Жорж Сименон - Под страхом смерти. Преступление нелюдима
— Родители богаты?
— Бедны... Среднего достатка... Нет, скорее бедны.
— Как я. Ты, наверно, был плохим учеником.
— Я никогда не был силен в математике.
— Тоже, как я. Допивай стакан. Говорю тебе, допивай! Как ты попал в Африку?
— Служащим марсельской фирмы «Акционерное общество торговли с Востоком». Как только отбыл военную службу.
Жюль также пожелал знать, кто их них старше. Старше — на один год—-оказался мосье Лабро, и это, по-видимому, тоже было тому приятно.
— Выходит, ты проделал свою гнусную штуку, когда тебе было двадцать два года... Что тебе понадобилось в болотах Мболе?
— Видя, что я молод и силен, общество поручило мне объездить дальние деревни и наладить сбор пальмового масла. Габон— самая жаркая, самая вредная, самая гибельная часть экваториальных лесов.
— Но все-таки ты был там не один?
— Меня сопровождали повар и два гребца.
— И ты потерял свою пирогу?.. Отвечай!.. Подожди, сначала выпей!.. Пей или я набью тебе морду!
Лабро пил и задыхался. Теперь все его тело было покрыто потом, как там, в Габоне, но этот пот был холодный. Тем не менее у него не хватило смелости лгать. Слишком много он думал об этом ночами, ворочаясь без сна. Если б не «это», он был бы порядочным человеком, и притом счастливым. Пережитое неизменно вспоминалось ему раз в два или три месяца, внезапно и так одинаково, что он называл это «своим кошмаром».
— Я не терял своей пироги,— признался он.
Жюль смотрел на него, нахмурив брови, силясь понять, поверить.
— Так что же?
— Что ж... ничего!. Было знойно... Кажется, меня трепала лихорадка. Мы трое суток сражались с насекомыми...
— Я тоже...
— Мне было двадцать два...
— Мне тоже. . Даже меньше...
— Я не знал Африки...
— А я?.. Пей!.. Пей живо, черт подери!.. У тебя была пирога, и ты все-таки...
Как мог мосье Лабро, бывший мэр Поркероля, как мог он в мирной атмосфере своего острова объяснить тот непостижимый факт?
— У меня был негр, гребец, из племени пагу, постоянно жавшийся ко мне. Это мне надоело...
В этом и была истинная причина его преступления. Да, он сознавал, что совершил преступление, и не искал оправданий. Если бы тридцать лет назад он просто убил человека, возможно, он больше не думал бы о случившемся. Но он поступил хуже и понимал это.
— Продолжай!.. Так ты не выносишь пагу? Нежная натура!.
Болота Мболе... Рукава рек с мутной водой, на поверхности которой беспрестанно лопаются большие пузыри, а в глубине копошится всякая нечисть. И нигде ни клочка твердой земли. Низкие берега покрыты такой густой растительностью, что сквозь нее почти невозможно продираться. И насекомые днем и ночью такие злобные, что большую часть времени приходится носить накомарник, под которым можно задохнуться.
Можно было плыть целый день, не встретив ни хижины, ни человека. И вдруг между корнями шандала он увидел пирогу и на этой пироге надпись:
«Руки прочь от этой лодки под страхом смерти.
Жюль».
— И ты взял ее?
— Простите меня!
— Я уже говорил тебе и повторяю: обращайся ко мне на «ты». Между нами оно удобнее. А со мной было так: я уже несколько дней подыхал с голоду и пошел пострелять дичи. А когда вернулся, то оказался вроде как пленником на острове.
— Я не знал.
Он не только взял пирогу, но злой демон его подзадорил ответить грубостью на запрет неизвестного. На самом объявлении, которое он оставил на виду там, где стояла пирога, он написал:
«Катись к чертовой матери!»
И храбро расписался: «Оскар Лабро».
— Простите меня! — повторял теперь пятидесятилетний человек, бывший путешественник.
— ...А вокруг меня в воде крокодилы и крокодилы.
— Да...
— А на суше — змеи и мерзкие пауки. А черные носильщики уже раньше бросили меня... Я был один как перст. Так-то друг мой!
— Еще раз прошу: простите меня!
— Ты подлец, Оскар.
— Да.
— Небывалый, удивительный, чудовищный подлец. И при всем том, ты живешь счастливо!
Говоря это, Жюль смотрел на прелестный розовый домик, утопавший в цветах герани, и на мадам Лабро, которая время от времени подходила к окну и выглядывала в него. Станет ли Лабро отрицать? Ответит ли он, что вовсе не так уж счастлив? Он не посмел.
Похлопывая себя по деревяшке, Жюль буркнул:
— Там я и оставил ногу.
И Лабро не посмел спросить, как: в зубах ли крокодила при попытке бегства или из-за какой-нибудь заразы.
