Владимир Рыбин - Убить перевертыша
"Заграничная прогулка", как он называл эту свою поездку, затягивалась и усложнялась. Надо было срочно звонить домой, сообщать, чтобы не торопились гнать рефрижераторы. Огляделся, соображая, откуда это можно сделать, и вдруг наметанным глазом засек хвост. Парень в белой кепочке, шагавший следом метрах в тридцати, резко остановился и отвернулся, стал что-то внимательно рассматривать. Такое могло провести кого угодно, только не Семена, столько раз игравшего в прятки с переодетыми ментами. Значит, его кто-то и зачем-то пасет. Это не столько испугало, сколько удивило: ведь только что был в полиции…
Семен пошел быстрее, свернул в переулок, чтобы провериться, на мгновение задержался у тускло освещенной витрины уже закрытого магазинчика. Белая кепочка не отставала и, похоже, не больно-то пряталась от него. Подойти бы да спросить: чего, мол, надо? Но сработал инстинкт, и Семен пошел на отрыв. Как не раз бывало дома, резко нырнул во двор, намереваясь проскочить его и уйти на другую улицу.
Но этот немецкий двор оказался, увы, не проходным. Было крылечко с обычной коробочкой для переговоров с хозяином дома, были песочница, детские качели, клумба с цветами, а за ней — глухая стена другого дома. Надо было выходить со двора тем же путем.
Семен обернулся и увидел парня в белой кепочке в двух шагах от себя. Но что особенно поразило: в руке у парня угольно чернел пистолет с толстой насадкой глушителя.
Никак не ожидал Семен, что в такой тихой расхваленной Германии нарвется на обыкновенного гопстопника. Дома-то, может, и отбрехался бы, отботав по фене. А как материться по-немецки?..
— Давай! — по-русски сказал парень и протянул левую руку знакомым жестом официального чина, не допускавшего возражений.
— Чего давать? — спросил Семен, торопливо соображая: если русский стопарь, то можно побрехаться, а если немецкий?..
— Документы. Все.
Медленно, стараясь тянуть время, Семен достал паспорт, но парень вдруг шагнул к нему вплотную, ткнул глушителем под ребра и ловко вытряхнул из карманов пиджака все, что там было.
Темнело, единственное выходящее во двор окно дома не светилось, и было ясно, что орать, звать на помощь бессмысленно.
И тут Семен увидел долговязого старика. Думал, грабитель испугается, но тот только скосил глаза на пришедшего, и Семен понял: напарник. А в следующий момент узнал его: тот самый пенсионер, у которого в вагоне вывернул карман.
— Он? — не оборачиваясь спросил парень.
Пенсионер подошел, и Семен близко увидел тусклые, с желтизной и какие-то пустые, как у змеи, глаза.
— Он, он, давай кончай.
Тут Семену стало по-настоящему страшно.
— Вы что, мужики? Я же не взял ничего, только посмотрел.
— Кончай скорей, — безразличным тоном повторил пенсионер.
— Вы что?! За бумажки?! Я хотел в окно выкинуть, пожалел…
Выстрела не слышал никто — ни прохожие на улице, ни хозяева этого глухого дома, ни сам Семен.
2
Тяжелый «Боинг» третий час шел как по струне, строго выдерживая заданную высоту — 30 000 футов. И все это время, как струна, тянулась внизу Великая Сибирская железная дорога. Теперь, после трех часов полета над ней, Инспектор с полным основанием мог назвать ее «великой», ибо ничего подобного не видел за всю свою жизнь.
Ему не надо было, выворачивая голову, глядеть в иллюминатор. Все, над чем пролетал «Боинг», высвечивалось на большом экране в любом увеличенном размере, и при желании можно было даже заглядывать в окна вагонов, бегущих внизу тонкими змейками поездов. Можно было и вообще не лететь: то же самое он видел бы на точно таком же экране, сидя в своем кабинете на берегу лазурного моря.
Летать — это было его капризом, данью рисковой молодости, когда он в одиночку прыгал через континенты на своем любимом двухмоторном «Мустанге».
Железная дорога пересекала блескучие извивы рек, пронзала дымные россыпи городов, и все тянулась, тянулась через безмерные пространства к темневшему на западе горизонту. На языке вертелось сравнение с ожерельем Великое ожерелье России, — но этих слов Инспектор не хотел произносить даже мысленно. Определения «великий», «великое» здесь, над Россией, слишком часто приходило на ум, и это ему не нравилось, поскольку все, с кем он общался там, дома, пользовались применительно к России в основном уничижительными терминами.
