Мария Спасская - Магическая трубка Конан Дойла
— Но, мой друг, в детективных рассказах, как мне кажется, главное — драматизм, а точность в деталях не так уж важна.
— А что прикажете думать людям, которые сначала прочли, что ваш Холмс — «всегда встает рано, съедает неизменный завтрак и уходит из дома до того, как поднимается Ватсон», а уже в следующем рассказе ваш главный герой «встает по обыкновению поздно». В одном рассказе Холмс говорит, что нисколько не интересуется философией, а в другом — цитирует малоизвестных философов и объясняет философские системы. Ну и, наконец, как же все-таки выглядит инспектор Лестрейд? Из «щуплого человечка с изжелта-бледной крысиной физиономией и острыми темными глазками» он вдруг превращается в «коротышку, похожего на бульдога»!
— Ну, все! Хватит! — писатель отбросил лупу, при помощи которой исследовал карту, и хлопнул широкой ладонью по столу. — Я не собираюсь ничего переделывать! В отличие от вас, Альфред, я не считаю сыщика своим лучшим персонажем, и хотя и зарабатываю в основном за счет Холмса, не придаю ему значения, ибо он никогда не сделает меня великим литератором!
Из-за плотно прикрытой двери донеслись оживленные голоса, и писатель, рывком поднявшись из-за стола во весь свой замечательный рост, в два шага преодолел расстояние от рабочего кресла до порога и, распахнув дверь, раздраженно крикнул в глубину коридора:
— Что там за шум? Или кто-то забыл первое правило этого дома — когда я работаю, не должно раздаваться ни звука!
Секретарь кинул на босса сердитый взгляд. Еще год назад писатель позволял своим детям — семнадцатилетней Мэри и четырнадцатилетнему Кингсли — в любое время заглядывать к нему в кабинет, независимо от того, работает он или нет. Но теперь! Теперь все сильно переменилось. В последнее время мистер Дойль сделался раздражителен и резок. И на то имелись причины. Тринадцать лет назад врачи внезапно обнаружили у его жены скоротечную чахотку и сообщили безутешному супругу, что дни бедняжки Луизы сочтены. Однако год проходил за годом, но слабая женщина продолжала по мере сил бороться с недугом. Нельзя сказать, чтобы мистер Дойль был этому обстоятельству очень рад, ибо сердце его целиком и полностью принадлежало другой.
Другую звали Джин Леки. Когда они познакомились, писателю было тридцать восемь, а ей двадцать два. И трудно было не замечать, как светлело лицо этого рослого здоровяка в присутствии девушки, с которой преуспевающий автор нашумевших детективных историй познакомился на обеде у друзей. Но, как истинный джентльмен, джентльмен до мозга костей, Артур Конан Дойль старался не афишировать свои чувства. Мисс Леки отвечала взаимностью своему немолодому обожателю, и, понимая, что счастье с Джин так возможно и в то же время пока что недосягаемо, сэр Артур в последнее время все чаще и чаще срывался на родных, стараясь как можно меньше времени проводить в доме на Теннисон-Роуд.
— Папа, мы просто хотели сказать, — робко сообщил из-за двери юный Кингсли. — Маме сегодня лучше. Доктор Роджерс разрешил ей небольшую прогулку в парке.
— Что? Прогулку? — повысил голос писатель. — А помнит ли ваш доктор, что я и сам некоторым образом врач? На мой взгляд, прогулки могут вызвать у нее обострение болезни. Но раз доктор Роджерс так считает, не смею ему перечить. Так маме и передай — если она желает подышать воздухом — то почему бы и нет?
— А ты пойдешь с нами?
В голосе сына сэра Артура явственно слышалась надежда.
— Я? — смешался отец. — Нет, мой мальчик. У меня крикетный матч. Скажи маме, чтобы теплее одевалась.
Когда за разочарованным юношей закрылась дверь, Дойль обернулся к секретарю и доверительно проговорил:
— Ах, Вуд! Если бы вы знали, как надоел этот лазарет в стенах собственного дома!
— Я понимаю вас, сэр, — сдержанно отозвался Альфред Вуд.
— Однако, — писатель хлопнул в ладоши, — если вы уже закончили критическое выступление по поводу несовершенства Холмса, давайте перейдем к делу.
Широкоплечий и спортивный, он шагнул к шкафу, где хранился архив, и, распахнув застекленную дверцу, выдвинул большую коробку с нижней полки.
— На чем мы остановились?
— В прошлый раз, сэр Артур, мы остановились на том моменте вашей биографии, как вы окончили университет.
— Вот и отлично! Подготовьте хронологическую таблицу к следующей главе. А я, с вашего позволения, откланяюсь — полагаю, меня заждались на крикетном поле.
