Екатерина Лесина - Музыкальная шкатулка Анны Монс
Иоганн-Георг Монс, сын достопочтеннейшего обер-вахмистра кавалерии Тиллемана Монса и Маргариты, урожденной Роббен, родился в Вестфалии. Там же рос, обучаясь бочарному делу, в коем благодаря упорному труду и природной сметливости достиг немалых высот, чему немало поспособствовала своевременная женитьба на Матильде Могерфляйш. Ее немалое приданое стало основой его собственного торгового предприятия. Отец, выпив дозволенную рюмку настойки — все же местные привычки он принимал куда охотнее Анны, — любил рассказывать о том, сколь выгодным была его торговля. Правда, вскоре он вспоминал о происках конкурентов, из-за которых он и вынужден был покинуть родные края. Увлеченный рассказами вестфальского купца — тому единожды довелось побывать в России, и с тех пор он полюбил описывать богатства сего дикого края, — отец решился на переезд.
Как ни странно, но авантюра его — чем дольше Анна думала, тем более безумным в ее глазах представлялось сие мероприятие, — возымела успех. Отец, продавший собственное дело в Вормсе, с немалой выгодой обустроился в Москве. И торговые дела вел хватко, так что вскорости сумел приобрести дом для семейства, которое все прибывало.
Матильда, как и положено хорошей супруге, вела домашнее хозяйство, приучая детей к тому порядку, к которому сама была привычна. И если старшие не спешили прикладывать усилия, постигая сложную сию науку, то Анна старалась. Она бы и сама не могла сказать, что именно двигало ею — нет, не расчет, но скорее уж некая внутренняя потребность. Впрочем, хватало ее лишь до наступления зимы… а там Анна становилась сонливой, медлительной и, по словам Вильгельма, который не упускал случая поддеть сестру, весьма похожей на русского медведя.
Анну подобные сравнения злили неимоверно.
Однако — юная, несмышленая — не понимала она, что следует опасаться не местных стуж и холодов, пусть и неприятственных, но являвшихся естественными для дикой русской природы. Нет, беда пришла не с зимним ветром, но с батюшкиной привычкой, усугублявшейся год от года. Собственный успех вскружил почтенному Иоганну голову. Конечно, усилия он к обустройству дел прикладывал немалые, пробиваясь не только торговлей, но и иными мероприятиями, приобретя некогда и мельницу, и долю в местном трактире, и даже аустерию, весьма выгодно расположенную и отличавшуюся от московских гостиных домов порядком и чистотой. Но чем больше имел Иоганн, тем более значительным он сам себе казался. И тем меньше прислушивался к спокойному голосу супруги.
— Я — хозяин! — так он ответил Матильде, когда та посмела сказать, что муж ее разлюбезнейший тратит чересчур уж много денег на выпивку и пустое веселье, тогда как следует подумать о том, чтобы использовать деньги на развитие дела, либо же дать в рост, либо просто отложить. У него ведь две дочери имеются, которые весьма скоро войдут в возраст, приличный для заключения брака!
Да и вовсе не мешало бы Иоганну отвлечься от друзей, несомненно, людей весьма важных и достойных, дабы уделить внимание нуждам собственного семейства.
— Не лезь, куда не просят, женщина! И не указывай мне, что я должен делать, а чего не должен!
Ссоры в доме, прежде редкие, случались теперь ежедневно. Иоганн требовал от жены почтения, смирения и признания немалых его заслуг, попрекая ее тем, что он вынужден содержать ее и детей, тратиться на их прихоти, тогда как сам не имеет ни минуточки для отдыха. И тут же, противореча сам себе, он уходил в трактир, где пил, уже не испытывая стыда за эту привычку, гулял и время от времени брался за карты.
— Он нас разорит, — причитала Матильда и шла за супругом, уговаривая его образумиться…
Вероятно, рано или поздно, но опасениям ее суждено было бы сбыться, но Иоганн умер раньше, нежели успел проиграть все, что имел. Он умер от удара, как заявил приглашенный Матильдой лекарь.
Похороны были скромными. Вдове, оставшейся в чужой земле с тремя детьми — малыми они уже не были, однако и самостоятельными, способными оказать матери вспомоществление, тоже, — все спешили выражать сочувствие. Вот только вскоре появились люди с расписками, свидетельствовавшими, что Иоганн, не имея возможности брать деньги из семейного дела, — тут Матильде удавалось чинить ему препятствия, — не гнушался делать долги. Долгов насчиталось столько, что матушка впала в отчаяние.
