Светлана Успенская - Блондинки начинают и выигрывают
Не оттого ли глаза ее так напряженно всматриваются в серое полотно асфальта перед капотом? Не оттого ли так нервно закушена припухшая губа, чуть заметная испарина предательски выступила на тонких крыльях чуть вздернутого носа? Не оттого ли?..
Зеленого все нет…
— Отдай моего тираннозавра из «Хэппи милс»! — Семилетний Пашка зло толкает в бок пятилетнюю Леночку, оторопевшую на миг от агрессивного напора старшего братца. — Ты своего птеродактиля сломала, а теперь моего хочешь?!
— Ма-а! Па-а. — Леночка плаксиво распускает губы, готовясь ввести в бой тяжелую артиллерию — родителей.
Иришка чуть поворачивается в сердитой сосредоточенности:
— Дети, прекратите!
— А пусть сама не лезет! — канючливый голос Пашки.
Но я не слышу их, ошеломленно глядя прямо перед собой: в просвете между машин из автомобильных выхлопов внезапно соткался кошмарный призрак. Жуткий человек неминуемо, отвратительно медленно приближается ко мне. Он входит в мою жизнь, нагло врывается в нее — со своей болезненной хромотой, с нервным тиком на лице. Отталкивающий мираж, фантом в прожженной, засаленной телогрейке и лыжной шапочке на одно ухо…
Омерзительный призрак распускает рот, шамкает, поддает подбородком, судорожно подергивается, как курица, которой секунду назад отрубили голову. Кривляясь, дергаясь, хромая на все ноги, он протягивает заскорузлую ладонь с желтыми прокуренными пальцами, тычет ею в автомобильное стекло в считанных сантиметрах от моего лица. Он пристально глядит прямо в глаза своим пронзительным беззрачковым взглядом и жалобно мычит, силясь разомкнуть непослушные губы.
Я в ужасе вжимаюсь в сиденье.
Это обыкновенный нищий идиот, заурядный экземпляр из хорошо известной обывателю когорты автомобильных нищих. Эти люди спозаранку выползают на закупоренные столичные улицы, чтобы, натужно хромая и достоверно (по Станиславскому) корчась в фальшивых припадках, выудить из сердобольного водителя несколько лишних монет. Бродя в толпе машин, попрошайки патетично демонстрируют свои язвы и культи, волочат за руки сопливых детей (которые, скорее всего, не их дети, а взяты напрокат у многодетной алкоголички), чтобы вечером минимум половину заработка отдать самоуверенному красномордому субчику, который держит под контролем всю эту перекресточную братию и имеет от этого верный кусок хлеба с икрой плюс мелочишку для разных жизненных развлечений.
Но дело было вовсе не в этом. А дело было в том, что…
— Ма-а, па-а… А зачем дядя так кривляется?
— Павлик, дядя не кривляется, он просто больной.
— А я тоже так могу! — Пашка на заднем сиденье резко мотает головой, выпучивает глаза и мелко трясет подбородком, высунув розовый толстый язык. Леночка заливисто хохочет, глядя на физиономию брата.
— Павел, прекрати!
А этот человек все приближается, вперив в меня свой страшный назойливый взгляд, он уже заслонил полнеба своей худосочной фигурой, он…
Павлик прилепляет искореженное лицо к автомобильному стеклу, расплющивает об него рот и нос и превращается в чудовищного уродца с раздутыми губами и диковатым взглядом.
— Павел, сядь нормально, прекрати!
Наконец-то зеленый! Иришка резко бросает сцепление, и машина, истерично дернувшись, глохнет. Как назло! Как будто специально! В ту же секунду нас накрывает автомобильный разъяренный вой.
Ну, давай же, давай, скорей, мысленно умоляю я ее, не в силах произнести ни звука… Не в силах отвести потрясенный взгляд.
А он, этот мычащий призрак, фантом, гоблин, горгулья, кобольд, инкубус, зародившийся из смеси осеннего тумана с городским смогом, худосочный выкормыш Гойи и Босха, единоутробный близнец уродцев Шемякина и Дали, — он все ближе и ближе. Он тянет костлявую, заскорузлую руку, точно собираясь вцепиться мне в горло…
Он наклоняется и просительно заглядывает в сумрак теплого салона.
Дыхание перехватывает, точно кто-то сдавливает глотку мускулистой, безжалостной рукой. Я сейчас выскочу, ударю его. Я его уничтожу! Чтобы он не смел существовать, такой отвратительный, такой безобразный, такой… Такой похожий на меня!
Наконец машина трогается и вскоре плавно вклинивается в поток заворачивающих на Земляной Вал автомобилей. Я обмякаю на сиденье — опустошенный, выжатый, как лимон, обессиленный. Сердце ритмично и вязко вспухает в груди, как будто кто-то вбивает гвозди влажно тукающим молоточком.
