Алан Глинн - Корпорации «Винтерленд»
Ноэль трет глаза, думает о том, что случилось в баре. И это тоже некстати. Пэдди Нортон, тычащий себе в грудь пальцем, бессмысленный спор, длящийся вот уже несколько дней. И Джеки так некстати позвонил: получилось, будто он сбежал. Будто…
Ноэль качает головой.
Вот перспектива нового проекта пришлась бы кстати. С Ричмонд-Плазой, как с любой большой стройкой, проблем хватает. Но раньше ведь они всегда решались. И сейчас решатся.
Племянник мертв — вот это действительно худо.
На подъездах к Джордж-стрит пробка немного рассасывается. Ноэль опять берется за мобильник: ему нужно с кем-нибудь поговорить. Он набирает Джеки, спрашивает, нет ли новостей.
— Нет. И, честно говоря, меня это настораживает. Я позвонил, но не добился ни одного внятного слова.
Старший инспектор с Харкорт-стрит Джеки Мерриган — добрый друг Ноэля. Имея доступ к святая святых полицейского управления, он помогает Ноэлю с ценной для строительного бизнеса информацией, а также вот уже больше года чисто по-дружески держит Ноэля в курсе вопросов иного толка.
— Ты думаешь, — спрашивает Ноэль, — заказуха?
— Похоже на то. Думаю, да.
— Жуть!
— Все признаки налицо.
Ноэль замолкает, качает головой:
— Боже мой, до сих пор не могу прийти в себя. Когда ты позвонил, я выпивал с Пэдди Нортоном. Я просто встал и вышел, не говоря ни слова.
— Понимаю, Ноэль.
— Господи, что за напасть! Еду к сестре.
— Естественно. — Затем следует пауза. — Передай ей, пожалуйста, мои соболезнования.
— Обязательно передам. Перезвоню позже.
Ноэль вешает трубку. Не успевает отложить телефон, вспоминает: оставил папку на барной стойке.
Черт.
И что теперь? Звонить Нортону? Заскочить к нему домой? Забрать папку? Придется. Утром ведь конференц-связь с парижским офисом.
Черт.
Но сейчас не время думать об этом. Не время. Кладет телефон в карман.
Через несколько минут он сворачивает с Южной Кольцевой, перемахивает через канал, выезжает на Клоуэр-роуд и встает на прямую и в этот момент совершенно свободную трассу, ведущую в Доланстаун.
3
Катерина сидит дома одна; ее шатает от новостей. До звонка она потягивала водку с колой, теперь пьет просто водку, причем мощными глотками. Ставит бокал на столик, берется за телефон. Звонит Ивон — одной из сестер, живущей неподалеку, сообщает о случившемся. Ивон секунду ошарашенно молчит, потом собирается. Просит дать ей пятнадцать минут, говорит, что позвонит Мишель с Джиной и приедет. Тогда Катерина звонит своей соседке, миссис Коллинз — та обещает, что зайдет и посидит с ней до прибытия Ивон.
Телевизор по-прежнему включен. До звонка Ноэля Катерина в сотый раз смотрела «Друзей»[5]. Сейчас ей, конечно, не до них, но телик она не выключает — пусть себе работает, пока кто-нибудь не явится: все-таки компания. Пульт из руки она тоже не выпускает — он успокаивает: с ним ей кажется, что она занята, что способна влиять на ситуацию. И над всем: над звонками, над бесцельным шатанием по дому, над «Друзьями» — текут ее безостановочные слезы, то молчаливые, беззвучно скатывающиеся по щекам, то громкие, на всю катушку, буйные, захлебывающиеся. В какой-то момент Катерина замечает свое отражение в зеркале и не на шутку пугается. Неужели она так старо выглядит? Неужели превратилась в старуху?
Это неправда! У кого-то другого убили сына! Хотя, учитывая род занятий Ноэля, она и раньше, надо признаться, — десятками мрачных вечеров сотнями мрачных красок — рисовала себе подобную картину. Просто рисуй не рисуй, а в реальности все… совсем не так.
Первой появляется миссис Коллинз. Катерина моментально сожалеет о том, что позвала ее. Соседка добра, но, как бы получше выразиться, приторно добра. Такая задушит добротой. Вот и сейчас: она только ступила на порог, а в коридоре уже нечем дышать. Вскоре приезжает Ивон, перенимает вахту у миссис Коллинз. За это ей огромное спасибо, но дальше она отнимает у Катерины водку со словами, что, мол, один-два стаканчика — еще ничего, но больше — уже перебор. Скоро приедут копы, говорит она, увезут тебя, скорее всего, на опознание. К тому же выпить ты всегда успеешь. Затем она идет на кухню ставить чайник — чайник, мать твою. Провались он пропадом, этот чайник!
Катерина готова шваркнуть чайник об пол.
