Марина Серова - Охота на ведьму
Приняв от Константина, совершившего вояж к мусоропроводу, пустое ведро, я быстро расправилась с грязной посудой, рассовала ее по местам и отправилась искать своего дорогого сэнсэя, затихшего где-то в недрах квартиры. Обнаружила его в гостиной, скромно восседающим на диванчике, напротив беззвучно работающего телевизора. Уселась рядом и подверглась его первой, уверенной и блаженно-неторопливой атаке.
Уснули мы далеко за полночь.
* * *Метя халатами пол, соучастницы ритуала сошлись в тесном для четверых пространстве между столом и стеной. Восемь рук взялись за перекладину креста, подняли и, наклонив его влево, перевернули изголовьем вниз — поставили мягко, без стука.
Древний, глубоко дохристианский символ движения по пути добра превратился в свою противоположность, а соучастницы, объединенные единым благоговейно-молитвенным порывом, постояли, соприкасаясь в тесноте телами, склонив головы перед величием предстоящего действа, и разошлись в разные стороны по углам стола.
Спящая на нем жертва дышала неслышно и ровно. Еле заметно шевелилась складочка рубашки на высокой груди. Ее лицо было бледным даже в красно-оранжевом пламени чаши.
— Бог предал в наши руки девственницу, — глухим голосом проговорила седая, с нежностью проводя ладонью по волосам девушки. — Бог послал нам девственницу в момент, когда мы готовы воспринять великий урок изменения сознания!
Три пары сияющих счастьем глаз смотрели на седую не отрываясь.
— И теперь она наша посланница к Силе. Мы вольны отправить ее в места нездешние, восприняв нисходящую на нас способность к изменению сознания.
Седая простерла руку над грудью жертвы.
— А когда мы усвоим урок и обретем возможность восприятия, она вернется к нам с благословением Начала всех начал и проводит к источнику мировой Славы. И дай нам бог пройти по этому пути!
Седая обеими руками взялась за расстегнутый ворот рубашки, нагнувшись, рванула так, что заколебалось красно-оранжевое пламя. Тонкая ткань с треском распалась, обнажив грудь посланницы. Соучастницы, дружно взявшись, быстро освободили расслабленное сном тело от остатков одежды.
— Приступим во имя Источника всех сил!
Седая, закатав до локтя рукав, протянула вперед руку ладонью вверх. Стоящая рядом взяла нож и рукоятью вперед передала его соседке. Побывав в руке каждой, каждую приобщив к действу, нож лег в ждущую его ладонь. Седая ввела влажно блестящее, косое лезвие в пламя чаши и подняла нож над головой. Обнажила оскалом белые зубы и, шумно выдохнув, ударила им обнаженное тело.
* * *Костя, как, на мой взгляд, и полагается мужчине, сильному телом и духом, проснулся раньше меня. И, как полагается мужчине, разрядившемуся за ночь в достаточной степени, проснувшись, не стал меня тревожить, а, тихо встав, удалился от ложа, оставив даму нежиться в сладкой утренней дреме.
Сонно поразмышляв над всем этим, я встала и, завернувшись в тяжелый халат, отправилась на поиски своего рыцаря, испытывая, как и полагается даме, легкое смущение перед его первым взглядом, вполне протрезвевшим после ночных неистовств.
Костик мой, как всегда, на высоте! Кофе мне в постель он, конечно, подавать не будет. Да я и сама не позволю, и он об этом знает. Кофе у него на столе стоит, паром исходит, меня дожидается. Не первый раз так: я — к столу, а он — кофе на стол. Предугадывает мое появление, что ли?
Костя спешит мне навстречу, а я позволяю проводить себя, как дорогую гостью, к своему обычному месту — к табуреточке между столом и окошком, рядом с батареей отопления. Сейчас я тепла, мягка и во всем с ним согласна. Возражаю только против кофейной чашечки, заменяю ее добрым бокалом.
Мы улыбаемся друг другу и молча потягиваем ароматный, обжигающий напиток.
— Уйдешь? — спрашиваю его об очевидном.
Он морщит лоб гримасой: надо, мол, куда деваться!
«Знаю!» — отвечаю ему взглядом и влезаю в холодильник — соорудить громадный бутерброд ему на прощанье, такой, как он любит. У меня даже руки подрагивают во время этой работы — досадно!
Всегда одно и то же. Да не навек же мы расстаемся! А не расставаться нельзя. Разная жизнь у нас, и мы слишком разные. Он, к примеру, всегда будет больше сэнсэем, чем мужем, какую бы принцессу на горошине или белокурую бестию ни подай ему в постель. А я слишком азартно отношусь к почти каждому из своих расследований, чтобы стать прилежной женой. Вот и выработалась у нас система отношений, встреч и расставаний, при которых мы — пара, как те два пресловутых сапога.
