Фридрих Дюрренматт - Ущелье Вверхтормашки
Мостки теологии моментально перекрыли пропасть, едва он решился на поступок.
Он вернулся в каюту и начал писать свой бестселлер «Ведомый двумя ангелами» – хвалебную песнь двум убиенным им женам и посвященную им же. Этот бестселлер впоследствии был переведен на три десятка языков. Лишь на следующее утро, ближе к полудню, он смятенно сообщил капитану, что его супруга исчезла из своей каюты. Начавшиеся тут же поиски ничего не дали, никакого подозрения не возникло. Его печаль была искренней. Он ничего не помнил. Но когда вернулся в свою виллу на Гринвиле и вошел в спальню, вдруг все вспомнил. На супружеском ложе возлежала в прозрачной шелковой сорочке Цецилия Ройхлин, его пышногрудая свояченица с тремя подбородками. На жирных складках ее живота покоилось несколько коробок шоколадных конфет, она курила сигару и читала криминальный роман. Цецилия Ройхлин взглянула на Моисея, но не прервала своих занятий. По ее взгляду Мелькер понял, что она все знает.
Он нырнул к ней в постель и в свой третий брак.
Это, естественно, всего лишь гипотезы, пытающиеся объяснить смех Великого Старца, равно как и два трупа в глубине подсознания теолога – тоже гипотезы, мир не так ужасен, как его представлял себе Великий Старец, хотя чаще всего – еще ужаснее. Однако если допустить, что история, которая здесь рассказывается, представляет собой переплетение и взаимопроникновение нескольких историй, когда одно проистекает из другого и возникает благодаря ему, а не является просто набором никак не связанных между собой историй, то и причину этого смеха нужно искать в некой задней мысли, пришедшей в голову Великому Старцу – то ли благодаря личности самого Мелькера, то ли благодаря его трем бракам или же его теологии. Все может быть. Во всяком случае, на место действия был вызван один из совладельцев адвокатской конторы «Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль», – правда, так и не удалось выяснить, кем именно он был вызван. Известно было только, что вызван был один из трех Рафаэлей, причем никто не мог сказать, который – старший, средний или младший; даже в их адвокатской конторе на Минерваштрассе 33/а в Цюрихе никто этого не знал, некоторые утверждали, что существует лишь один адвокат с такой фамилией, другие – что старший и средний Рафаэли неотличимые друг от друга близнецы, а младший вообще умер, были и другие версии. И если никто не знал, кто именно вылетел на место, то и тот, кто летел, тоже не знал, куда летит, ибо место назначения то и дело менялось, а к кому летит, выяснить было невозможно.
Окон в самолете не оказалось, попасть в кабину пилота было нереально, к тому же при наборе высоты к шампанскому подмешали снотворное, хотя стюард не появлялся. Ухабистая взлетно-посадочная полоса, на которую самолет в этот раз сел, граничила с площадкой для гольфа. Выйдя из самолета, адвокат оказался на зеленой лужайке. Кругом валялись биты для гольфа, многие уже покрытые ржавчиной, а также шары. Солнце стояло низко над горизонтом, видимо, день клонился к вечеру. В конце лужайки виднелось белое длинное здание, которое благодаря куполу, возвышавшемуся над одним из его флигелей, слегка смахивало на нечто ватиканообразное. Стояло оно на самом краю крутого обрыва, и вид у него был необычайно заброшенный, все окна выбиты. Видимо, здание это некогда служило гостиницей, но, очевидно, очень давно, ибо пустые помещения были густо оплетены паутиной, а из гнезд, прилепившихся над оконными и дверными проемами, вылетали птицы. В одном из коридоров по полу бродил огромный паук величиной с ладонь. Туалет носил следы былой роскошной отделки, но загажен до предела. Под куполом располагался парадный зал с огромной буфетной стойкой, очевидно не использовавшейся в течение многих месяцев: вся она была покрыта плесенью и засижена мухами. Вода в Тихом (или Атлантическом) океане ближе к горизонту казалась более светлой. По фуникулеру к кромке воды со скрипом и скрежетом спускалась кабина, навстречу ей – с таким же скрипом и скрежетом – двигалась другая, пустая, а на пляже лежал босой мужчина с грудью, заросшей густой седой шерстью, облаченный лишь в поношенные брюки от вечернего костюма. Лицо мужчины прикрывала широкополая соломенная шляпа. Возможно, то был Великий Старец, а возможно, и кто-то другой. Он спал на тюфяке, сквозь дыры которого вываливался конский волос.