У него было много имен, но он предпочитал ими не пользоваться. Имена ни о чем не говорят. Жизнь меняет человека, и он, под влиянием обстоятельств, много раз как бы умирает и вновь рождается. Никого же не удивляет, что, например, мирянину при пострижении в монахи дается новое имя. Потому при общении он чаще употреблял нейтральные термины — Советник, Консультант, Ассистент или, как теперь, Инспектор.
— Господин Инспектор! Время утреннего кофе.
Тонкогубый стюард в белой форме, туго обтягивавшей его тренированную фигуру, он же слуга, он же телохранитель и первый советчик, поставил на стол блюдце с маленькой чашечкой тонкого фарфора.
Инспектор сделал глоток, отодвинул чашку, и стюард тут же убрал ее со стола.
"Утренний кофе"? Он усмехнулся, глянул на правые иллюминаторы салона, в которые рвалось уже не слепящее вечернее солнце, вспомнил чью-то афористичную фразу: "Над нашей империей солнце никогда не заходит". И погрузился в размышления.
Какие же глупцы эти русские правители, поверившие в возможность большой ядерной войны!.. Нужно было только одно — чтобы русские не окрепли экономически, а тратились на вооружения. А потом тратились на разоружение. И кто знает, может, потом придется еще раз заставлять их тратиться на вооружение-разоружение…
Он снова позволил себе усмехнуться. "Качели. Вот что нужно, чтобы эти вечно опасные русские всегда танцевали под нашу дудку".
Нет, ядерная война не планировалась. Доказано и сотни раз проверено на компьютерах: ядерная война — это ядерная зима на всех материках, это гибель всего живого на планете. Какой же дурак будет стрелять себе в задницу, чтобы попугать соседа? Но русским знать это необязательно. То есть кое-кто из них, конечно, знал. Но кое-кто — все равно, что никто. Общественное мнение делается средствами массовой пропаганды, а они подконтрольны. Не дуракам генсекам, а тем, кому это поручено. Политика — дело тонкое.
Он вспомнил, как после Карибского кризиса на Западе всерьез задумались над перспективами. Согласиться с интенсивным развитием Советского Союза было никак невозможно, воевать — тоже. И была разработана концепция. Короткая, всего из пяти пунктов, главный из которых — гонка вооружений. Она не даст Советам реализовать социальные программы. И не менее главная компрометация компартии, что, в свою очередь, ставило задачу переориентации и полного захвата средств массовой информации. При успешном решении этих задач остальные не вызывали затруднений — подтолкнуть граждан СССР к стремлению свободно выбирать страну обитания, разжечь национализм и религиозный экстремизм, доказать, что СССР такой же злодей, как поверженная им фашистская Германия.
В политике надо, как в боксе, — грозить ударом справа, а врезать левой. Вот чего не понимают русские. Если они что-то говорят, обещают, то так и делают и всерьез верят, что другие будут точно так же выполнять обещанное. Будто дипломатия не для того существует, чтобы скрывать истинные намерения.
Прямолинейность и подвела русских. Из кожи лезли, чтобы соответствовать. Чему? Мифу, вернее, многим мифам, которые без устали творили секретные службы, дипломаты, средства пропаганды там, за океаном, в Европе, в подконтрольной Азии.
Удар действительно готовился. Но с другой стороны. Чтобы победить народ, совсем не обязательно воевать с ним. Достаточно приручить руководителей. Вот ведь летит «Боинг», и все посты когда-то хваленой русской противовоздушной обороны помалкивают. Потому что с московских высот спущено указание…
— Радио, господин Инспектор!
Он взял с подноса квадрат бумаги и выпрямился в кресле. Радиограмма сообщала, что слухи о том, будто восточногерманская разведка в свое время собирала компромат на советских боссов, имевших контакты с иностранными спецслужбами, полностью подтвердились. Только и всего. Ничего необычного не произошло на просторах земного шара, ни цунами, ни землетрясения, ни очередного Чернобыля. Но Инспектор обеспокоился. Компромат — это документы. Попади они в руки российских оппозиционеров, и с такой тщательностью готовившийся и вроде бы уже состоявшийся "апперкот левой" может встретить пустоту, а затем, того гляди, последует ответный — прямой в челюсть.
Слава богу, пока что этого можно не опасаться. Поскольку для секретных служб Запада в нынешней России нет секретов. Это раньше было не по себе от одного только упоминания КГБ. Теперь они запутались в спланированных не ими преобразованиях. И есть контроль, о котором они сами не знают. Если кто и опасен, так это отставники. У них — опыт, старые связи, и они бескомпромиссны. Что они там придумывают, когда собираются, как говорят русские, на рюмку чая?..
