Филлис Уитни - Жена или жертва?..
Я опустила голову и тихо, пытаясь скрыть свое возбуждение, сказала, что должна взять свое пальто.
В дверях он на мгновение взял меня за руку и, не спуская пристального взгляда с моего лица, сказал:
— Белизна льда и серебро. Великолепный контраст. Полная противоположность черному цвету.
Тогда я еще не понимала, что он имеет в виду.
За ланчем он рассказывал о себе, но у меня так громко колотилось сердце, что я ничего не слышала. Некоторое время спустя я даже не могла вспомнить, что нам подавали.
Впрочем, многое из его биографии было общеизвестно. Все знали, что Гленн Чандлер в юные годы был вундеркиндом, и его талант художника и скульптора рос вместе с ним. Знатоки говорили, что он вполне может перерасти своего отца, Колтона Чандлера. Но потом что-то произошло и, когда Гленну исполнилось двадцать, его работы вдруг стали заурядными. Он не оставил творчество, но, несмотря на все попытки, ему лишь один только раз удалось создать нечто достойное его прежней славы.
— Я сделал скульптуру из черного мрамора, — рассказывал он мне. — Но, хотя я работал с настоящим вдохновением, у меня получилось что-то настолько ужасное и мрачное, что я возненавидел это произведение, еще не успев его закончить. Тем не менее многие высоко оценили эту мраморную головку. Но если я смогу изобразить тебя, а я уверен, что у меня получится… Дина Блейк, умоляю, не отказывайся! Дай мне шанс!
Что мне оставалось, как не согласиться? Гленн был так мил и настойчив, что я уступила ему почти без борьбы. Знакомое ощущение стремительного взлета не оставляло меня, но в глубине души я подозревала, что впереди не будет ничего, кроме боли.
Гленн Чандлер вел себя, как влюбленный. Я понимала, что он влюблен в свою будущую алебастровую головку и вряд ли воспринимает меня отдельно от нее, но ему удалось увлечь меня, зажечь во мне ответный огонь. Кроме того, меня согревала тщеславная мысль о том, что мне предстоит позировать для значительного произведения искусства, вдохновлять истинного художника в его творчестве. Я даже не пыталась спастись бегством и вела себя, словно рыба, охотно заглотнувшая наживку.
Работа в музее вдруг перестала интересовать меня, и я с удовольствием принимала приглашения Гленна на ланчи и обеды. Но к скульптуре мы не приступали, хотя проводили вместе довольно много времени. Возможно, дело было в том, что он боялся сразу же подвергать себя такому испытанию. Студия, расположенная за его художественной галереей, ожидала нас, но Гленн не приводил меня туда. Вместо этого мы прогуливались по холодным ноябрьским улицам Нью-Йорка и вели бесконечные беседы. Говорил, в основном, Гленн, и мне порой казалось, что он изголодался по внимательному собеседнику, а поскольку его рассказы были очень увлекательны, я слушала его с восхищением.
Он открыто признался мне, что стал владельцем художественной галереи, потому что понял, что не может сам создавать произведения искусства. Его восхищали работы художников и скульпторов, которые выставлялись там, и он всегда был рад поддержать молодые многообещающие дарования.
На третий вечер нашего знакомства Гленн все же привел меня в свою галерею, когда та была уже закрыта для посетителей. Это была длинная узкая комната, простая и очень красивая, с полированным полом и деревянными панелями, передвигающимися вдоль стен. Такая конструкция позволяла демонстрировать картины при наиболее выгодном освещении. Гленн провел меня по всем залам, с энтузиазмом рассказывая о работах того или иного художника или скульптора. Он выглядел загадочно-прекрасным и в то же время мужественным, и меня бросало в дрожь при мысли о том, что я понравилась этому человеку.
И все же я чувствовала, что он испытывает боль, демонстрируя работы других, а не свои собственные, и это придавало ему в моих глазах еще большую привлекательность. Я страдала вместе с ним, в то же время восхищаясь его храбростью и упорством.
Гленну всего тридцать четыре года. Почему бы ему не начать все сначала? — думала я. Теперь он сможет сочетать вдохновение с мастерством, которое без сомнения присутствовало в его ранних работах. Я почувствовала себя музой, необходимой каждому художнику, которая должна пожертвовать собой ради искусства.
При воспоминаниях об этой галерее у меня перед глазами всегда всплывает одна картина. К сожалению, тогда я еще не знала, что она могла бы послужить для меня предостережением.
