Алессандро Периссинотто - Моему судье
Тема: Я тебя слушаю
Выслушать тебя (я перехожу на ты, раз уж мы примерно ровесники)? Разумеется, это моя профессия — выслушивать людей, только обычно, прежде чем слушать, я задаю вопросы. Это профессиональное заболевание: мне трудно привыкнуть к мысли, что кто-то хочет рассказать больше, чем у него спрашивают. Как когда-то на исповеди: хочется рассказать обо всех грехах, за которые мучает совесть, а тебя перебивают: грешила ли блудом? Сколько раз? Одна или с другими? И все идет прахом, вспоминаешь, сколько раз трогала себя в воскресенье утром в постели, и отвечаешь скороговоркой: одна, три раза. На этом все и заканчивается, совесть мучает по-прежнему, и ты по-прежнему недоумеваешь, почему эти мимолетные утехи — грех.
Словом, совсем не задавать тебе вопросов у меня не получится, и все-таки ты, пожалуйста, не ограничивайся ответом «три раза», продолжай писать, рассказывай, я тебя слушаю. Нет, даже так: не отвечай мне, не отвечай, если у тебя нет охоты или возможности.
Я буду спрашивать о том, что относится к расследованию: где ты сейчас, как тебе удалось бежать, кого собираешься убить. Знаю, что ты скажешь ровно столько, сколько сочтешь нужным, но это входит в правила игры.
* * *
Дата: Вторник 4 мая 18.20
От кого: [email protected]
Кому: [email protected]
Тема: Где я?
Как здорово, господин судья! Как здорово, что так легко познакомиться ближе. Это и есть чудо электронной почты: выдавать себя за другого, чтобы стать настоящим, самим собой. Экран компьютера — та же решетка исповедальни: слова доходят, но лица не видно, не видно краски стыда, смущения.
Правда здорово? Жаль только, что это туфта. Наша доверительность поддельная, я-то знаю, что ваш дружеский тон, все эти «перейдем на ты», интимные подробности, которыми вы делитесь, — почти наверняка приемы, проверенные долгой практикой. Представляю, как тонко и вкрадчиво вы ведете допрос. И тем не менее притворюсь, будто вы искренни, потому что мне необходимо в вас верить. Только одно: не просите меня называть вас на ты (но вы, пожалуйста, обращайтесь так ко мне), не просите не говорить вам «господин судья» — ведь это крепко привязывает меня к роли подсудимого, точнее, виновного.
Где я? Не думаю, что я вам скажу. Пока, по крайней мере. Как мне удалось сбежать? Это вышло легко, как ни с того ни с сего сорваться в отпуск. Бегство мое началось с простого движения руки: я потянул на себя рычаг коробки передач (тот самый, длинный, рядом с приборной доской «рено-4»), потом передвинул его вбок и снова толкнул, теперь от себя, задний ход тоже включился с первого раза. Я нажал на газ, и машина описала полукруг, перед, весь смятый, оказался прямо против ворот, снова поддал газа — и ударился в бега. В зеркале я видел, как бежали на помощь, кто-то слышал удар и крик Лаянки, но я-то уже выехал за ворота. На улице Лодовико Моро в этот час движения не было, только трамвай № 2 скрежетал на рельсах и звенел, я обогнал его, и меня занесло влево, так, что я чуть было не сковырнулся в Навильо. Потом я погнал к Порта-Дженова, немного спустя от машины пошел белый дым, не иначе как полетел радиатор. Я бросил ее на стоянке у вокзала: еще пара шагов, почти бегом, и я дома. Дом — это громко сказано. Всего-навсего комната в унылой трехкомнатной квартире, которую я делил с одним студентом, он учится на юрфаке в Университете Бикокка. Вот до чего я докатился, жил в одной-единственной комнате с общей кухней и сортиром. Подумать только, что всего несколько месяцев назад по моей квартире можно было ездить на велосипеде, да я и катался иногда, как ребенок. У меня был роскошный лофт неподалеку от Порта-Тичинезе, а внутри — все как положено в порядочном лофте: музыкальный автомат, как раньше в барах, старая бензоколонка, работы дизайнеров, американский холодильник…
Как видите, господин судья, я прекрасно приспособился к стандартам молодого преуспевающего бизнесмена. В каком-то смысле Лаянка сделал доброе дело, отчасти избавив меня от той глупости, которую я нажил вместе с деньгами. Но благодарности к нему я не испытываю, я предпочел бы шоковой терапии медленное выздоровление. Музыкальный автомат, мебель и все эти штучки в стиле ретро я спустил за неделю, но вырученных денег едва хватило, чтобы немного успокоить банки, заплатив часть процентов по задолженности. А потом вдруг я очутился в этой комнатушке, со студентом-первокурсником, еще и в угрях. Марио, мой компаньон, оказался умнее, смирил гордыню, вернулся к родителям, они у него живут в деревушке где-то в Канавезе, и, по-моему, сейчас работает продавцом у «Вобис» или в «Компьютер Дискаунт», точно не знаю. Но я-то, я не мог вернуться с поджатым хвостом. Как те нигерийки или словенки, которые приезжают к нам в надежде устроиться официантками. Ведь можно вернуться домой и сказать: «Не получилось, думала разбогатеть, а живу хуже, чем раньше». Можно, но они не возвращаются, не хотят являться с пустыми руками, не хотят замечать довольные и вместе ехидные улыбочки родственников, слышать вечное «говорили тебе». И потому остаются. Становятся проститутками, трахаются в машинах, позволяют избивать себя котам, но остаются, твердя, что когда-нибудь все изменится, что денежки прикладываются к деньгам, что старая жестянка из-под кофе потихоньку заполняется кредитками. А потом одну из них находят в канаве убитой, но остальные думают, что с ними этого не случится, уж они-то сумеют держать ухо востро.
