Марина Серова - Праздник теней
— Боже мой, Таня! Что у тебя с костями? Артрит? Они у тебя так скрипят, что страшно за тебя делается… Надо заботиться о здоровье.
— Мельников, — я посмотрела на него взглядом строгой учительницы, — я пришла к тебе по делу. Прекрати, пожалуйста, вести себя, как школьник на перемене.
— Конечно, конечно, — согласился он, — разве ты могла зайти ко мне просто так? Навестить больного друга, не имея за пазухой хорошенького камешка в виде некоего «дельца»! Это не в твоих привычках, милое дитя…
Разбушевавшаяся стихия студенческих подколов уже затянула Мельникова в свой водоворот. Остановиться было выше его сил.
— Говорят, ты занимаешься теперь пропажей детей…
Мой вопрос заставил его вздрогнуть. Или это мне показалось? Нет, спина Мельникова напряглась. Куча незамеченных бомб обрушилась на стену. Андрюшка выключил компьютер, обернулся ко мне и сказал:
— Откуда такие сведения?
— Слухами земля полнится, — пожала я плечами.
— А тебе-то что за интерес до моих профессиональных секретов?
— Именно некое дитя меня и интересует… Только кончай изощряться в остротах, ладно?
Поймав мой умоляющий взгляд, он удивился. В самом деле, так было хорошо. Так мило. Обычно я не имею ничего против наших словесных пикировок. Наоборот — искренне наслаждаюсь моментом. Только не сейчас. Развлекаться именно теперь не хотелось. Мне было не до этого. Поняв, насколько я серьезна, он присвистнул.
— Кажется, в этой скачке мы потеряли лучших товарищей… Иванова, что с тобой? Твое лицо носит на себе печать излишне глубоких раздумий… От этого, между прочим, случаются морщины.
Я ничего ему не ответила. К собственному ужасу, я поняла, что все перемешалось в странный винегрет — обида на Петечкиного папу, почти швырнувшего мне в лицо честно заработанные деньги, исчезновение мальчишки со странными для нынешних детей мечтательными глазами, на все это наложилось еще и повышение цен с очередной сменой правительства, и сейчас… Сейчас я так разрыдаюсь, что случится как минимум наводнение, а как максимум всемирный потоп. Мельников это понял. Во всяком случае, за сохранность собственных полов он испугался.
— Что случилось-то? — не на шутку перепугавшись, спросил он.
В ответ я пожала плечами.
— Андрей… Делом Марика Гольдштейна начинал заниматься ты?
Некоторое время он молчал. Смотрел в окно, за которым не было ничего интересного. Только глухая стена соседней развалюхи. То ли Мельников увидел ее первый раз в собственной жизни, то ли за этой стеной красного цвета скрыта некая тайна, давно занимающая воображение старшего следователя, но смотрел он туда так долго, что мне показалось, больше я его голоса вовеки не услышу. Что же связано с Мариком такого, отчего даже Андрей замолкает, не желая говорить? Не сын же английской королевы украл бедного Марика? Или его похитили государственные мужи, дабы с помощью выкупа расплатиться с пенсионерами? Наконец он повернулся в мою сторону. По крайней мере, я еще существую. На меня даже взглянули! Мне даже решили ответить! Правда, мой друг предпочел не смотреть мне в глаза. Однако все-таки я услышала:
— Ах вот тебя что интересует…
Странно, что мой вопрос подействовал на него так, будто я предложила ему срочно заняться расследованием гибели принцессы Дианы. Конечно, было бы интересно заняться этим, но я пока куда больше волновалась за судьбу маленького мальчика.
— Поясни, почему ты считаешь мой интерес странным, — попросила я. — Пропал ребенок. Этого ребенка я однажды встретила на улице. Он помог мне выбраться из состояния полной апатии, в которой я оказалась благодаря взрослым дядям. Теперь я хочу помочь. Это что, правда так странно?
Он посмотрел на меня так, будто за моими плечами выросли огромные крылья серафима. Я удивила его своим вопросом, как Дэвид Копперфильд, спрятавший невесть куда огромную статую Свободы. Наконец услышала в ответ:
— Он нашелся.
— Ты в этом уверен?
— Так говорят его родители, — пожал он плечами.
— Я не спрашиваю тебя, что говорят его родители. Они вполне могут говорить то, что от них требуют. Меня интересует, что по этому поводу думает старший следователь Мельников, — сухо сказала я.
— А можно поинтересоваться, по какому это праву свой очаровательный носик сюда сует детектив Иванова? — вскипел Андрюшка.
— Я потом тебе объясню, — пообещала я.