— После этого я занимался чем попало. Ты не спрашивал себя, почему после первой открытки, посланной из Аддис-Абебы, я не явился сразу? Наверное, это внушило тебе надежду? А дело в том, что у меня не было ни гроша и приходилось изворачиваться, чтобы заработать на хлеб в пути... С моей деревяшкой, понимаешь?
Любопытная вещь! У него теперь был гораздо менее грозный вид, чем час назад, и временами, глядя на них, можно было подумать, что это двое старинных друзей. Жюль нагнулся над мосье Лабро, схватил его за лацканы халата, приблизил к нему лицо.
— Еще бутылку!.. Да, да, я пью... И ты будешь пить со мной всякий раз, как мне захочется... Это, право, не большое требование, а? Что у тебя с глазом?
— Несчастный случай,— ответил Лабро.
— Какой несчастный случай?
— Я откупоривал для жены бутылку... бутылку с уксусом... Горлышко отскочило, и осколок стекла попал мне в глаз.
— Здорово!.. Долго ты оставался в Африке?
— Десять лет. Три трехгодичных срока с отпусками... А потом меня отозвали в Марсель.
— И там ты стал чем-то вроде директора?
— Помощником директора. А пять лет назад я из-за глаза вышел в отставку.
— Ты богат? Нажил состояние?
Тут перед мосье Лабро забрезжила надежда. Надежда и одновременно тревога. Надежда отделаться деньгами. В конце концов, почему же нет? Даже на суде слова «под страхом смерти» не всегда означают, что осужденного казнят. Есть каторга, тюрьма, денежное возмещение.
Почему бы не денежное возмещение? Но только он не решится назвать цифру, боясь, как бы у того не разыгрался аппетит.
— Я живу в достатке... »
— У тебя рента, а? Какое приданое ты дал за дочерью Ивонной?
— Маленький дом в Гиере.
— У тебя есть еще... дома?
— Еще два... Они невелики.
— Ты скуп?
— Не знаю.
— Ну, да это неважно. Ведь это ничего не меняет.
Что он хочет этим сказать? Что не желает брать деньги? Что он держится за свою невероятную угрозу: «под страхом смерти»?
— Пойми, Оскар, если я что решил, то уж никогда не меняю. Дал слово, и все! Но я не тороплюсь...
Нет, ему это не снилось. Он сидел в знакомом кафе. Мосье Лабро видел кафе смутно, но оно было на месте. Голоса, которые раздавались вокруг, на террасе и внутри, были голосами его друзей. Виаль, босой, с неводом на спине, проходя мимо, бросил ему:
— Лодка в порядке, мосье Лабро.
И он бессознательно ответил:
— Спасибо, Виаль!
Никто, ни один человек не подозревал, что он приговорен к смерти. На суде, по крайней мере, есть средства защиты. Там адвокаты, репортеры, осведомляющие общественное мнение. Самый отъявленный негодяй иной раз может внушить сочувствие или жалость.
— В общем это будет зависеть главным образом от твоего острова, понятно?
Нет, он не понимал. И он снова увидел, как наклонилась бутылка и наполнился его стакан. Взгляд, которому нельзя было противиться, принудил его поднести вино к губам и пить.
— Того же самого, Жожо!
Он внутренне протестовал: пять бутылок, это невозможно. Он никогда не выпивал столько за неделю. Кроме того, желудок у него был склонен к неполадкам, особенно после Африки.
— А комната хороша? Надеюсь, она выходит на площадь.
— Конечно. Я скажу Морису.
Предлог, чтобы хоть на миг удалиться, войти одному в прохладный полумрак кафе, а главное — подышать не под свирепым и глумливым взором Жюля. Но тот заставил его снова сесть, положив ему на плечо руку, тяжелую, как свинец.
— Мы это сейчас увидим. Возможно, мне здесь понравится, и в этом случае у нас останется время, прежде чем мы...
Не мог ли Лабро усмотреть в этих словах слабый проблеск надежды? Если подумать, Жюлю не было никакого смысла его убивать. Он просто хотел, чтобы его содержали, хотел жить на чужой счет.
— Не думай этого, Оскар. Ты меня еще не знаешь.
Лабро ничего не говорил. Черты его лица оставались неподвижны. Глаз его, вернее глаза, нельзя было видеть за темными очками. Как же его собеседник угадал?
— Я сказал «под страхом смерти», правда? Но пока что мы можем познакомиться ближе. Собственно говоря, мы друг о друге ничего не знаем. Ты мог быть куцым и тощим, плешивым или рыжим... Ты мог стать подлецом, еще подлее, чем раньше. Ты мог быть также северного типа или бретонцем. И вот все выясняется, хотя мы и не ходили вместе в школу!.. А что, правда, будто твоя жена не очень покладиста, а?.. Конечно, она тебя изругает за то, что от тебя разит винищем, и за то, что ты до полудня сидел на террасе в пижаме. Смешно-таки, что у тебя такой вид в этот час. Жожо!..