И я тоже говорил себе, что мне еще улыбнется удача и я опять выйду в люди. А пока делал дешевые веб-страницы, ко мне обращались уже не столпы капитализма, а все те, кто оставался за пределами Интернета и хотел туда попасть за весьма умеренную плату: культурная ассоциация, проводившая кинофорум на венгерском; магазин скобяных товаров в городке Узмате, восемь тысяч жителей; брачное агентство; даже ресторанчик «Красотка Корато», который расплачивался натурой в виде ужинов из баклажанов и мидий в собственном соку. Работал я на ноутбуке; разумеется, не на самом последнем — на «Пентиум II», его и еще кое-какие крохи мне удалось сохранить. Вот за ним-то я и зашел домой после того, как убил Лаянку, — забрать ноутбук, два-три свитера, кое-что из белья и джинсы. Набил все это в сумки от старого мотоцикла, две потрепанные сумки из черного дерматина, потом вызвал такси и вышел, чтобы дождаться его на улице.
Такси мне не по карману, но тогда выхода не было, время — за полночь, а в час Сальваторе закрывается. Верный своему имени, Сальваторе в самом деле стал моим спасителем, хотя, конечно, не подозревал, что помогает убийце, да и следующую мою жертву ему не спасти.[2]
Когда я добрался до автосервиса, Сальваторе закрывал железную ставню. Он глядел на меня — я стоял перед ним с двумя сумками, — пытаясь сообразить, в чем дело, но не сумел.
Сейчас я воспроизведу наш короткий диалог, только самое необходимое, не знаю, важно ли это, но для меня важно. Если хотите, попробуйте мысленно произнести эти реплики и представить себе Сальваторе, коренастого и волосатого, он едва помещается в синем комбинезоне с надписью «Масло Фиат», попытайтесь подражать его сицилийскому выговору и моим долгим открытым «е».
— За мотоциклом пришел?
— Да.
— В такой час?
— Работает?
— Он у меня в полном порядке: аккумулятор заряжен, бак залит, карбюраторы чистенькие. Раза два-три в неделю я его завожу и делаю кружок по двору. Если б он у тебя был застрахован, я б на нем и по улице прокатился, но…
— Сейчас я сам поеду на нем по улице, и похоже, кружок будет не слабый.
Я вставил сумки в пазы. Шлем висел на ручке: я надел шлем, сел в седло, простился с Сальваторе и уехал.
Мотор не ревел, а тикал, как часы. Как я когда-то тосковал по негромкому рокоту моего двухцилиндрового BMW! В июне 2000-го я перешел со старого R-45 на другой, тоже BMW, но только одностволку, на F-650GS. В нем было полно всяких прибамбасов: антиблокировочная система, ветрозащита, рукоятки с подогревом, алюминиевые кофры. Потрясающе красивый, ездить на нем одно удовольствие, но мотор у него работал с грубым и непристойным утробным урчанием. Я мог позволить себе и кое-что получше, в те времена я мог позволить себе что угодно, но мне захотелось мотоцикл поспокойнее, не слишком мощный, чтобы он не очень резко наращивал скорость.
Естественно, F-650 я продал едва ли не в первую очередь. R-45 я оставил, хоть ему и двадцать лет. Не хотелось расставаться с первым моим мотоциклом; впрочем, когда дела пошли совсем худо, я попробовал избавиться и от него, но покупателя не нашлось. И тогда я отдал его на попечение Сальваторе. Я и раньше чинил у него свои мотоциклы. Сальваторе из тех механиков, о которых мечтают все: у него твердая рука и верный глаз, а поломку он распознает по каким-то еле слышным сбоям в моторе. Мотоцикл простоял у него в мастерской несколько месяцев, и он месяцами его холил и лелеял. Не думаю, что Сальваторе делал это для меня, хоть мы и были приятелями; он заботился о мотоцикле, потому что не мог спокойно смотреть, как ржавеет бензобак, как зарастает грязью карбюратор и немецкая машина, созданная, чтобы оседлать ее в любой момент, приходит в негодность. И только потому, что он относился к мотоциклу как к живому существу, мне удалось бежать в тот вечер. Я повторяю, это походило на неожиданный отъезд, только вот настроение было не отпускное.
![Карочка — [email protected] - В день, когда магия замрет](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
