Элла Никольская - Мелодия для сопрано и баритона (Русский десант на Майорку - 1)
Она запнулась, глянула на меня боязливо:
- Таксист, наверно. Сумку помог донести. Зеленую такую. Сели и уехали...
Старуха ушла. Я поискал глазами свою спортивную сумку, с которой хожу на теннис. Ну да, ракетка и банка с мячами, теннисные туфли - все вытряхнуто поспешно. Как не похоже на аккуратную, обстоятельную Зину. Вот что любовь с людьми делает - пришла в голову идиотская мысль. Любовь. Таксист. Может, и не такси это было, не идти же уточнять к соседке. Какой смысл? Вообще какой смысл во всем этом? Жена сбежала с любовником кажется, это и раньше случалось. Странно только, что это произошло именно со мной. Но так думает каждый человек в несчастье.
Я пошел в большую комнату, сел в кресло, включил торшер. Напротив, освещенное светом лампы, выступило из рамы прекрасное лицо.
- Ну и что? - я спросил то ли неведомую красавицу, изображенную на полотне, то ли свою первую жену, давно умершую, - Что теперь делать мне? Главное - что с сыном будет? Вот, наконец, родился у меня сын. Павлик. А теперь что?
Такое у меня тогда было чувство, я точно помню. Чувство утраты. Нет, не о Зине я думал. Жену я однажды уже потерял. А вот сына - впервые. Так, перебирая в памяти все, что случилось недавно и когда-то, провел я ночь в кресле, и женщина все смотрела на меня, будто знала какую-то тайну.
А ведь она и вправду знала: когда же были спрятаны в раме портрета дорогие старинные перстни, кольца и монеты - они тоже оказались в одном из свертков? Надо думать - с самого начала, когда Зина только ещё поселилась в моем доме, или недавно, когда она вернулась?
Мысли мои трусливо шарахнулись от обоих предположений. Унизительно это, когда человек, которому ты веришь, устраивает свои дела за твоей спиной. Пусть Коньков разбирается, Коньков-Дойл, я ещё в школе придумал такое прозвище, оно ему, дураку, и поныне льстит.
...Кстати, на следующий день после того моего памятного возвращения из командировки мы с ним и повстречались - впервые после школы. А было вот как. Я все же тогда к утру надумал пойти в милицию. Ради Павлика. Ведь я имею права на сына. Пусть суд будет. Зину же искать, тем более возвращать я не собирался: уж больно заели слова "давно люблю". Той ночью припомнилось пророчество одной давней приятельницы: мол, рано или поздно почувствуешь ты, я то есть, что послужил для молодой жены всего лишь прибежищем, тихой пристанью после каких-то житейских бурь. Что-то такое прочитала она на светлом безмятежном лице моей невесты. А я-то уверен был, что это просто ревность в ней гадает. Прямо тогда же, ночью чуть было не позвонил ей: а знаешь, ты как в воду смотрела. А вернее, хотелось с кем-то близким поговорить, пусть хоть и злорадство в голосе услышать - да ведь поделом. Но нельзя было - дома у моей подруги муж, так что не стал я нарушать мирный семейный сон.
Рано утром отправился в милицию, в то самое отделение, где незадолго до описываемых событий прописывал молодую жену на свою жилплощадь...
Почему-то у нас суды и милиция ютятся в черт знает каких хибарах. И тут - домик, уцелевший от сноса посреди просторного двора, окаймленного новенькими небоскребами, приткнувшийся к гаражам, рядом с детской площадкой. Внутри всякий уют напрочь истреблен: темно-зеленые с коричневым стены, скамейки садовые, давно не крашеные. Какие-то люди в штатском, не разберешь, кто сотрудник, а кто посетитель. Один в форме попался, я к нему: можно мне к начальнику? Он на бегу рукой махнул: начальник в отпуске, а зам вон там. Дверь, на которую от махнул, стояла полуоткрытая, я и зашел тихонько. И застал такую картину. За столом человек в форме, звания я не разобрал. Лицо толстое, красное, сердитое. А перед ним, ко мне спиной штатский. Разговор, точнее - монолог звучал чисто по-мужски, не для посторонних. Тот, к кому он был обращен, видимо, проявил какую-то неуместную инициативу, навлек на коллектив вельможное неудовольствие, и теперь ему объясняли, кто он со своей инициативой и куда ему с ней пойти, и ещё раз кто он (посильнее) и как с ним будет поступлено в ближайшем будущем: с волчьим билетом пошел бы, тра-та-та, скажи спасибо, что в отделе профилактики место есть, а то ещё выдрючивается, сыщик эдакий, такой-то и ещё вот такой...
- В профилактику не пойду, - рявкнул вдруг тот, кого ругали, и круто повернулся к дверям. Тут-то сидевший за столом меня и обнаружил:
- Эт-то ещё кто, - угрожающе произнес он. - Почему входите не спросясь?
