Антон Леонтьев - Девять с половиной идей
– А у нее нет папы, – произнес кто-то из детей.
Воспитательница постаралась замять эту неловкую сцену, стала что-то весело говорить, декламировать стихи, но Сережа, который был самым одаренным мальчиком, крикнул так, чтобы слышали все:
– А моя мама говорит, что у тех, у кого нет отца, семья неполная! Они незаконнорожденные!
Поднялся крик, воспитательница вскочила на ноги и попыталась стукнуть мальчика. Никто толком не понял, что означает «незаконнорожденный», однако это звучало противно и гадко. Что-то плохое, и это плохое было связано с Олей.
Оля запомнила, что тогда никто не смеялся. Все смотрели на нее с каким-то доселе незнакомым чувством. Это было презрение. Девочка поняла, что ее презирают за то, что у нее нет папы.
Она чувствовала на себе взгляды своих друзей, с которыми только что играла в мозаику или одевала кукол, а те, окружив ее кольцом, стояли молча и смотрели. Тогда Оля побежала в спальню, улеглась в свою кровать и стала плакать.
К ней никто не подошел, воспитательница, только заглянув, исчезла.
Когда Оля вышла обратно к группе, ее перестали замечать. С ней больше не играли, другие дети сторонились ее. А когда пришли родители, каждый ребенок что-то обязательно шептал своей маме или, хуже того, папе.
А Олиной мамы не было, пришла тетя Маша, у которой Оля потом, по дороге домой, и спросила, почему у других детей есть папы, а у нее нет. И что такое незаконнорожденный.
Тетя Маша, веселая, полная блондинка, сжала ее руку и сказала:
– Глупости, Оленька, не слушай их. Это сплетни, как и то, что говорят старухи про меня и моих малышей, сидя около подъезда. Они хотят сделать тебе больно, но ты не давай им понять, что чувствуешь боль, и ни в коем случае не плачь. Им только этого и надо. Будь сильной. А папы у тебя нет, потому что он не самый лучший человек. И обещай мне, что ты всегда будешь любить свою маму, несмотря ни на что. Она делает все, чтобы вам жилось хорошо, запомни. Есть много людей, которые рады причинить боль, но ты не поддавайся.
Оля расплакалась второй раз за день, прижавшись к тете Маше, а та обняла девочку. И именно в этот момент Оля пообещала себе, что никогда не бросит свою маму, которую она любит больше всего на свете.
Мамы все еще не было, хотя она обещала в это время быть дома. Неожиданно зазвонил телефон, и его трель испугала Олю. Она еще никогда не брала трубку сама, хотя много раз видела, как ее мама говорит по телефону.
Звон продолжался, и Оля шагнула к темно-красному аппарату. Она сняла тяжелую трубку и сказала:
– Да.
На том конце провода воцарилось молчание, кто-то сопел, а затем мужской голос, похожий на тот, каким вечно курящий папиросу дворник Федя кричал на детвору, произнес:
– Эй, позови маму. И быстро! У меня к ней заказ.
– Ее нет дома, она еще не вернулась из больницы, – сказала Оля, зная, что мама работала в большой клинике в центре их городка. Правда, она ни разу не брала дочь с собой на работу, хотя Оля много раз просила ее об этом. Но та отказывалась, она умела быть непреклонной, когда хотела.
– В какой больнице, детка? – произнес хриплый голос. – Где она шляется? Когда завалится домой, передай, чтобы срочно связалась с Юрием. Ты поняла?
– Да, – ответила Оля, хотя ей совсем не нравился голос этого человека и то, как он говорит о ее маме. Но она была послушной девочкой. Она обязательно передаст маме, когда та придет домой.
– Ну, хоккей, – отозвался мужчина, и в трубке послышались отрывистые гудки.
Едва девочка положила трубку, как услышала, что замок в двери открывается. Это была мама.
– Здравствуй, доченька, – проговорила та, входя. – Я в магазине в очереди стояла, там давали зеленый горошек, вот, нам и тете Маше взяла.
Оля подошла к маме, одетой, как обычно, в клетчатое красное пальто. Ему завидовали многие соседки, например, тетя Лариса, жившая этажом выше, она, вечная модница, упрашивала маму продать пальто, а услышав отказ, допытывалась, где та сумела его купить.
– Такого в наших магазинах нет, – говорила она, пуская в потолок струю дыма из тонкой сигареты, – разве что в валютных. Ну, признайся, ты его там брала? А откуда чеки? Может, у тебя и доллары есть? Если что, обращайся ко мне, я тебе по выгодному курсу обменяю.
Пальто мама так и не продала, а тете Ларисе ответила, что купила его случайно в универмаге, там их выкинули всего несколько штук, и она оказалась первой у прилавка. Но соседка, скривив узкие губы и приподняв выщипанные брови, явно ей не поверила и, фыркнув, удалилась.
– Тебе звонил Юрий, – сказала Оля, наблюдая за тем, как мама выгружает из сумки банки с консервами и другие продукты. Рука мамы дрогнула, она, обернувшись, испуганно спросила:
– Оленька, что он сказал?
– Что у него есть для тебя работа…
Мама бросилась к телефону, набрала номер, захлопнула дверь на кухню. Но Оля все-таки услышала разговор.
– Алло, гостиница, Юрия Алексеевича, пожалуйста. Да, подожду… Алло, это ты? Как ты смеешь звонить мне домой и тревожить дочь, зачем ты ей открытым текстом… Да, да, поняла… Скоро буду… Но все-таки, кто это?.. Хорошо, выхожу.
– Доченька, я сейчас пойду на работу, меня срочно вызывают, тяжелый больной, – проговорила мама, выходя из комнаты. Она уже переодела платье. Теперь на ней было длинное, с цветами, которое пахло духами и так нравилось Оле.
– А ты надолго, мама? Это ваш директор звонил? Он мне не понравился, какой-то злой…
– Он никому не нравится, Оленька, – вздохнула мама. Ее взгляд был каким-то обреченным. – Я буду поздно, поэтому сейчас отведу тебя к тете Маше.
– Не хочу! Мама, возьми меня с собой, я буду тихо сидеть, не помешаю тебе. Ты уже столько раз обещала показать мне больницу изнутри, а все время обманываешь…
– Замолчи, Ольга! – воскликнула мама. Она никогда не называла дочь полным именем, и это могло означать только одно – она чрезвычайно рассержена.
Оля не стала больше просить, только надулась и не дала маме руку, когда та отвела ее в квартиру на том же этаже к тете Маше. Соседка, выйдя на звонок, лишь покачала головой. Тетя Маша была в фартуке, она пекла пироги для своего большого семейства.
– Кира, и когда же это все прекратится? – зашептала она.
– Машенька, возьми ее к себе, – произнесла мама. – Я надолго, если что, то отведи ее и в сад. Ты же понимаешь.
– Ну зачем? – опять начала тетя Маша. – Неужто ты не понимаешь, что это окончится плохо. Если хоть кто-то узнает, то…
– Но ты же знаешь, – возразила мама.
– Я – это другое дело, – тихо сказала тетя Маша, вытирая руки о фартук и привлекая к себе Олю. – А вот если другие…
– Ладно, я бегу, – проговорила мама. И добавила: – Маша, иначе прожить нельзя. И тебе, и мне. Вот еще немного, и тогда сможем переехать с доплатой в Ленинград…
– Это «еще немного» длится уже пять лет. – Тетя Маша обратилась к Оле: – Попрощайся с мамой, Оленька.
Но девочка отвернулась, уткнувшись в покрытый мукой халат тети Маши. Мама накричала на нее, и притом ни за что. Оля не хочет говорить с ней. Она ощутила, как мама ласково поцеловала ее в волосы, а затем послышались торопливые шаги по лестнице.
У тети Маши было хорошо. Сначала они наелись теплых пирожков с чаем, потом вместе с ее двумя дочками, ровесницами Оли, играли в куклы. А потом пошли спать.
Оля не знала, сколько было времени, но за окном царила тьма. Значит, еще ночь. Кто-то настойчиво звонил в дверь, не прерываясь, тревожа всю квартиру. Дядя Саша, накинув рубашку, пошел открывать, спросил, кто это. Услышав ответ, открыл. Потом раздались приглушенные голоса, чье-то всхлипывание. Оле показалось, что она узнала голос мамы.
Девочка спустилась с двухъярусной кровати, сооруженной дядей Сашей. Она открыла дверь из детской и прошла в освещенный коридор. Дверь в гостиную была распахнута, там суетилась тетя Маша, держа в руках какие-то бинты, все в крови, на полу стоял большой эмалированный таз, в котором плавали окровавленные тряпки. Кто-то лежал на диване, и его заслонял дядя Саша.
– Олечка, иди спать, – произнесла тетя Маша, увидев девочку. На ее лице было выражение крайнего испуга. – Детка, иди, у нас тут свои дела.
– Я хочу видеть ее, – услышала Оля с дивана слабый голос мамы. И она бросилась вперед, оттолкнув дядю Сашу.
На диване лежала мама. Бледная, с темными кругами под глазами, с растрепанными волосами, вся какая-то безвольная и апатичная. Одежда на ней была частично разодрана, а платье, особенно его низ, пропитан кровью. Красное пальто валялось тут же, прямо на полу, и на его подкладке также отчетливо проступало влажное пятно.
– Мама, что с тобой? – закричала Оля. Руки мамы, скользкие и влажные, прижали ее голову к своей груди. Она дышала редко и глубоко.
– Запомни, Оля, – еле слышно сказала она, – все, что будут говорить про меня, правда. Но это не главное. Главное – это то, что я люблю тебя. Всегда любила и буду любить. Пока жива.
– Мама, что с тобой?! – Оля испуганно прижималась к маме.
