Андрей Молчанов - Перекресток для троих
В служебном сейфе у меня бутылка виски. Называется "Белая лошадь". Я запираюсь на ключ, достаю стакан, протираю его жесткими старыми гранками...
Через полчаса я в относительном порядке.
11.00. Кто-то дергает за ручку двери. Я открываю дверь.
Некто Персерберг. Литературный псевдоним - Перов-Серов. Старый афоризматик. Сед, лик лунообразен, нижняя челюсть бульдожья - слюняво выдается вперед. Личность по сути своей мне неясная. Человеку за шестьдесят. Что он сделал? Он пишет афоризмы в газеты. Только афоризмы. Всю жизнь. Мне жалко его. Жалко, вероятно, потому, что судьбу свою и профессию он воспринимает всерьез. Без убежденной веры на подобной стезе не удержишься. Этому человеку трудно сказать "нет". У него я беру все и уж потом оправдываюсь вкусом главного редактора: дескать, тот зарубил, а я что, я ни при чем. Прием безотказный. Выполняется со вздохом сопереживания, скорбным покачиванием головы и избавляет меня от выяснения отношений с авторами. Выяснять же отношения с главным никто из авторов покуда не рискнул, сознавая мелочность своих творческих амбиций перед сиятельным идеологическим функционером. Кстати, с Грубоватым и вздорным нравом.
Я и афоризматик раскланиваемся друг перед другом, улыбаемся, острим, и я сажусь читать его опусы.
"Если крокодил съел твоего врага, это не значит, что он стал твоим другом".
Это - пойдет.
"За одного битого двум небитым дали срок".
Это - туфта.
Последующие восемь штук тоже весьма посредственны.
- Неплохо, - сухо, но уважительно говорю я и кладу вирши в ящик стола.
Затем я и ваятель произведений, схожих по краткости с записками самоубийц, раскланиваемся друг перед другом, улыбаемся, острим, и он, почтительно-согбенный, удаляется, раскрывая дверь задницей.
Я достаю листок и вычеркиваю девять перлов. Остается один, про крокодила. Для воскресной подборки "Подумал и рек" нужно минимум пять. В четверг я сдаю материалы главному. На просмотр. Время есть. А всяких сатириков - их извечно с избытком, не говоря о юмористах... Наберем веселых фразочек, успеется...
Почему-то ни одного телефонного звонка... Ах да! Втыкаю вилку телефонного шнура в розетку. Телефон звонит. Незамедлительно. И сразу сумятица мыслей: "Жена?! Для нее вот уже два дня, как я нахожусь в командировке, и, по идее, должен находиться еще одам день... Ладно, оправдаемся внезапным приездом".
Не угадал. Это - Вера. Моя невеста. Невестой, впрочем, считает себя она, уверенная в моем холостом статусе и правдивости опять-таки моего предложения руки и сердца - иначе бы в постель эту недавнюю несгибаемую девственницу я бы завлечь не сумел... Да, пришлось пойти на крайние меры, увы. А теперь отдувайся! И было бы за что... Анемичная стеснительная дурочка с сотней комплексов и истероидным синдромом... Надо найти в себе силы соблазненную покинуть. Объяснить: встретил другую, извини... И чем скорее... Впрочем, не сейчас. Сейчас решительности препятствует похмельная хворь, путающая все мысли.
Я закуриваю, машу спичкбй и бросаю ее в пепельницу из панциря черепахи.
- У меня запар, - говорю я. - Извини, лапа.
- Где ты был вчера?! - чеканит она строго.
Нет, пока это не началось всерьез, пора кончать. Я кладу трубку на рычаги, якобы не расслышав вопроса, и выдергиваю телефонный шнур из розетки.
Входит Слава Вареный. Он - зам ответственного секретаря.
- Вов, - говорит Слава глухо, - планерки не будет. У главного умерла мать.
Передо мной возникает образ главного почему-то со свирепой, багровой физиономией, и с полсекунды я постигаю обрушившееся на него несчастье. Образ покойной мамаши выходит у меня некоей старухой в черном, похожей на богомолку.
Вареный опускается на стул. Сегодня он вполне оправдывает свою фамилию. Он явно с тяжелого перепоя. Он вообще поддает будь-будь. Я наливаю ему сто грамм "Лошади". Он кивает, и в мутных его глазах появляется благодарность. Затем пьет, ухватив ручку двери и таким образом придерживая ее. В итоге нас обоих дружно передергивает, и я кладу пустой стакан в стол.
- Закусить есть? - хрипит Слава.
- Нет, - безжалостно отвечаю я.
Слава морщится, мотает головой и просит сигарету.
- Хошь, - говорит он, давясь дымом и вытирая слезящиеся глаза, - после обеда поедем на пивоваренный? У меня идет верстка... Песнь об их ударниках... Завезем версточку начальству... Усекаешь?
Я вспоминаю о своем "жигуле" и смотрю на него в окно. Идет снег, и на крыше машины сугроб. Вслед за тем я вспоминаю подарок одного начинающего автора - японские таблетки "Джинтэн", отбивающие запах алкоголя, - маленькие серебристые шарики...