Неужели мне все это привиделось? Неужели распоясавшееся, больное воображение вызвало из подсознания, истрепанного перегрузками, жуткое видение, представило его во всей красе, во всем фантасмагорическом ужасе, во всем величии чудовищного замысла?
Но привычный вид знакомых улиц, успокоительная картина городского муравейника действуют на меня расслабляюще. Нет, показалось… Конечно, показалось!
— Па-а! А почему мы должны давать этому дяде денежку? — Это любопытная Леночка.
Нервно откашливаюсь, собираю для связного ответа разбегающиеся, как тараканы, мысли. Меня выручает жена.
— Этот дядя больной. И если нам его жалко, если хочется помочь ему, можно дать немного мелочи, — назидательно объясняет она.
Машина осторожно лавирует в автомобильном потоке.
— А зачем ему деньги? — не отстает Леночка. Она настырна и очень любопытна.
— Чтобы купить водки! — Павлик с вызовом выжимает из себя демонстративное «ха-ха-ха».
— Чтобы купить хлеба! — сердито обрывает неуместный смех жена. — Ему не хватает денег на хлеб.
— А почему ему не хватает… — продолжает Леночка по инерции. Подобные диалоги она может длить бесконечно, выдавая на-гора без малейшего напряжения цепочки виртуозных головоломок.
Стоп! Неужели мне не показалось? Да, значит, не показалось. Если еще кто-то, кроме меня, наблюдал это отвратительное видение, значит, оно вовсе не порождено моей больной фантазией. Но неужели из моих близких и присных никто не заметил, что я и он… Я и он…
— Приехали!
Раздается тикающий звук поворотного устройства. Иришка удачно вписывается в ряд припаркованных автомобилей и, выключив двигатель, облегченно выдыхает застоявшийся в легких воздух. Она довольна своими успехами: всего один раз заглохла на светофоре и даже вполне прилично припарковалась. Что ж, пора приступать к разграблению магазина…
Мы выгружаемся и дружной стайкой направляемся ко входу огромного, недавно открытого универмага, чьей рекламой полнятся все модные женские журналы. Иришка уже посетила его с разведцелями и теперь ждет одного моего знака, чтобы ринуться и скупить все подряд.
— Там есть такая кофточка… Ну я тебе говорила о ней вчера… Рюши и меланж, очень нежный цвет… К моей коже очень хорошо. Елена, не отставай! Павел, несносный мальчишка, не толкайся, немедленно дай руку папе… Так вот, к ней чудесно подойдут те брючки с пояском, если их немного переделать сбоку…
Привычная легковесная болтовня. Она самодостаточна, и, слава богу, нет необходимости вникать в ее смысл. Довольно лишь изредка кивать и мычать что-нибудь одобрительное: «гм», «да», «ага», «точно», а самому окунуться в хаос раздраженных мыслей…
Ну конечно, показалось! Дурь, блажь, фантазия — и только. Нервы, нервы распоясались. Пожалуй, стоит поведать об инциденте Виктору Ефимовичу, моему психоаналитику. Упомянуть с легким смешком, точно о незначительном анекдотце, который не только не вызвал приступ болезненно сильного сердцебиения, а даже наоборот — породил желание посмеяться над случившимся.
Конечно, показалось! Уж мое-то семейство непременно заметило бы наше сходство. Иришка непременно воскликнула бы что-то вроде: «Ах, как забавно, Саня, посмотри на этого типа!» Правда, в тот момент она глядела на светофор, а не на попрошайку. Или наше сходство не показалось ей столь уж разительным? Или ничего вообще не было, я его придумал?
А дети? Смогли бы они уловить то расплывчатое, ужасное в чертах грязного побирушки, что делает родство между мной и ним бесспорным и еще более ужасным по своей сути?
Но дети уже забыли и странного субъекта, и недавнюю потасовку в машине. Леночка требовала купить ей какую-нибудь вещичку поновее, а Пашка с тоской ждал момента, когда расстояние между ним и отделом электронных игрушек станет минимальным и можно будет ринуться туда, несмотря на грозные оклики осипших предков.
— Как ты считаешь, этот пиджак меня не сильно полнит? — заинтересованно осведомилась Иришка и, услышав в ответ неразборчивое бурчание, которое можно толковать в любом смысле, кивнула: — Так я и думала…
Как и все современные женщины, даже страдающие дистрофией, жена ужасно боится поправиться. Она постоянно сидит на диетах, добровольно превращая свою жизнь в ад заточения в клетке ненавистного тела. И это при весе меньше половины центнера!
Мысли вновь, как привязанные, возвращаются к утреннему инциденту. Нет, определенно показалось, размышляю я. Смотрю на вышколенных продавщиц в соблазнительной униформе, на шаркающий вдоль витрин народ, выуживаю из своей зрительной памяти прочно впечатанный облик незнакомца и понимаю наконец: абсолютно ничего общего! Просто показалось! Удивительно, как могут разыграться нервы! Смешно, как можно распсиховаться из-за пустяка!
