Марина Серова - Сентиментальный убийца
— Мое почтение, Татьяна Юрьевна, — продолжал рассыпаться Головин, а потом обменялся энергичным рукопожатием с солидным толстяком.
— Очень… э-э-э… Самсон… Серге… Станиславович… — прокудахтал Геннадий Иванович и тут же сбился, потому что наступил на ногу своей почтенной супруге и получил такой обжигающе ледяной взгляд в свою сторону, что невольно поперхнулся вдыхаемым им воздухом. Разумеется, мысль осталась незаконченной.
Впрочем, Головин его и не слушал. Он подвел дорогих гостей к столам и усадил по правую руку от отведенного ему самому главного места.
…Получилось так, что рядом с этими людьми оказалась я. И (как выяснилось немного позже) нельзя сказать, что это было самым плохим соседством.
* * *Все потекло по традиционно отлаженному сценарию. Говорились тосты, здравицы, какого-то грузина едва не спихнули под стол за то, что говорил чуть ли не получасовой тост, который можно было резюмировать коротким русским: «Ну-у, за дружбу!» — а в целом от вечера в честь тридцатилетнего юбилея Самсона Головина я ожидала большего.
Впрочем, вскоре мои ожидания начали оправдываться.
Сидевший по левую руку от меня Геннадий Иванович, который все время молчал и только однажды произнес какой-то нелепый и маловразумительный тост, икнул и, проигнорировав в высшей степени выразительный взгляд своей супруги, которая второй час высокомерно цедила ананасовый сок, повернулся ко мне и проговорил:
— Я полагаю, что в высшей степени достойный человек, каковым является Самсон Самсонович… кхе… мое присутствие на его юбилее не может дезавуировать предвыборную кампанию на пост… м-м-м… — он подцепил на вилку кусок мяса, приправленного ароматным соусом, и продолжал, не замечая, что соус упорно капает на рукав надменно застывшей, как каменное изваяние, его супруги Татьяны Юрьевны, — в высшей степени… мням-мням… достойного человека. Лишним доказательством тому может послужить… кхе… какими женщинами он окружает себя. К плохому человеку такая очаровательная женщина… как драгоцен… вы Евгения Максимовна, не так ли… позвольте ручку… ням-ням… к нехорошему человеку такая женщина не потянется.
…Когда только успел, господи? Ведь сидел тише воды ниже травы!
Геннадий Иванович приложился куда-то в район моего запястья, пачкая мне руку соусом, и, не заметив, как поспешно я отдернула руку, опустил свой правый локоть на стол. Локоть размазал по прибору мусс из лангустов, но Геннадий Иванович остался в полном неведении и выговорил что-то из разряда уже совершенной околесицы:
— А к-как вы… позвольте спросить… относитесь к Коммуни… коммунисти-цкой партии Российской Федерации?
Ничего себе вопросики у господина. Хорошо еще не спросил о роли категорического императива Иммануила Канта в становлении этического аспекта классической немецкой философии с последующим перетеканием в иррациональный волюнтаризм Артура Шопенгауэра.
Я мягко улыбнулась, насколько можно вообще улыбаться в ситуации, когда тебя мажут соусом и задают неуместные вопросы, и ответила:
— А я к ней вообще не отношусь.
— И сов… совершенно напрасно, — проговорил он. — Вот когда я стану вашим губернатором, то… тогда и посмотрим, как относит… относительно вашей персоны, многоуважаемая…
Я мысленно взмолилась богу, чтобы он пробудил сознание окаменевшей рядом с Геннадием Ивановичем мумифицированной супруги, которая, казалось бы, вовсе не замечала, что муж довольно откровенно пытается занять разговором молодую и красивую женщину.
Бог не отозвался. Зато отозвался Головин, который уже вторую минуту созерцал экзерсисы Геннадия Ивановича.
Он подошел ко мне сзади и, положив руки на плечи, проговорил:
— Что, Женя, ты уже познакомилась с вашим будущим губернатором?
Я подняла на Геннадия Ивановича довольно-таки холодный взгляд и сказала:
— Если это можно назвать знакомством, то да.
— Меня зовут Геннадий Иванович Турунтаев, — проговорил тот и, зацепив рукавом вазу с фруктами, опрокинул ее в блюдо с салатом. — Я кандидат в губернаторы от КПРФ.
Ну конечно! Я вспомнила, где я могла видеть это круглое и, надо сказать, довольно добродушное лицо. Вероятно, оно мелькало в рекламных роликах, которые я при моем врожденном равнодушии, даже антипатии ко всяческой политике способна просматривать не более двух секунд кряду.
