Ирина Глебова - Таинственное исчезновение
Викентий был неплохой наездник и сразу понял, что конь под ним отменный. Солнечное теплое утро, дорога, а, вернее, широкая тропа, идущая вдоль зеленеющего поля по кромке леска, запахи трав, черемухи… Так бы ехать, ни о чем не думая, наслаждаясь…
Судя по рассказам жены, слуг, в день исчезновения Захарьев был в хорошем настроении, поездка считалась необязательной, он даже думал отложить ее, но потом сказал:
«Какое отменное утро. Прогуляюсь до Белополья, да заодно и дело сделаю, к посреднику заеду». Значит, размышлял Петрусенко, ничто его не тревожило, не угнетало, заранее планов он не строил. К посреднику не торопился, то есть, по пути мог решить еще куда-нибудь заехать. И тут что-то случилось. Или возникли новые обстоятельства…
Споткнувшись мысленно о слово «обстоятельства», Викентий почему-то вспомнил рассказ дворецкого. Что там говорил Василию умирающий отец? «Не повтори моей ошибки. Я виноват перед тобой…» Причем эти слова связывались с настойчивой просьбой жениться. Так может, ошибка и вина Артемия Петровича тоже была связана с его семейной жизнью? Другая женщина? Кто знает, но каким образом это соединяется с исчезновением Василия? Скорее всего, никаким… А интересно, знает ли Ксения Владимировна, что решение Захарьева-сына жениться на ней было выполнением предсмертной воли отца? Похоже, что не знает. Впрочем, может быть одно пришлось к другому: Василий и сам видел в ней нареченную, любил, знал, что девушка тоже его любит и никуда не денется, вот и не торопился. А тут смерть отца подтолкнула. Как знать?..
Так что же с тобой случилось, отставной уланский поручик, остроумный красавец, благополучный и богатый помещик? Жив ли ты?.. Какое-то чувство не давало Викентию представить, что Захарьев мертв. Остановив Воронка, он спрыгнул с седла, погладил коня по холке.
— Ах ты, славная зверюга! Ты последний видел своего хозяина. Ты знаешь больше других.
Воронок стал щипать траву. Петрусенко присел на прогретую солнцем кочку, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и жилет. Тепло, хорошо…
— Ну что, — сказал он снова коню, который, словно понимая, покосился на него черным глазом. — Если не можешь рассказать, так может хоть покажешь мне, как вы ехали с хозяином, где он тебя отпустил домой? Ведь с того дня ты из конюшни вышел впервые. А вдруг помнишь?
Викентий бодро встал, взялся за уздечку. Ему понравилась пришедшая в голову затея. Конечно, надежды мало, но все же. Кони существа умные, преданные. Легко вскочив в седло, он не стал управлять конем, хлопнул ладонью по крупу:
— Давай, дружок, иди сам. Показывай.
Понял его жеребец или нет, но пошел вперед, не торопясь, но и не отвлекаясь на молодую зелень вдоль тропы. Спокойно, с достоинством переступал он тонкими ногами. Тропа внезапно раздвоилась, но Воронок не колеблясь свернул вправо, и у Викентия дрогнуло сердце: «Надо же! А вдруг получится…»
Дорога заворачивала в лес, но не глубоко, по опушке, через чудные полянки, вышла к журчащему веселому ручью, пошла рядом. Потом ручей стал шире, превратившись уже в небольшую речку, и внезапно разлился озерком. Берега его заросли камышом и осокою, а рядом — Воронок вывез Викентия прямо на них, — стояли в несколько рядов ульи. Пчельник. И тут конь стал, опустил голову и принялся щипать траву. Но Петрусенко и сам бы остановил его, поскольку увидел на пасеке двух человек, хорошо знакомых: Сергея Никонова и околоточного Степана Матвеевича. Те тоже его узнали, пошли навстречу.
— Славно, славно, — сказал Никонов, пожимая ему руку. — А я часа через два думал наведаться в имение, узнать, как у тебя дела. Я-то свои почти закончил, собираюсь возвращаться. Поедем вместе?
— Пожалуй, — протянул было Петрусенко, но глянув на коня, спокойно пасшегося у озера, вдруг раздумал. — Нет, Сережа, я только до Белополья тебя провожу и вернусь. Не все еще мне ясно.
Он подошел к коню. «Похоже, друг, что воротился ты домой как раз отсюда. Или ошибаюсь? Эх, не скажешь ведь…» Воронок поднял голову, поглядел на него. И тогда Викентий, звонко шлепнув его по крупу, сказал громко и четко:
— Домой! Иди домой, Воронок!
Он все же не был готов к тому, что конь сразу послушается. Но Воронок, мотнув головой и коротко храпнув, повернулся и спокойно пошел прочь той же тропой, какой они приехали сюда. Петрусенко растерянно оглянулся:
— Пошел… Степан Матвеич, а ведь похоже, отсюда хозяин коня домой отправил в тот день. Или Воронок сам ушел. Во всяком случае, здесь они расстались. Похоже, как вы считаете?
