Анна Данилова - Женщина-ветер
Мы с Марком целовались и не могли оторваться друг от друга. Я сказала ему, что замужем и очень люблю своего мужа, закройщика. Сама не знаю, что несла. Остановиться не могла. Он был такой взрослый, умный, а я студентка, согласившаяся переночевать в ординаторской… Не хотелось казаться пошлой. И только утром, когда мы уже засыпали, не получив желаемого, но обнявшись, нежно обнявшись, я тихо всплакнула из-за невозможности повторить эту чудесную, полную неожиданностей и самообмана ночь… Мне все казалось, что Беатрисс не остановится и, получив Захара, примется своими молодыми острыми зубками и за Марка. Мне было бы трудно выбирать между Марком и Беатрисс.
Но она не успела, хотя и поняла, что мы с Марком провели ночь вместе. Скорее всего, весь путь до Москвы (наши каникулы уже заканчивались) она только и думала о том, не прогадала ли, выбрав Захара, может, надо было бы там, в комнате с зелеными одеялами, заняться Марком? Но мы об этом не говорили. Ели купленные на станции персики, яблоки, молодую картошку с укропом, малосольные огурцы и мучились животами. Приехали в Москву похудевшие, загорелые и, можно сказать, отдохнувшие. В первый же учебный день Беатрисс отвесила оплеуху той самой своей приятельнице, бросившей нас на пляже. Потом выяснилось, что у подружки этой в тот день, когда она оставила нас, умерла мать. Она что-то почувствовала и ушла, забыв про нас… Когда Беатрисс об этом узнала, написала ей письмо, в котором просила прощения, и подарила ей золотое колечко с топазом. Она была очень эмоциональная, живая, резко реагирующая буквально на все – на скрежет трамвайных колес, шум листвы, плач ребенка, стоны через стенку…
Глава 3
Она вышла замуж за Захара в том же году, осенью. Сказала, что любит его, что только с ним чувствует себя защищенной, спокойной и ее не тянет на подвиги. Вот так и сказала. Значило ли это, что Захар, этот великан с русыми кудрявыми волосами и добрыми глазами человека, видевшего смерть, устраивал ее как мужчина или же ей было просто стыдно ему изменять, я так и не поняла. Для меня главным было то, что моя подружка счастлива. Что она по-прежнему весела и полна жизни.
С Марком мы тоже время от времени встречались, но я так и не призналась ему, что не замужем, а Беатрисс (надо ей отдать должное) ни разу не выдала меня. Шло время, у нас с закройщиком уже могли бы появиться дети, но почему-то не появлялись. Я жила одна на Садовнической улице, в небольшой, хорошо обставленной квартире, уставленной кадками с растениями, и Марк, часто провожавший меня, ни разу так и не поднялся… Я сходила с ума от любви к нему, видела, что и он любит меня, но самое большое, что мы могли позволить себе, – это походы в кино (как пионеры), прогулки по садам и паркам Москвы и дальние вылазки на электричке за город, к нему на дачу. Понимала ли я, что только таким вот образом могу сохранить его для себя? Что стоит мне только признаться ему, что я свободна, что у меня никогда в жизни не было никакого закройщика, как Беатрисс, моя верная Беатрисс, тотчас возникнет между нами, как пограничный столб, и разъединит нас, как сиамских близнецов. Разрежет по живому. Хотя при чем здесь моя подруга? Она была благополучна, счастлива и находилась в том умиротворенном состоянии, которое предшествует беременности. Может, я боялась чего-то другого? Что прошло так много времени, а я запуталась во лжи? Что Марк никогда не простит мне того, что я попросту выдумала этого закройщика? Или же, в чем я всегда боялась себе признаться, став любовницей Марка, я лишусь удовольствия того сладкого напряжения, эротического магнетизма, что испытывали мы оба, находясь друг с другом и едва касаясь руками, пальцами, щеками, обмениваясь дыханием при поцелуях… Не это ли и составляет истинную ценность влюбленных друг в друга людей? Спать под шум дождя на широкой дачной кровати, под одним одеялом, прижавшись друг к другу, – не это ли мазохистская проверка темперамента, сродни жгучему, концентрированному наркотику? Или же это самая совершенная из всех существующих на земле глупостей? Я бы согласилась на все, будь Марк понастойчивее… Но я боялась, что и он ценит в наших отношениях недоговоренность, недоцелованность, недосовокупленность… Беатрисс же открыто заявляла, что мы извращенцы, каких свет не видывал, и что так можно довести мужчину до инфаркта, если я вообще не превратила его в импотента.