На первый взгляд в ней не было ничего примечательного, но она почему-то сразу же привлекла мое внимание. Покрытое льдом зимнее озеро с голыми серыми деревьями по берегам, чистое голубое небо, яркие фигурки конькобежцев… Я скользнула по этой картине коротким взглядом и собиралась уже отойти, как вдруг увидела, что там, в действительности было изображено.
На первый взгляд казалось, что это милая работа художника-примитивиста, но при внимательном рассмотрении маленькие фигурки конькобежцев переставали казаться забавными. Несмотря на яркие одежды, в каждой из них проступало что-то уродливое, а действия были далеки от невинных. Там была девочка, стремительно летящая к каменной насыпи навстречу неминуемой опасности… Маленький мальчик, который толкал другого в костер, разведенный на берегу… Высокий подросток прицелился из ружья в маленького коричневого зверька, пытающегося скрыться среди деревьев. Этот юноша был выписан с особой тщательностью: его клетчатая куртка, синие джинсы, шапка в красно-черную клетку, а возле его ног лежал маленький мешок для дичи и кучка мертвых зверьков, среди которых легко было различить лису, енота, кролика.
Сначала я подумала, что рукой художника водило желание показать жестокую правду жизни, но потом разглядела гораздо большее: эта картина сама словно излучала зло. Каждый маленький трупик был выписан с каким-то патологическим удовольствием, и в этом чувствовалось что-то противоестественное. Тем не менее, это произведение производило очень сильное впечатление.
Я попыталась разглядеть имя художника, но нашла только едва заметные инициалы в правом нижнем углу.
Гленн разговаривал с кем-то в дверях галереи. Когда посетитель ушел, он подошел ко мне.
— Какая ужасная картина! — воскликнула я. — Кто ее написал?
Мои слова почему-то вызвали у него раздражение.
— Это своего рода шедевр, — сказал он. — А ты обратила внимание на дом на вершине холма, вон там, слева?
Я его не заметила. Солнечный свет заливал озеро, но все остальное лежало как бы в тени, и высокий серый дом на вершине холма прятался среди стволов по-зимнему голых деревьев. Вглядевшись, я нашла в нем множество крошечных деталей, которые тоже показались мне зловещими — выступающие башни, напоминающие настороженно стоящие уши, бледные окна, похожие на страдающие лица…
— Это «Высокие башни», — пояснил Гленн. — В этом доме я вырос. Чандлеры владеют всей землей на дальней стороне озера, и в известном смысле само оно тоже принадлежит нам. — Его лицо помрачнело. — Хотя сейчас там поселились люди, которые хотят отобрать его у нас. Но мы найдем способ остановить их.
Что-то словно кольнуло меня в затылок, и я нагнулась, чтобы внимательнее приглядеться к инициалам, которыми была подписана картина. Я различила две буквы — «Г. Ч.» — и изумленно посмотрела на Гленна.
— Так это твоя работа?! Неужели ты способен создать такое?.. Но почему, Гленн, почему?
Он сердито потащил меня прочь от картины.
— Нет, не моя! Я — владелец этой картины, а не художник. Пойдем отсюда!
Во всем этом чувствовалась какая-то тайна, и меня вдруг охватило ощущение, что я обязательно должна разгадать ее.
— Почему ты не хочешь, чтобы я на нее смотрела? Она действительно написана мастерски, хотя вначале немного шокировала меня. Ты не должен стыдиться ее, если…
Гленн больно сжал мою руку.
— Я уже сказал тебе, что она не моя. И не хочу, чтобы ты смотрела на нее, потому что это может настроить тебя против озера Серых камней и моего родового гнезда. Мне не нужно, чтобы ты относилась к ним с предубеждением, Дина, потому что собираюсь отвезти тебя туда. Ведь ты поедешь со мной, правда?
Он повернул меня лицом к себе, и я встретила взгляд его горящих темных глаз, от которых не смогла оторваться. Они как будто бросали мне вызов и одновременно умоляли. Моя тревога возрастала.
— Но зачем мне ехать в «Высокие башни»? — с недоумением спросила я.
— Затем, что я собираюсь заняться головкой из алебастра, а ты будешь позировать мне, Дина. Я должен начать работу как можно быстрее, прежде чем потеряю это ощущение, которое с таким трудом нашел, и этот образ.
— Но я собиралась позировать тебе здесь, — сказала я. — Ты говорил, что будешь работать в студии позади галереи. Я думала, что мы начнем на этой неделе.
Он положил руки мне на плечи, и мое тело, казалось, само потянулось ему навстречу, словно истосковавшись по этим прикосновениям. Я ничего не могла с собой поделать.