— Може буты, — сказал околоточный, качая головой, — може буты… Та що ж воно за мисце такэ!
— А в чем дело?
— Да в том, что и мы тут не случайно, — объяснил Никонов. — Как раз здесь, около пчельника, вон на том дереве и нашли Ивана Гонтаря, повесившегося.
— Да ну! — Петрусенко был поражен. Но в следующий миг он увидел, что Воронок вот-вот войдет в лесок и скроется с глаз. Он представил, что конь вновь вернется домой без седока и насмерть испугает хозяйку. Пронзительно свистнув, он побежал по тропе, крича: «Тпру, Воронок, стой!» Тот, умница, послушался, и скоро они вместе вернулись к озеру.
— Давайте присядем, друзья, — кивнул Петрусенко на сколоченную у первых ульев скамью. — Расскажи, Сергей, подробнее, что тут случилось. Когда Гонтарь появился в деревне? — он махнул рукой в сторону близких хат.
— Да, это она, Яковлевка, — подтвердил Никонов. — Гонтарь родом отсюда, родители его здесь живут. Они о нем года четыре почти ничего не знали: уехал работать, письма приходили редко. А на той неделе, в четверг, — да, как раз ровно неделю назад, — он заявился домой.
— В четверг, говоришь? — Петрусенко перестал набивать табаком свою трубку, вскинул брови. — Ну, ну… Интересное совпадение!
— Ты о чем? — теперь уже удивился Никонов.
— Да вот видишь ли, мой клиент — помещик Захарьев, как ты знаешь, исчез. Случилось это ровно неделю назад, в четверг. Яковлевка и Захарьевка совсем рядом друг с другом. Гонтарь, как ты сказал, повесился в пчельнике. А Захарьев, как я предполагаю, тоже как раз здесь, у пчельника, расстался со своим конем и тот сам вернулся домой.
— Но это не факт, а твое предположение?
— Да, да! — нетерпеливо сказал Викентий. — Это может оказаться и просто моей фантазией. Но я почти поверил в это… А когда же Гонтарь казнил сам себя? В воскресенье, кажется?
— Точно, у недилю, — закивал головой околоточный. — З ранку пишов з дому, чекалы его батькы, чекалы, та й почалы розшукуваты. Вже надвечир знайшлы оце туточкы, — указал вновь на дерево.
— И здесь, Сережа, тоже совпадение, — усмехнулся Викентий. — Именно в воскресенье вечером, узнав об этом самоубийстве, жена Захарьева решила больше не ждать его, а обратиться в полицию.
Он вспомнил, как Ксения Владимировна, еще при их первой встрече у него в кабинете, волнуясь и заламывая пальцы, рассказывала: «На третий день, в воскресенье, уже стемнело, прибежала девушка, моя горничная Луша. „Ой, барыня, — говорит, — страхи-то какие, спаси Господи! В Яковлевке Ванька Гонтарь повесился, который к родителям из города намедни приехал“. Я и так в лихорадке была, в тревоге, места себе не находила. А тут услышала об ужасном этом событии, так мне страшно стало!.. Еле ночь переждала и вот, приехала к вам о помощи просить…»
Когда, буквально на днях, в полицейскую управу поступило сообщение о побеге Ивана Гонтаря, Викентий Павлович читал его. Из Екатеринославской тюрьмы бежали два приговоренных к повешению по одному делу. Поскольку оба были из здешних мест — Карзун из самого города, Гонтарь из Белопольского уезда, то их охранное отделение извещали особо. Следовало проверить бывшие связи, родственников бежавших. Но полиция не успела еще ничего предпринять, как пришло известие: в деревне Яковлевка повесился приехавший на днях навестить родителей бывший крестьянин Иван Гонтарь. Уездная управа, дававшая эти сведения в город, знала о том, что повесившийся — бежавший преступник, из посмертной записки того.
— Родители Гонтаря тоже не знали, откуда он приехал, — рассказывал Викентию Никонов. Разговор шел в коляске, резво катившей по дороге. Никонов свои дела уже закончил: Гонтаря опознал, свидетелей опросил, разрешение на похороны оформил и возвращался в город. Петрусенко еще оставался: он решил не уезжать, не сделав еще одного дела — страшного, но необходимого. А пока он составил младшему коллеге компанию до Белополья, собираясь там зайти к мировому посреднику. И слушал по пути рассказ того.
— Родители у него крестьяне, старики уже. Сын приехал — обрадовались. Сказал, что погостит несколько дней. Но сразу был мрачный, чем-то угнетенный. Как сказала мне его мать: «Беда давила его. Я видела, но что сделать? Мне он не открылся…» А он три дня себе жизни отпустил попрощаться со всем родным. Когда в воскресенье он ушел с утра и к обеду не вернулся, у родителей сердце заболело, почуяли неладное. Стали искать, соседей попросили помочь. Но могли долго не найти, пчельник, сам видел, заброшенный, ульи пустые, сюда редко кто ходит.