— А я тебе потом объясню, почему мне противно, когда меня считают одним из придурков, которым выгоднее поверить запуганным насмерть родителям, чем лезть в огромную заваруху, напоминающую религиозную войну! Тем более что у меня и так хлопот хватает. Ребенок-то не единственный пропал. Уже второй случай в одном районе.
Ого. Вот это взрыв эмоций… Прошибли тебя, Андрейчик. Ох прошибли.
— Я тебя таким не считаю, — успокоила я его, — а мальчику хочется помочь.
По его глазам я видела, что он меня понимает. Похоже, не только меня эта история выбила из колеи. Он помолчал немного, потом сказал:
— Когда ребенок находится, лица родителей становятся спокойными. А лица Гольдштейнов стали еще более потерянными. Мать держит себя в руках, хотя понять не могу, как ей это удается, а отец… Временами кажется, что он близок к помешательству. Что он вот-вот разрыдается. Нет, — тряхнул он головой, — я не думаю, что мальчик нашелся. Что-то произошло. Не знаю что. Но это заставило их забрать заявление и настаивать на прекращении поисков. Однако ж и интуиция у тебя, Иванова! Просто экстрасенс какой-то!
— Если быть честной, — вздохнула я, — мне до безумия хотелось, чтобы моя дурацкая интуиция на этот раз меня подвела. Я шла к тебе и надеялась — мальчик на месте. Дома. Мне очень не хочется, чтобы с ним случилось несчастье.
— Я тебя понимаю, — Андрей грустно улыбнулся, — только пока сделать ничего нельзя. Заявление о пропаже аннулировано. От помощи милиции официально отказались. Не будешь же бегать за родителями и требовать, чтобы ребенка тебе предъявили…
— Иногда это бывает необходимо, — констатировала я, — встречаются такие родители, что не приведи Господи…
— Но не в данном случае, — покачал Андрей головой. Вышло у него это печально, как у заблудившегося в городе жирафа. — Гольдштейны интеллигенты. Мальчик является для них отдушиной и спасением. Он — поздний ребенок. Единственный и долгожданный. Так что не могу их понять. Может быть, это потому, что они — евреи? Происходящему можно найти лишь одно объяснение, произошло нечто экстраординарное. Их вынудили забрать заявление. Возможно, мы имеем дело с обычным киднеппом. Сама знаешь — их основное требование обычно — не обращаться в милицию… Многие его выполняют; когда близкому тебе человеку угрожает опасность — пойдешь на все. Не задумываясь о последствиях…
Зря я на него разозлилась. Ему и так приходилось несладко. И я ввергаю его в новые проблемы. Кому это может понравиться… Да и его вопрос вполне справедлив.
Действительно, отчего это, зачем и почему, с какой стати это вдруг Танечка начала совать свой хорошенький носик в чужие избушки с погремушками, когда ее никто об этом и попросить не удосужился? Откуда в этой грехом прожженной душе зажегся ярким солнцем альтруизм, призывающий ее к подвигам? Может быть, я придумала все? И мне нужно спокойно уйти? Поверить в то, что Марик дома? Тогда ничего не произойдет страшного, так ведь? Ничего… Только… Только Мариков в этой жизни мало. Петечек много, ох много, а Мариков раз-два — и обчелся. Пропажа Марика очень существенно отразится на моем личном самочувствии. Мне Марики нужнее Петров Васильевичей.
— Когда я увидела его фотографию по телевизору, — сказала я скорее себе, чем Андрею, — с таким страшным словом «разыскивается», мне показалось, что небеса обрушились на мою голову. Может быть, в этом знак свыше. Почему-то я шла именно по этой грязной улице. Он шел навстречу и улыбнулся именно мне. Как он почувствовал, что мне это в тот момент было необходимо? Только получилось у него здорово — как будто мне, тонущей, вовремя протянули руку. И теперь, зная, что он тонет, и не протянуть ему в ответ свою — я не могу. Это нечестно. — Я посмотрела на него и тихо попросила: — Мне нужно связаться с его родителями, Андрей. Очень. Я не знаю, что там происходит. Но скорее всего они беспомощны и растеряны. Они уверены, что никто им помочь не может. Они смирились. А я смогу его найти. Я знаю это. — Он молчал. — Мне нужен только их адрес. Больше ничего. Возможно, им действительно запретили обращаться в милицию. В проклятом киднеппинге это принято. Но я не милиция! Я частный сыщик, черт побери…
— Таня, — прервал он осторожно мой словесный поток, — им нечем платить. Какие деньги могут быть у преподавателей? Откуда? Сама подумай… От твоих услуг наверняка откажутся.
Я задохнулась от возмущения. От Андрюшки я такого не ожидала. Ну ладно, когда какой-нибудь Василий Иваныч кидает тебе на стол деньги с видом возмущенного моим нахальством праведника! Но Мельников…