— Вот и славно. Что может быть лучше, — произносит миссис Коллинз, которая явно не понимает, куда себя приткнуть, и следует на кухню за Ивон, — чем чашечка доброго чая.
Чашечка гребаного доброго чая доканывает Катерину. Она пытается отвлечься, бросает взгляд на фотографии в углу гостиной. Поднимается с дивана, подходит к полкам, разглядывает.
Невероятно! Когда родился Ноэль, ей было восемнадцать. Вы только поглядите, что за красотка! Все парни в округе мечтали лишь об одном — завалить ее — и волочились почем зря. Так что, когда Катерина залетела, никто не удивился. Удивились выбору: почему, спрашивается, надо было залетать от такого придурковатого урода, как Джимми Демпси? Сама Катерина не парилась. Как только на свет появился малыш, ей стало абсолютно все равно; когда Джимми свалил в Англию, она даже вздохнула с облегчением. Это было ее дитя. Не Демпси, а Рафферти, к тому же Ноэль Рафферти, полный тезка ее брата.
Фотографии расставлены в хронологическом порядке; она рассматривает их поочередно, одну за другой.
«Господи, — думает Катерина, кусая губы, — сыночек мой. Взгляните: вот малыш, вот мальчик, здесь уже подросток. Вот его жизнь… вот и вся его жизнь…»
Она опять захлебывается в рыданиях, отворачивается. Подходит Ивон с чаем. Катерине хочется послать ее куда подальше, сказать, что чая не надо, но она этого не делает, берет чашку в руки.
Раздается дверной звонок.
Ноэль.
Он только вошел, а Катерина уже мчится из гостиной в коридор, встречает его. Там они стоят не меньше минуты, крепко и горько обнимаются.
Катерина боготворила брата всю жизнь. Последние годы они видятся реже, чем раньше, или, скорее, реже, чем ей того хочется. Он вечно по уши в работе: если не спит, то на совещании, или на заграничной пьянке, или просто на объекте. Ее вдруг осеняет, что дело не только в работе. Что-то другое мешает им общаться, всегда мешало. Просто она не решалась признаться себе в этом.
С возрастом биография сына становилась все круче, а упоминаний в прессе и прочей дряни все больше. Может, брат стеснялся их родства, стыдился его?
И что?
Да ничего. Катерина запуталась, но мысли не отбрасывает, просто на время отпускает ее. Она стоит в объятиях Ноэля, обласканная мягкостью его костюма, опьяненная дурманом одеколона, и спрашивает себя: вдруг в глубине души брат обрадовался, что нерадивый племянник больше не будет его позорить?
Подумала — и самой стало страшно. И стыдно.
Первым размыкает объятия Ноэль, берет лицо Катерины в ладони, заглядывает ей в глаза.
— Я скорблю вместе с тобой, Катерина, — произносит он.
Ее лицо опять скукоживается, объятия возобновляются. Из кухни появляется Ивон. Они с Ноэлем кивают Друг другу. В итоге все перебираются в гостиную, рассаживаются по диванам. Ведут себя на удивление чопорно, будто находятся на официальном приеме.
В воздухе жуткий напряг. С чего — непонятно.
Тут миссис Коллинз поднимается, и все становится на свои места.
— Я исчезаю, — шепчет соседка, кивая Ивон и Ноэлю.
Бросает взгляд на Катерину и резко отводит глаза. Секунда — и ее уже нет. Наконец-то они втроем.
Семьей.
Но долго это не длится.
Опять звонят в дверь, у Катерины опять щемит сердце. Это Мишель или Джина, предполагает она.
Ивон отправляется в коридор, а брат с сестрой остаются на месте: молчат, гладят друг друга взглядами, прислушиваются.
Дверь открывается.
— Добрый вечер, мэм.
Голос низкий, с сильным акцентом — сами мы не местные, блин.
Ноэль встает.
— Полиция, — спокойно произносит он.
Выходит из гостиной.
Катерина прислушивается: в прихожую вошли двое, может трое, копов. Говорят немного. Она представляет: стоят, наверное, там, грозятся, корчат рожи, качают головой. Потом наступает страшный момент: двое полицейских заходят в гостиную. Поверх формы — желтые люминесцентные куртки, они в них похожи на телепузиков. Лица у обоих виноватые, как у кокер-спаниелей. За ними в комнату входит следователь в штатском, ростом пониже, возрастом постарше, в темносинем костюме. Полиция в этом доме не впервые, но чтобы ее пустили через порог — такого не бывало. Катерину начинает трясти. Она представляет, как среагировал бы Ноэль, но молчит. Нет сил сопротивляться; в голове так много всякого, что сейчас для нее гораздо важнее: воспоминания, образы, фразы. Вот бы водки сейчас!
Куда Ивон ее задевала?