И Анна, утешая ее, сама подсчитывала убытки, сетуя на этакую отцовскую бесхозяйственность.
Пришлось продать мельницу, но и вырученных за нее денег, — а сумма вышла немалая, — не хватило, чтобы рассчитаться. Следом матушке было предложено отдать и трактир. Цену за него, конечно, давали не ту, на которую Матильда рассчитывала, однако, поторговавшись без малейшего успеха какое-то время, она вынуждена была согласиться. Кредиторы ее поторапливали, грозили судом и долговой ямой.
Анна видела, что сделки сии совершены несправедливо, что матушку просто заставляют избавляться от более или менее ценного имущества и, того гляди, вовсе оставят без крыши над головой, но ничего не могла поделать. Да и то сказать, кто она такова, Анна Монс, дочь виноторговца с весьма сомнительной репутацией? И, глядя в потемневшее, исхудавшее матушкино лицо, Анна кляла злодеев последними словами. Разве ж возможно людям, некогда называвшим себя друзьями семьи, поступать подобным образом?
— Ах, если бы мы были дома, — не раз и не два повторяла Матильда, заламывая белые руки. — Все бы решилось иначе! Местные же судьи судят так, что не след от них ждать ни сочувствия, ни справедливости.
И, слушая матушку, Анна преисполнялась гневом.
Вот она, еще недавно — завидная невеста, дочь уважаемого человека, который не до всякого снизойдет, — теперь стала просто девкой, не безродной, но безденежной, а оттого не имеющей хороших перспектив на замужество. И лилейной ее красоты, раскрывшейся к четырнадцатому году жизни, недостаточно, чтобы найти достойного мужа.
Но, как выяснилось, ее хватит, дабы раз и навсегда разрешить семейные проблемы.
Естественно, подобный шаг дался Матильде нелегко, во всяком случае, Анне хотелось бы так думать, и она так и думала, позволяя себе тешиться осознанием собственной исключительности.
— Ты одна — наше спасение, — так заявила Матильда дочери, которую любила вполне искренне, хотя чувство это и не мешало ей здраво оценить возможности, раскрывавшиеся перед Анной благодаря одному предложению. Не то чтобы оно было неожиданным — Матильда, признаться, желала получить нечто подобное, — скорее уж исходило оно от человека, способного дать больше, нежели прочие. — Помни, чему я тебя учила! Будь послушна. Будь любезна. Будь сдержанна.
Она не боялась, что Анна станет капризничать, поскольку долго и старательно расписывала ей все беды, которые поджидают несчастную вдову Иоганна Монса и детей его. Нищета. Горечь. И смерть в чужой стране, где не найдется никого, кто проникся бы тяготами судьбы бедной Матильды.
На самом же деле после продажи трактира у Матильды оставалась изрядная сумма, которую она припрятала, здраво рассудив, что деньги никогда не будут лишними. Нынешнее ее положение можно было бы назвать стабильным, но Матильду оно никоим образом не удовлетворяло. И грешно было бы отвергнуть столь редкостную возможность. Тем более что Анна не только для себя откроет новые высоты, о которых, глупое дитя, она и не подозревает, но и позволит сестре своей выйти в свет. Модеста же не упустит своего шанса. В отличие от красивой, но несколько глуповатой сонной Анны, Модеста к своим годам уже неплохо разбиралась в реалиях жизни, прекрасно понимая, что женщине в этом сложном мире поможет устроиться «правильный» мужчина.
Вот только в Немецкой слободе такого найти непросто.
Признаться, Анна испытывала некие опасения, что тот господин, о котором так радостно говорила матушка, не забывая ей напоминать, что отныне семейное благополучие зависит всецело от Анны, будет нехорош собою. Конечно, данное обстоятельство ровным счетом ничего бы не изменило, Анна все равно бы согласилась на его условия — да и подозревала она, что согласия ее вовсе не требуется, — но ей было легче, если бы будущий любовник не вызывал у нее отвращения.
Она вспоминала все виденные ею когда-либо лица, пытаясь найти то, которое показалось бы милым, но, как назло, видела лишь уродство. И воображение, истомившись, рисовало ей образ человека старого, подточенного многими болезнями и скверными привычками, которые всенепременно сказывались на его обличье самым печальным образом: лысого, толстого, кривоногого и беззубого. Лицо его покрывали глубокие оспины, дыхание было тяжелым и смрадным, а глаза слезились, как у того нищего на площади.