- А у кого спрашивать полагается? - поинтересовался я вполне миролюбиво. В самом деле - у кого? Вход в кабинет из коридора, предбанник и секретарша отсутствуют как таковые. Тут хозяин кабинета и вовсе озверел кому ж понравится иметь свидетеля не в меру пылкого монолога, произнесенного на рабочем месте в рабочее время? Словом, не сложились у нас отношения с заместителем начальника райотдела милиции. Я ему о своем, а он все насчет посторонних, которые ходят тут... Когда же, наконец, он уловил, о чем речь, воскликнул обрадованно:
- Да вы не туда обращаетесь, проявляете правовую безграмотность. Милиция розыском беглых жен не занимается. Может, вы её побили и она ушла к родителям? Имеет право, у нас не домострой. А насчет ребенка - это в суд. Не били? К другому ушла? Имеет право. В суд, в суд. Только шансов, имейте в виду, у вас мало. Никаких, практически...
Словом, плясал он по мне, как хотел. Наслаждался. Но приходилось терпеть.
- Как же я в суд обращусь, если не знаю, где она?
- Объявится, - успокоил он меня, - Брак оформлен? Значит, на алименты подаст. А паспорт она захватила, не поинтересовались? А то, если забыла впопыхах, - тут он ухмыльнулся - то объявится сразу, незамедлительно. Без документа ни развод оформить, ни на работу, сам знаешь. Опять же алименты...
От его житейского опыта меня замутило. Я вышел и постоял на крыльце домика - идиллическое такое крылечко, даже золотые шары в палисаднике растут, только повяли и почернели от осенних дождей. Стою. Дождь, кстати, идет, на доске: физиономии злоумышленников, которых должно найти и обезвредить. И мальчонка лет пяти на фото, в шапочке с помпоном. Подпись гласит, что в этой самой шапочке исчез он два года назад и если кто его видел или что-нибудь о нем знает... Подумал я: где-то сейчас мой Павлушка? И тут как раз сипловатый голос за моей спиной:
- Пальников Всеволод, он же Фауст, он же очковая змея, школа пятьсот вторая на Воронцовской улице...
Я обернулся - а это тот самый, инициативный. Но я его, убей бог, не помню.
- А я тебя сразу опознал, - ответил он на мой неузнающий взгляд, Память профессиональная, без неё где бы я был?
- А сейчас-то где? - осторожно осведомился я.
- Да здесь, в утро, - мотнул он головой на дверь, из которой вышел только что вслед за мной. - И черта с два он меня в профилактику упечет. Через неделю сам вернется, тогда будем посмотреть...
Вот тут-то я его и признал - по какому-то жесту, что ли, или по упрямству, какое в тот момент являла собою вся его фигура. Как в классе у доски: я учил, а вы как знаете, можете хоть кол ставить...
- А ты чего делаешь? - спросил он почему-то с видом превосходства, Защитился, небось?
Я ответил наскоро, он не особенно слушал. У меня появилась надежда, что сейчас мы расстанемся, скорее всего - навсегда. Но он сказал:
- У меня день свободный. Этот гад специально для накачки меня с отгула вызвал, представляешь? Отметим встречу?
- Да нет, мне на работу...
- Погоди, - не пустил он меня, - Поговорить надо, столько лет не виделись.
Я числился как бы в командировке, мог прийти на работу во второй половине дня. А было ещё утро, домой не хотелось, дождь накрапывал. В общем, пошли мы с Коньковым завтракать в диетическое кафе по соседству только оно и оказалось открыто. И он, жуя капустную котлету, изложил мне свои обиды, а их много набежало за годы моего отсутствия в его жизни. С юрфака выгнали - за что, я не понял. Вроде кто-то занимался фарцовкой, он их хотел разоблачить, а они его сами "под трибунал" подвели, фарцовку как раз и приписали, заодно связи с иностранцами. Из комсомола исключили, из института - уже автоматом.
Может, он и не соврал - больно уж не походил на фарцовщика, хотя бы и бывшего. Ни один из них не надел бы костюм столь явно отечественного производства. Обноситься до такой степени мог бы, но "фирму" носил бы, и галстук бы засаленный не повязал, и ботинки на черной микропорке ни в каких стестненных обстоятельствах не приобрел... И уж больно сам он подходил к этой одежке - лицо помятое, глаза выцвели - уже не голубые, а будто стекло на изломе, залысины до макушки, зубов недочет... А был ведь красивый малый, на Есенина смахивал.
Пьет сильно, - догадался я, - типичный же алкаш.
А он все повествовал, все делился горестями и взывал к моему сердцу. Несправедливость на несправедливости, приходят разные умники с дипломами, а что толку от тех дипломов? У них сердце холодное, а руки загребущие. Во обэхээсники - видал, какие молодцы? С какого такого жалованья машины покупают? Одному тесть подарил, другому в лотерею повезло. Знаем мы эти лотереи. Берут! И все знают, что берут - и хоть бы что. Делятся, стало быть. Потому и растут на работе. А его обходят. Ему уж не по возрасту в инспекторах ходить...