Худощавый человек в накинутом на голое тело врачебном халате, абсолютно лысый, с глазами необычайно глубокой синевы, глядевшими из-за стекол золотых очков без оправы и придававшими ему сходство с портретами кисти Эль Греко, стоял рядом со спящим и набирал шприц. Ближе к крутому обрыву на берегу валялись намокшие порнографические журналы, «Краткий атлас Штилера о частях земли и строении вселенной», изданный Юстусом Пертесом в 1890 году, «Словарь разговорного языка Майера в восемнадцати томах 1893—1898», «Философия в будуаре маркиза де Сада», бесчисленное множество телефонных справочников, третий том церковной догматики Карла Барта «Учение о сотворении мира: о Божественном Промысле», пачки биржевых отчетов, журнал «Шпигель», том «Biblia Hebraica ad optimas editiones imprimis Everardi Van der Hooght»[1], другие брошюры и книжонки, а также кучи невскрытых писем. Весь пляж был завален этими бумагами, которые то и дело слизывала приливная волна. Меж бумагами повсюду поблескивали бесчисленные карманные и наручные часы из цветных сплавов, серебра, золота и платины. Солнце поднялось выше. Значит, был не вечер, а утро. Скрипучий фуникулер вновь заработал, из спустившейся на пляж кабины вышел альбинос с длинными седыми прядями, ниспадающими на воротник смокинга, и вывалил из корзины для бумаг новую порцию невскрытых писем. Фуникулер опять заскрежетал. Человек, лица которого было не видно из-за соломенной шляпы, проснулся и начал смеяться. Тогда худощавый лысатик всадил ему шприц, и тот вновь заснул. Адвокат вошел в кабину фуникулера и поднялся вверх.
Только вернувшись к себе в офис на Минерваштрассе, адвокат сообразил, почему Великий Старец вызвал его к себе (если, конечно, это был он): Великий Старец поручил адвокату купить пансионат вместе со всем инвентарем, хотя адвокат не знал, для чего он старцу понадобился и откуда взялись деньги, которые внезапно оказались в его распоряжении. Директор пансионата Гебели тоже не знал, с какой стати он должен вдруг продать пансионат – ведь его дед основал его, отец унаследовал и сам он продолжал вести дело, причем пансионат приносил теперь невиданные прежде доходы, да и по отношению к деревне Гебели ощущал некоторые обязательства. Но сумма, предложенная ему нотариусом в столице кантона по поручению адвокатов с Минерваштрассе, была до такой степени сказочная, что он даже согласился на условие по окончании летнего сезона тут же выехать из пансионата, в котором и сам проживал. Гебели разузнал, где налоги поменьше, и перебрался в Цуг, а у адвоката после покупки пансионата словно пелена упала с глаз: барон фон Кюксен провернул выгодную сделку. Хотя для адвоката оставалось загадкой, как он об этой сделке узнал и каким образом она удалась. Однако самым загадочным для адвоката было то, что он вообще знал о существовании этого барона, ведь тот был лихтенштейнцем, жителем карликового государства размером в 169 квадратных километров, где налоги были до того низкими, что оно, как магнит, притягивало капиталы богатых особ. Этот барон фон Кюксен, уже под семьдесят, возводил свой род к Пипину Среднему, прадеду Карла Великого, а про князей, правящих Лихтенштейном, говорил: «Ну что ж, их худо-бедно еще можно отнести к родовой аристократии». Барон был мужчина дородный и видный, не по-современному элегантный, носил монокль и шиньон соломенного цвета, причем каким-то непонятным образом никогда не казался смешным. Его приемный сын Оскар был не менее элегантен, хотя и на современный лад. Он принадлежал к тем безликим молодым людям, которых вечно путают с другими, столь же безликими; наш мир, по всей видимости, просто кишмя кишит неизменно гладко выбритыми и причесанными на пробор, стройными, в меру надушенными оскарами, всегда в темном костюме и при галстуке. В Вадуце он работал в антикварной лавке фон Кюксенов, где продавал мебель обедневших австрийских аристократов, а также фальшивые лихтенштейнские почтовые марки с изъяном. Если же кто-то из покупателей интересовался еще и другими редкостями, шофер вез его в замок «Под Тремя Сестрами» (разве кто-нибудь знает географию этого карликового государства?), где барон фон Кюксен жил в окружении своих знаменитых сокровищ. Здесь приезжий мог сколько угодно восхищаться полотнами Тициана, Рубенса, Рембрандта, Брейгеля, Гойи и Эль Греко – все поддельные, но имеющие свидетельства всемирно известных экспертов о том, что они, вероятно, могут оказаться и подлинными. Потрясенные возможностью заключить чрезвычайно выгодную сделку посетители бродили по галерее барона. Цены на поддельные шедевры были высокие, но ведь те могли оказаться и подлинными, и посетители погружались в такое глубокое раздумье, что не слышали собачьего лая, доносившегося из парка: барон держал знаменитый собачий питомник, и его доберман-пинчеры пользовались такой же известностью, как и его поддельные полотна. Что же касается стычки между бароном и его приемным сыном, по ходу которой барон ударил того по голове фальшивым полотном Франца Гальса – портретом черноволосого меннонитского священника с толстыми губами и короткой курчавой бородкой, – то случилась эта стычка из-за выходца из Зарганса по имени Эдгар, который все чаще вместо Оскара встречал посетителей антикварной лавки любезной улыбкой, а те всякий раз принимали одного за другого. Не слишком уж важная причина, особенно по сравнению с последствиями инцидента: благодаря реставрации картина получила свидетельство, удостоверяющее подлинность шедевра Франца Гальса, после чего фонд Гульбекяна приобрел его за 4 миллиона долларов, а Эдгар стал вторым приемным сыном барона.