Я соглашаюсь и втыкаю шнур телефона в розетку. Телефон звонит.
- Старик, - сипит Козловский, - ты в норме?
- Уже, - степенно говорю я, глядя, как за Славой закрывается дверь. Как... эти?
- Бабы? - беспечно спрашивает Сашка. - А черт их знает... Проснулся никого... Как мой рассказец? Прочел?
Вчера, когда мы уезжали веселиться, а уезжали мы прямо из редакции, он положил рассказ мне на стол. Да, рассказ здесь. А. Козловский. "Правда жизни". Бумага желтая, низкого качества. Второй экземпляр. Первый путешествует наудачу по иным, более престижным редакциям.
- Уже стоит в номере, - говорю я. - Но, сам понимаешь, все зависит от главного...
- Ну, гуд, - говорит Сашка и дает отбой.
Теперь звоню я. В комедийное объединение киностудии. По моему сценарию снимается фильм. Это большая удача, большие деньги, и все мне завидуют. К телефону никто не подходит.
Я кладу трубку, достаю ножницы и начинаю подравнивать ногти. Пальцы у меня дрожат. Делать нечего. Может, позвонить жене? Приехал, мол, то-се... Но вспоминаю тещу и решаю свой отдых продлить.
Расстраиваюсь. Какая чушь! Вру, изворачиваюсь, живу как подонок, боюсь телефона - и ради чего? Ради трех дней, проведенных вдали от семейного очага? Тогда к чему же...
Стоп! Я замираю на краю пропасти дальнейших своих размышлений и отступаю от этого ее края. Потом. Из командировки я прибываю завтра, и завтрашним днем омрачать безмятежность дня сегодняшнего не стоит.
ИГОРЬ ЕГОРОВ
Пахнуло морозом. Дверь гаража раскрылась, на пороге появился парень в ватнике, мохнатой кепке кавказского покроя и замасленных расклешенных брюках.
- Здорово, хозяин! - молвил он озабоченно. Протянул руку, представился: - Эдуард.
- Игорь, - ответил я на рукопожатие.
Эдуард расстегнул ватник. Вздохнул, разглядывая машину.
Я рассматривал Эдуарда. Это был человек с прекрасно развитой грудной клеткой и, судя по всему, бицепсами, скуластым цыганистым лицом деревенского красавца, с наглыми, всезнающими глазами. Тут надо сказать, что я остро чувствую людей. И сразу понимаю, кто передо мной. Ошибаюсь редко. Сейчас передо мной стоял жулик. Мелкий, изрядно битый судьбой и жизнью, но неунывающий. Сидевший - точно.
- "Победа", значит, - произнес Эдуард, закуривая и опуская лапу на пыльный капот. - Крылья нужны?
- Аккумулятор, - сказал я рассеянно. - Можешь?
- Четвертной, - последовал незамедлительный ответ. - Новьё. От грузовика. Кру-угит... - И Эдуард всем лицом и туловищем изобразил восхищение по поводу того, как аккумулятор крутит.
Я показал десятирублевку.
- Чи-иво?! - Собеседник демонстративно застегнул ватник. Поправил кепку. - Издеваешься? Новьё аккумулятор...
- Ладно. - Я бросил купюру на капот. - И еще пятерка за мной.
Эдуард посмотрел на деньги, такие реальные. Скривился, сопя в размышлении. Сказал с тоской:
- Если б душа не горела...
Пока раскочегаривался движок, превращая гараж в газовую камеру, я стоял у входа и, покуривая, наблюдал, как плечистая фигура Эдуарда, загребая снег отворотами штанин, удаляется в неизвестном направлении с моим червонцем. Этого кадра здесь раньше не было. Из новых, что ли?
Мимо проехала "Волга". Затем остановилась и, юзя облепленными снегом колесами, дала обратный ход. Я увидел Мишку. Мишка - старый приятель. Раньше работал шофером в нашем КБ.
- Привет! - В голосе его звучала задорная радость. Я тоже расплылся. Парень он отличный - добряк, с юмором. Люблю таких. Поэтому с чистосердечной улыбкой я вглядывался в его конопатую, бледную физиономию (он рыжий, как бульдог) и тряс худую, нешоферскую руку.
- Отслужил?
- Первый день, - доложился я. - Сейчас - в военкомат, отмечаться... - И кивнул на раскрытый бокс, где в клубах дыма рокотал мой танк.
- Глуши мотор, - посоветовал Мишка. - У меня два часа свободы, подвезу. Поговорим... Как с работой-то у тебя?
Мы уже приготовились зацепиться языками, но тут возле нас чертом возник Эдуард.
- Привез? - мрачно спросил он у Мишки.
Тот открыл багажник, вытащил новое крыло "Москвича".
- Ну, мы в расчете? - уточнил Эдуард, неприязненно косясь на меня.
Мишка кивнул, и Эдуард, сунув крыло под мышку, вновь отбыл по странным своим делам.
Страдая от вредных выхлопных газов, я запер гараж и уселся в "Волгу". Спросил, имея в виду Эдуарда:
