Гарри Кемельман - В понедельник рабби сбежал
— А причем здесь она?
Мириам сложила газету и аккуратно положила ее рядом с собой.
— Я соглашалась со всеми твоими важными решениями, Дэвид. Я согласилась, когда ты отказался от работы в Чикаго, за которую платили так много, — потому что тебе не понравился сам тип конгрегации, — хотя мы жили на мою зарплату машинистки и на твои случайные заработки по праздникам в каком-нибудь маленьком городке. Потом была работа в штате Луизиана, которую ты не захотел. И место помощника раввина в Кливленде, где платили больше, чем обычно платят недавнему выпускнику семинарии, — ты сказал, что не хочешь подстраиваться под кого бы то ни было. И когда ты хотел оставить работу здесь, при Шварце, я согласилась с этим, несмотря на то, что носила в это время Джонатана и вовсе не горела желанием переезжать в другой город и искать место, где буду жить с грудным младенцем. Теперь ты хочешь рискнуть этой работой ради возможности уехать и пожить некоторое время в Иерусалиме. Я опять следую за тобой. Ты отвечаешь за общую стратегию. Но ты слабоват в тактике. Если мы собираемся жить в Иерусалиме в течение нескольких месяцев, нам понадобится место, где остановиться. Мы не можем жить все это время в гостинице. Мы не можем себе этого позволить. Кроме того, в гостинице ты всегда скорее гость, чем местный житель. Поэтому я напишу тете Гитель, которая живет в Израиле со времен британской оккупации. Я напишу ей о наших планах и попрошу арендовать для нас квартиру.
— Но она живет в Тель-Авиве, а я хочу остаться в Иерусалиме.
— Ты не знаешь мою тетю Гитель.
Глава II
Берт Рэймонд открыл собрание.
— Обойдемся, пожалуй, без чтения протокола прошлого заседания. Там ничего особенного, насколько я помню.
Бен Горфинкль поднял руку.
— Я бы хотел заслушать протокол, господин председатель, — спокойно сказал он.
— Ну, конечно, Бен. Ты не прочитаешь протокол, Барри?
— Берт… я хотел сказать — господин председатель, я не переписывал его. Я имею в виду, что у меня только мои заметки, что-то вроде черновика.
— Ничего страшного, Барри. Я уверен, что Бен не станет обращать внимание на небольшие грамматические ошибки…
— Но я хотел сказать, что раз они в таком виде, а ничего особенного мы на последнем собрании не принимали, то я решил вообще их не брать.
Высокий, привлекательный молодой президент, свой парень, был всеобщим любимцем, и не хотелось смущать его понапрасну; ему было явно неудобно за небрежность секретаря.
Горфинкль пожал плечами.
— Ладно, раз ничего не принимали, тогда не имеет значения. — С этим новым правлением было так много серьезных разногласий, что выражать недовольство по поводу мелочей, вроде непрочитанного протокола казалось бессмысленным.
— Хорошо, — сказал президент с благодарностью, — тогда займемся важным вопросом этого заседания. Что вы думаете по поводу письма рабби?
Снова Горфинкль поднял руку.
— Я, должно быть, пропустил что-то на последнем собрании. Ни о каком письме от рабби я не слышал.
Президент расстроился.
— Тьфу ты, конечно, не знаете, Бен. Я получил его на неделе, поговорил с ребятами и решил, что все уже знают. Я получил от рабби письмо, в котором он просит об отпуске на три месяца с начала года.
— Могу я увидеть письмо?
— Вообще-то я его не принес, Бен. Но там нет ничего — только то, что я сказал. Что-то вроде: «Пожалуйста, считайте это просьбой о трехмесячном отпуске». Обычное деловое письмо.
— Он не объяснил причину своей просьбы?
— Нет, только то, что я сказал вам…
— А я скажу вам, что это уловка, — вмешался Стэнли Агранат. — Его интересует не отпуск. На самом деле его интересует контракт. Он посылает это письмо, и нам приходится идти к нему и спрашивать: «Что происходит, рабби?» Он отвечает, что хочет уйти на три месяца. Тогда мы говорим: «Но рабби, вы не можете так вот уйти на три месяца в середине года. У вас здесь работа». Тут он делает круглые глаза и говорит: «О, у меня работа? А где мой контракт?» И тогда нам приходится заискивать перед ним и объяснять, что у нас еще не было возможности заняться вопросом контракта, и как нам жаль… в общем, все такое дерьмо. Мы вынуждены обороняться, понимаете? Это просто уловка.
— А если мы откажем ему? — спросил Арнольд Букспан. — Когда ты показал мне письмо, Берт, я сразу сказал, что это ультиматум. Он не просит, он сообщает нам. И еще, если он добросовестный служащий храма, он не может уехать просто так. А если он может уехать просто так, тогда, насколько я понимаю, он — не добросовестный служащий храма.
— Подождите, ребята, — сказал президент, — давайте по-честному. Они всегда работают по контракту, а мы дотянули до конца срока.
— Мы должны подойти к этому логически, — сказал Пол Гудман, который, как и президент, был адвокатом и рассуждал методично. — Сначала мы должны решить, нужен ли нам раввин вообще, а потом…
— Что ты имеешь в виду — нужен ли нам раввин вообще? Как мы без него обойдемся?
— Во многих местах их нет. Я имею в виду, постоянных. На каждую пятницу они берут какого-нибудь молокососа из семинарии и платят ему пятьдесят или сто баксов, плюс на расходы.
— Да, конечно, и что они получают? Молокососа!
— Не просто молокососа, а раввина молокососа.
— Видел я некоторых из них. Хиппи, да и только.
— Послушайте, ребята, — вмешался Берт Рэймонд, — мы так не можем. У нас в храме в течение всего года устраивают свадьбы и бар-мицвы. Когда они придут договариваться, что мы им скажем? Может, у нас будет рабби, а может, и нет? Работа идет круглый год, и круглый год у нас должен быть рабби с полным рабочим днем.
— Хорошо, перейдем к следующему пункту, — сказал методичный Гудман. — Тот ли это рабби, которого мы хотим? Если бы лично мне нужен был какой-нибудь святоша, объясняющий, что правильно, а что нет, я предпочел бы человека постарше. Для меня это вопрос эмоций.
— А для меня это деловой вопрос. И я не позволяю эмоциям вмешиваться в дела, — сказал Марти Дрекслер, казначей. — Так вот, когда Берт сказал мне насчет этого письма, я навел некоторые справки и могу изложить вам кое-какие голые факты для обдумывания. Цены на раввинов повышались каждый год, начиная со второй мировой войны. Каждый выпуск семинарии требует более высокое начальное жалованье, чем предыдущий. На свободном рынке цена на рабби со стажем работы лет в пять или шесть, как у нашего, будет на три-пять тысяч баксов больше, чем мы платим сейчас, потому что это будет человек, уже имеющий кафедру, и нам придется заинтересовать его. Нанимая рабби, мы покупаем духовное руководство. Зачем, спрашивается, увеличивать стоимость нашего духовного руководства на три тысячи баксов, если в этом нет необходимости?
— Не вижу смысла.
— Я тоже.
Президент оглядел стол.
— Хорошо, думаю, мы достигли согласия. Все вполне согласны с тем, что сейчас самое лучшее для нас — это продолжать пользоваться услугами нашего нынешнего рабби. И мы вернулись к тому, с чего начинали. Что нам делать с этим письмом? Лично мне кажется, что Стэн Агранат прав, и что рабби интересует именно контракт. Наше мнение? Все согласны? — И снова его взгляд скользнул вокруг стола, задерживаясь на мгновение на каждом из сидящих для подтверждающего кивка.
Только Бен Горфинкль возразил.
— У меня впечатление, что рабби обычно, что говорит, то и имеет в виду.
Президент пожал плечами.
— Когда он писал, так и было, возможно. Наверное, был немного раздражен. Честно говоря, мне показалось, что он вроде бы обиделся, когда я сказал ему, что мы не собираемся проводить общинный Седер. В этом, может быть, и дело. Но я думаю, что когда мы предложим ему контракт, он тут же решит, что уже и не хочет отпуска. Понимаете, о чем я, — может, он хотел уехать, чтобы искать работу.
— Ты попал в точку, Берт.
— Хорошо, так какой контракт мы ему предлагаем?
Бен Горфинкль, прошлогодний президент, почувствовал, что вынужден выступить еще раз. Он присутствовал на собрании только потому, что по регламенту все экс-президенты становились пожизненными членами правления. Остальные — Беккер, Вассерман и Шварц, переставали ходить уже после нескольких первых заседаний. Нынешнее правление было особенным — все молодые люди, нет никого старше тридцати пяти, и все близкие друзья. Они обсуждали дела храма во время случайных встреч, и заседания правления служили в основном для формального утверждения того, что они уже решили между собой. Но Горфинкль все еще упорно посещал заседания, хотя, в основном, молчал. Этот вопрос был важным. Медленно, осторожно, он объяснил правлению, что в конце прошлого года рабби завершил шесть лет работы в конгрегации, и что предыдущее правление намеревалось предложить ему пожизненный контракт, включая годовой отпуск каждый седьмой год.