Звонок в дверь раздался, когда я, устроив на обеих ладонях сотворенное мною чудо, подносила его своему рыцарю.
Да будь там кто угодно — высший в городе криминальный авторитет или областной прокурор, глава местной администрации или сам президент, какая разница — пока Костя торжественно-благодарно не примет из моих рук это хлебное, мясное, овощное чудо, не откусит кусок и не изобразит благодарное восхищение моим кулинарным талантом, я не пойду к двери.
Запахнув поглубже халат на груди, я наконец отомкнула замки и отодвинула задвижки, досадуя на некстати нагрянувшего визитера.
— Привет, Танюха! — простуженно прохрипел дурно одетый человек, настороженно воззрившийся на меня из-под надвинутой на глаза вязаной шапочки и даже не пытающийся переступить порог. — Это я к тебе, извини. Выйди на пять минут, будь добра. Дело есть!
Еще чего! К бомжам я не выходила!
— Заходи! — киваю Аяксу.
Глава 2
А через двадцать минут Аякс, раздетый и разутый, сидел на кухне, рядом с Константином, держал красной, похожей на гусиную лапку с вырезанными перепонками рукой пол-литровую кружку с чаем и, пережевывая свой бутерброд с колбасой, хищно поглядывал на остатки бутербродного чуда моего сэнсэя.
«Веселый бомжуха», как он любил себя называть, все пытался начать разговор о причинах, его сюда приведших, но Константин строго командовал ему: «Ешь!» — и тот замолкал, поджимал под себя ноги и еще старательнее работал челюстями. Управившись наконец с полубатонным деликатесом, перевел дух и, вытерев рот длинным, обмотанным несколько раз вокруг шеи шарфом, глянул на меня с таким отчаянием, что не сжалиться над ним было выше моих сил.
— Рассказывай, Вениамин! — разрешила я, положив руку на Костино колено.
— Да что рассказывать-то?! Рассказывать-то, в общем, нечего! — зачастил он, опять впадая в смущение. — И не рассказывать я пришел, а просить тебя, Танюха, к нам приехать и посмотреть по-своему, как и что. На месте разобраться и совет дать. А то людишки мало-помалу уже в рожу друг другу залезать стали. А это не дело, в рожу-то, не по-людски как-то!
И замолчал, часто помаргивая слезящимися глазами, бегающими под тяжелым взглядом Константина.
— Не дело! — согласился тот, наклоняя голову.
— Вот-вот, и я про то же! — взбодрился Аякс. — Так что, поехали, а? А по дороге я и рассказал бы.
— Куда?
Сегодня я ему удивлялась. Куда подевался острый язык и связная речь этого проходимца, во все времена года и в любых передрягах не терявшего естественной наглости и присутствия духа.
— На свалку! — Он пожал плечами, мол, что тут непонятного! — Кино бесплатное, ей-богу! — вздохнул удрученно Аякс. — Как дети малые, правда-правда!
— Тихо! — возвысил голос Костя, и Вениамин затаил дыхание.
— Какие дети?
— Да не дети, какие там дети! — бормотал Аякс быстро и виновато. — Девчонка там одна. Понимаете, люди, Кваскин ее вечером нашел. Шел и набрел на нее… Под деревьями, на снежке и от дороги-то вроде бы в стороне. А как нашел, припер к нам на закорках, вот, говорит, дочка у меня была, раньше еще, в те времена, так, говорит, до того похожа! А девчонка-то голенькая совсем. Фадеич говорит… давай зароем ее в мусор… а как огонь дойдет, то сгорит пусть, и концы в воду. И другие его поддержали, а Кваскин — в истерику, да на Фадеича, ты, говорит, стерва старая, ментов надо вызывать, а не жечь девчонку-то!
— Как жечь? — обрела я дар речи. — И почему голенькая?
— Так ведь мертвая она, — выговорил Аякс слово, которого боялся, и замер с распахнутыми глазами.
На Костином лице набрякли брови, тяжело сошлись к переносице.
— Маленькая? — только и спросил необычно густым голосом.
— Да вот, помоложе Танюхи будет. — Аякс боязливо, искоса смотрел на него. — Может, даже — раза в два.
— А точно мертвая?
Бестолочь Костя! Да разве бомжи ошибутся в этом?
— Да как же! — понизил голос Аякс. — Если у нее живот разрезан! — Он провел ребром ладони поперек себя сразу под ребрами. — И через край веревочкой зашит.
— А я зачем? — спрашиваю осторожно. Хоть тресни, непонятен мне его визит.
— Да Кваскина урезонить, — он ответил укоризненно и терпеливо. — Или Фадеича с остальными. Как решишь, словом.
