каменной лестницы, попрощались и уехали. У Зайки есть своя красивая маленькая машинка, похожая на игрушечную, они еле вместились там вчетвером. Пока ехали, Батур велел расстегнуть куртки и сам включил активаторы, и что-то еще сделал, чтобы тумблеры случайно не отщелкнулись, если кто-то прижмет в толпе или заденет. Зайка с Батуром живут здесь давно, больше четырех лет, у них своя квартира в многоэтажном доме.
Цаха не видела раньше таких огромных домов и таких маленьких квартир. За все свои 18 лет она вообще никуда не выезжала из родного села. Вот Селимат – другое дело, она была в Самашках и Бачи-Юрте, там тысячи людей живут и на дорогах асфальт.
– ...следующая станция – «Ленинские Горы», – напомнил голос.
А как называется ее станция? Цаха нахмурила брови. «Лубянка», вот как. Не забыть бы только. Ведь Селимат выйдет раньше, подсказать некому будет.
– О чем загрустила, йиша?
Незнакомый парень наклонился к ней, просунув голову под поручень, улыбается. «Йиша» по-ихнему – сестра, сестренка. Такое родное, такое домашнее слово, так приятно услышать его здесь, в этой преисподней. Этот парень – нохчи, видно сразу, только какой-то не такой, как парни у них в ауле. Он очень молод, почти как Цаха, очень красив и одет по-праздничному, и смотрит доброжелательно. Но разговаривать с незнакомыми нельзя, так и дома ее учили, так и Батур говорил. Цаха отвернулась, стала смотреть вниз, на ноги. Только краем глаза все равно видит его, как он повис на этом поручне, заглядывает ей в лицо.
– Не бойся. Я не хочу обидеть тебя. Ехать долго, скучно. Поговорим – и время быстрее пройдет. Ты откуда приехала?
Вот привязался. Цаха хотела отойти в сторону, но людей много, не протолкнуться, еще ругаться начнут. А парень знай себе улыбается.
– А-а, понял. Ты боишься заговорить с незнакомым мужчиной. Это правильно. Только это ерунда, йиша, мы ведь с тобой в городе, в метро. Посмотри – все близко стоят, мужчины и женщины, все незнакомые. Здесь это не считается. Здесь другие правила.
Не отстанет, поняла Цаха. Она посмотрела на Селимат. Та, кажется, ничего уже не видела и не слышала. Губы ее шевелились, глаза полуприкрыты, лицо как творог. Ей скоро выходить, пересаживаться в другой поезд.
– Плохо, что не считается, – сказала Цаха сердито. – Это неправильно. И ты поступаешь неправильно.
– Почему? – парень не обиделся, даже обрадовался, кажется.
– Не знаю, – сказала Цаха.
– Это там, в горах, неправильно. Я бы сам не одобрил. А здесь по-другому нельзя. Здесь все нохчи друг другу братья и сестры, мы как одна семья. Поэтому я и назвал тебя – йиша. Хочешь, познакомлю тебя со своими друзьями? Будет весело...
– Не хочу. Отстань.
– Может, ты по дому соскучилась? – он будто и не слышит ее. – Ты откуда? Нет, погоди, сейчас сам угадаю. Небольшое селение на горном склоне, коричневые саманные хижины, будто вырастающие одна из другой... Герзель-Аул какой-нибудь, к примеру. А? Или Алхан-Хутор. Угадал?
Парень подмигнул ей. Цаха едва не расплакалась. Как ему не стыдно болтать здесь с нею, учить каким-то глупым правилам, подшучивать над нею и вообще быть таким веселым и нарядным, таким уверенным в себе, когда через пятнадцать минут он будет проводить время с друзьями в этом сумасшедшем городе, точно так же смеяться, в то время как она... она...
И тут он что-то разглядел в ее лице. Или где-то еще. Понял. Догадался. Улыбка сразу сползла с его лица, скулы напряглись. Не говоря больше ни слова, парень стал быстро пробираться к выходу, бесцеремонно расталкивая пассажиров. Послышались раздраженные голоса, какая-то женщина тонко вскрикнула. Вот тут Цахе стало по-настоящему страшно. Этот глупец может все погубить. Одного слова достаточно, чтобы началась дикая паника, давка... Что тогда? Тогда ей не доехать до Лубянки. Никак не доехать. Что будет тогда с братьями, с отцом, со всей ее многочисленной родней?
Левой рукой Цаха нащупала в кармане теплый, повлажневший от пота пластиковый цилиндр с кнопкой.
Но он ничего не сказал. Не крикнул. Молча вышел на станции «Парк Культуры», потрясенно глянул на Цаху через окно, отвернулся, быстро побежал прочь.
Там же вышла и Селимат. Они в спешке даже проститься не успели. Селимат должна здесь пересесть на другой поезд и доехать до «Октябрьской», где стоит большой каменный дом – министерство внутренних дел, набитое тысячами ментов -начальников. Цаха пыталась рассмотреть ее в окно, но люди движутся сплошной стеной, она ничего и не увидела.
– ...Следующая станция – «Кропоткинская»...
Она перестала о чем-то думать и только считала станции. «Кропоткинская», «Боровицкая», «Библиотека имени Ленина». На переезде «Библиотека» – «Лубянка» поезд снизил ход, притормозил, а потом и вовсе остановился. Люди стали ворчать, ругаться... И вдруг зазвонили телефоны. Почти одновременно. Один, второй, третий, четвертый.
– Что? А?.. Нет, я к «Лубянке» подъезжаю! А что такое? – говорил пожилой мужчина с плоским кожаным чемоданчиком. Он все время поднимал эту руку, чтобы посмотреть на часы, и все время кого-то задевал, и непонятно было, почему он не поставит чемоданчик на пол или не переложит его в другую руку.
– А?!. Что случилось-то, скажи толком!
Мужчина замолк на несколько секунд, вжимая трубку в ухо, глаза его остановились, и он выдохнул потрясенно:
– Мать моя!..
А по вагону уже неслось:
– «Парк Культуры» взорвали! Только что! Террористы! Людей поубивало!
– Мне дочка позвонила оттуда! Там черт знает что творится!
– Звоните машинисту!
Когда поезд качнулся и поехал, Цаха чуть не упала. Зачем он поехал, зачем останавливался, она не поняла. В голове все смешалось. На «Парке Культуры» только что сошла Селимат. Вот только она должна была еще ехать до «Октябрьской». И взрыв должен был прогреметь где-то снаружи, в большом каменном здании, или на улице, рядом с ним, но никак не в метро. Да и времени прошло совсем немного, Селимат просто не успела бы – пересесть, доехать, выйти, найти... Нет, не успела бы точно. Значит – что? Значит, Селимат уже нет в живых... Цаха крепко зажмурилась. Они вместе одевали сегодня утром эти страшные зеленые накидки со множеством узких кармашков, в каждом кармашке – наполненный взрывчаткой обрезок водопроводной трубы с плотно завинчивающейся крышкой и подведенным к ней проводом, а поверх этого их обмотали пакетами, набитыми обрезками проволоки, гвоздями и металлическими шариками. В этой накидке Селимат сейчас стоит перед Аллахом, может, даже беседует с ним. А на станции – клочья мяса и кровь...