Они жили с Захаром в его двухкомнатной квартире, время от времени приглашали к себе в гости его друзей-докторов с женами и детьми или сами с удовольствием ходили к ним же в гости. Во всяком случае, так рассказывала об этом Беатрисс. Для нее каждое такое, на мой взгляд, наискучнейшее мероприятие было чуть ли не событием в жизни, к которому она основательно готовилась – шила новое платье, делала маникюр… Она тщательно скрывала от меня свою бедность, ей было стыдно признаться в том, что у них подчас нет денег на курицу, что они вторую неделю едят одну картошку. И что маникюр она давно уже делает себе сама, и что два последних платья тоже сшила собственными руками, и духи ей подарили еще в прошлом году… Я никогда не спрашивала подругу, почему она нигде не работает, хотя могла бы при желании устроиться с ее биологическим образованием в школу или какой-нибудь лицей. Устроилась же я с филологическим образованием в нашу же, университетскую, библиотеку! Думаю, она, достаточно хорошо зная себя, не хотела возвращаться в свою прежнюю, полную приключений и острых ощущений жизнь. Она сама себя заперла дома и терпела нищету исключительно из-за своего глубоко семейного чувства к Захару. Я не представляла, сколько она так еще выдержит, и, по правде сказать, не узнавала свою роковую Беатрисс. Она по-прежнему носила черные прозрачные чулки (на это у нее всегда находились денежки), стриглась у хорошего парикмахера и донашивала старые, но еще довольно приличные австрийские туфельки. Курить она стала реже, но обзавелась большой хрустальной пепельницей и серебряным портсигаром. Она изо всех сил пыталась оставаться такой, какой ее знала я… Наша игра продолжалась.
Симпатяга-таксист домчал меня до станции, содрал с меня приличную сумму (потом я узнала, что дорога до железной дороги была оплачена волосатым монстром из черного автомобиля) и, насажав новых пассажиров, уехал. Я купила билет на поезд и села ждать на станции, где было прохладнее, хоть и воняло плесенью и уборной.
Глубинка России – вот место, в котором я оказалась по случаю, устроенному мне моей же подружкой с вычурным и очень красивым именем Беатрисс. Я, прижав к груди потрепанный холщовый рюкзачок (еще один подарочек сокамерниц, наверно, до сих пор не пришедших в себя после моего неожиданного, фантастического вызволения), в котором преспокойно лежали теперь уже неполные две тысячи баксов, откинулась на спинку деревянного, страшно неудобного кресла и попыталась представить себе, что же могло произойти пять месяцев тому назад в квартире, где жила Беатрисс. И как могло случиться, что Захара убили. Марк рассказывал, что похороны были пышные, что люди рыдали, провожая его в последний путь… Марк и раньше говорил мне, что гибель Захара – следствие смерти одного из его пациентов, что на операционном столе, случается, умирают, что хирурги – обычные люди, а родственники погибших на столе пациентов иногда мстят врачам. Но Марк говорил это таким неуверенным голосом, что я не поверила. Однако именно по этой причине, другими словами, за недостаточностью улик и наспех состряпанному делу, в котором не было ничего, кроме подложенного в карман моей куртки ножа (в крови Захара, между прочим, это доказано экспертизой), меня и выпустили на свободу.
У меня внутри все зудело от неуемного желания позвонить Марку и поговорить с ним. Но он и так знает, что я сижу сейчас где-то на станции и жду поезда, а то и еду… Почему бы ему самому не позвонить?
И вдруг позвонил. Словно услышав мой внутренний, полный слез и горечи монолог.
– Привет, как ты?
Голос родной до судорог, до горячей волны между лопатками.
– Марк, сижу вот на станции, жду поезда. Буду в Москве завтра утром…
– Я встречу тебя, – он даже не дослушал меня. – Я уже мысленно стою на вокзале и встречаю твой поезд, и вижу тебя… Как же я соскучился, если бы ты только знала…
– Это ты меня вызволил, тебе спасибо, что бы я без тебя делала?
– Это твой закройщик…
Я разрыдалась.
– И думала, что я не знаю… Дурацкая, растянутая на три года игра в замужество. Изабелла, не реви. У тебя есть с собой носовой платок?
– Нет. Только салфетки. Бумажные. У меня вообще ничего нет, кроме… – И я в двух словах рассказала ему о деньгах. В темноватом помещении станции я была единственным пассажиром, а потому могла спокойно говорить, правда, тихо.
– Ну и правильно. Сначала надо выяснить, а уж потом… – поддержал меня Марк.
– Я не смогу ей мстить, больше того, скажешь, что я дура, но я хочу увидеть ее. Я так по ней соскучилась. Я не верю, что это она, не верю…