Москва, 199… год
В самом центре Москвы, окруженный чахлыми липами и обнесенный высоким забором, расположился неприметный научно-исследовательский институт из тех, которые в народе именуют «почтовыми ящиками». В отличие от других НИИ, во время перестройки дышащих на ладан, эта организация чувствовала себя относительно хорошо. Здесь не сдавали кабинеты в аренду кооператорам, а продолжали вести научную работу.
Как и положено заведениям подобного рода, на проходной дежурил в стеклянной будке, напоминающей стакан, вооруженный боец вневедомственной охраны, пропускавший на вверенную ему территорию исключительно специалистов, и только по пропускам. Сразу за проходной начинался широкий светлый коридор с вечно мигающими длинными палками ламп дневного света, в лучах которых спешащие по своим делам сотрудники становились похожи на постояльцев прозекторской. Заканчивался коридор уютной маленькой курилкой.
Курилка никогда не пустовала. Там всегда было дымно, шумно и весело. Не затихали взрывы смеха, вызванные сальными анекдотами и рассказами скабрезных случаев из жизни, а также тяжкие вздохи, спровоцированные завистливыми повествованиями о достижениях более удачливых коллег. Если удавалось, то пришедшие покурить присаживались на плотно сколоченные между собой обшарпанные кресла, принесенные в курилку из «красного уголка». Те, кому мест не хватило, становились вдоль выкрашенных зеленой краской стен, подпирая их спинами. Белые халаты лаборантов соседствовали с солидными пиджаками начальников отделов, и этот скучный фон разбавляли яркие вкрапления свитеров инженерно-технических работников.
Вытянутый свитер Радия Полонского мелькал в курилке значительно чаще остальных. Улыбчивый широкоплечий парень с взлохмаченными русыми вихрами, сметливым прищуром прозрачных серых глаз и неизменной сигаретой, зажатой в уголке пухлых губ, по ситуации зажженной или не зажженной, недавно окончил престижный институт и числился в молодых специалистах. Среди завсегдатаев курилки он слыл вруном и хвастуном, хотя, должно быть, и в самом деле имел основания задирать нос. Одних только запатентованных изобретений у молодого дарования скопилась толстая папка, хранившаяся в запертом на ключ ящике его рабочего стола.
— Или вот хотя бы такую я придумал штуку для поездок в метро, — звенели раскаты голоса Полонского под дымными сводами курилки. — Присоска, которую, прежде чем усесться на освободившееся место, прилепляешь к оконному стеклу позади себя. От присоски тянется петля, которую надеваешь себе на лоб. И тогда, даже если заснешь, голова никогда не свесится на грудь, и не будет болтаться поникшим тюльпаном, забавляя пассажиров.
— Смешно, — хмыкала одна часть курилки.
— А что, в этом что-то есть, — цокала языками другая.
При Радии Полонском неизменно состоял верный Санчо Панса, Михаил Басаргин. Михаил был также молодой специалист, хотя и не такой перспективный, как его одаренный товарищ, притом начисто лишенный колорита и индивидуальности. Когда в курилке звенел голос Полонского, можно было не сомневаться, что в углу обязательно окажется Басаргин в чистенькой белой рубашке и темно-синем пуловере, поверх нее. Его аккуратный пробор с зачесанной на бочок серой челкой только подчеркивал длинный тонкий нос, по обе стороны которого прилепились черные бусинки глаз, взирающие на мир из-под толстых стекол очков. Отшвырнув щелчком окурок, Радий оборачивался к вжавшемуся в угол Басаргину и насмешливо говорил:
— Ну что, Мишаня? На галеры?
Тот торопливо кивал, смущенный недоумевающими взглядами коллег, и тушил недокуренную сигарету.
— Рыба-прилипала этот Басаргин, — закрывая за собой дверь, слышал он раздраженный шепот в удаляющуюся спину. — Паразит. Нахлебник. Вот увидите, рано или поздно подсидит он нашего Радия!
Но недоброжелатели ошибались. Михаил Полонским искренне восхищался. Как, впрочем, и Полонский по-своему любил Басаргина. Приятели дружили еще с института, и, получив распределение на закрытый объект, Радий настоял на том, чтобы Басаргин попал в ту же самую организацию. Объяснялось это не столько привязанностью Полонского к другу, сколько прагматическими соображениями. Подающий надежды изобретатель приехал в Москву из Луганска, и, познакомившись с будущим однокурсником на подготовительном отделении, все эти годы жил в доме Басаргиных. Мама Михаила не возражала против квартиранта. Напротив, она всячески приветствовала общение замкнутого сына с коммуникабельным и жадным до новых впечатлений приятелем, которого интересовало буквально все.