— Ага… это у вас рейтинг шестьдесят процентов? — выудила из памяти я.
Если сказать, что мои слова польстили ему, — это значит ничего не сказать. Он расплылся в широчайшей улыбке, сделал левой кистью хватательное движение — вероятно, для того чтобы поймать мою руку и в очередной раз галантно к ней приложиться, — но вместо моей руки ему попалась свиная ножка, которую он и поцеловал с трогательной нежностью. А потом вцепился зубами, увидев, что это вовсе не то, что он намеревался взять.
— Фоверфенно верно… мням… мой рейтинг… чав-чав… это я…
Мало того, что его дикция и до того не отличалась особенной четкостью в связи с обильными возлияниями, он еще и начал жевать. После чего вычленить что-либо из его длинной речи стало совершенно невозможно.
Не исключено, что она была предвыборной. Перед отдельно взятым избирателем, то есть мной. К этому выводу я пришла, когда среди прочего речевого букета идентифицировала слова «антинародный», «беспредел», «заводы» и даже замысловатое словосочетание «деприватизация национального достояния».
Я беспомощно оглянулась на Головина, но он только улыбнулся с загадочным видом и отошел к другим гостям.
Тем временем Турунтаев дожевал поросенка и заговорил более членораздельно, но не намного более осмысленно:
— Значит, вы оправдываете Ельцина и его р-р-р… реформы?
Я попыталась было подняться, но тут увидела, что Головин делает мне какие-то загадочные пассы руками, и поняла, что он просит пообщаться с господином Турунтаевым как можно дольше и плотнее.
И это под боком у жены.
Ну Головин, доберусь я до тебя! Не будь ты сегодня именинником…
Я повернулась к Турунтаеву, который уже оживленно совал мне в район подмышки фужер с шампанским, и проговорила:
— Скажите, Геннадий Иванович, а почему все коммунисты так любят это имя — Геннадий?
— Что?
— Я имею в виду, что многие коммунистические лидеры носят имя Геннадий: Геннадий Андреевич Зюганов, Геннадий Николаевич Селезнев, вот вы еще…
— А-а-а, вот в каком смысле! — пьяно обрадовался Турунтаев. — Да в нашей концепции вообще стоит отметить… в-в-в… тягу к исконно русским именам. Владимир Ильич…
— Иосиф Виссарионович, — продолжила я. — Чисто русские имена Лаврентий Павлович и особенно Лазарь Моисеевич.
Он посмотрел на меня даже не с обидой, а с каким-то детским негодованием. Вероятно, коммунистам на самом деле вредно пить. Хотя как сказать: упомянутый Турунтаевым Владимир Ильич вообще из спиртного только чай с лимоном употреблял, а вон каких дел наворотил, до сих пор разгрести не можем.
— Давайте лучше выпьем, Геннадий Иванович, — довольно дружелюбно проговорила я.
…А вдруг он на самом деле станет новым губернатором Тарасова?
А эта мымра окоченелая — его жинка — за все время так и не шелохнулась.
Глава 2 Торжественный выход высокого гостя
Ближе к ночи все стало на свои места.
На сцене в мечущихся лучах светового шоу извивалось несколько фигур, мужских и женских: это был стриптиз-балет, действительно набранный из бывших балетных танцовщиков, которые, как водится, не смогли заработать себе на жизнь высоким искусством и теперь переметнулись в презренную, но денежную сферу шоу-бизнеса.
Гости разбрелись по ночному клубу; наиболее продвинутые уже отправились наверх, где к их услугам были бильярд, кегельбан, столы для покера и рулетки, а также нежные руки квалифицированных массажисток. Со всем прочим, прилагающимся к этим рукам и к этим массажным услугам.
Головин куда-то на время пропал, а потом появился с красными, как у кролика, глазами, хохочущий и неестественно бодрый. Если учесть, что перед своим исчезновением он предлагал мне дернуть по «дорожке» кокса, то не составляло особого труда догадаться, чем он занимался в этой кратковременной отлучке.
А с кокаином — это у него, кажется, довольно серьезно. «Дурь» для богатых.
Я сидела в обществе двух мужчин. Нельзя сказать, что я была сильно пьяна, но выносить общество Турунтаева, будучи трезвой, возможным не представляется.
Господи, как работают его имиджмейкеры? Почему они позволяют ему нарисоваться перед очами избирателя в таком возмутительном виде?
Впрочем, это можно несколько оправдать тем, что данный сейшн был закрытым для прессы. Конечно, несколько ретивых газетчиков и назойливых папарацци местного разлива пытались проникнуть в клуб, но потерпели полное фиаско, не преодолев заслонов «габриэлевских» секьюрити.
