Анна Яковлева - Научите меня стрелять
Я влетела во двор, закрыла калитку на засов, начисто забыв, что между участками есть проход, стремглав пронеслась в дом и заперлась на все замки, будто Егоров был насильником, а я – потенциальной жертвой. Осталось только набрать 911.
Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.
«Ну, малолетка», – обзывала я Егорова и металась по дому, бестолково переставляя с места на место вазочки и статуэтки. В ванной я повертелась перед зеркалом, придирчиво рассматривая свою фигуру. Бюста было слишком много.
Большая грудь при моей комплекции осложняла мне жизнь и портила отношения с начальниками-мужчинами. Магазины я из-за своей груди почти ненавидела и как раз находилась в поре, когда надо было принимать решение относительно мужчин: ненавидеть всех или через одного. Начать можно было с Егорова.
Выйдя из душа, я поужинала, неожиданно вспомнила поцелуй и вынуждена была признать, что целуется Пашка просто сногсшибательно. При воспоминаниях об этом единственном поцелуе я так распалилась, что пришлось набрать службу спасения – одноклассницу Светку Кузнецову. Светка вышла замуж уже в четвертый раз, что автоматически делало ее экспертом в отношениях полов.
– Свет, меня сосед поцеловал. Что это означает, как думаешь? – после приветствия спросила я.
– Ой, да все что угодно, – утешила меня подруга, – мужчине ничего не стоит поцеловать тебя, а назавтра забыть об этом.
Светка была флегматиком, речь у нее была плавной, слова она немного растягивала. Меня это обычно успокаивало.
– Что хоть за сосед? – поинтересовалась Кузнецова.
– Мент.
– О, это новость. Ты же всегда тяготела к интеллигентным мужчинам.
– Да это не я тяготею, это он.
– Так не бывает. Значит, он уловил что-то в твоем поведении, какой-то сигнал, который ты послала ему на подсознательном уровне.
– Свет, говори прямо. Что за сигнал?
– Да откуда ж я знаю? Может, ты выходишь на крыльцо в ночной рубашке, успокаивая себя тем, что сосед на работе, но рассчитывая, что он тебя увидит.
Сорочек я не носила, я носила пижамы. Мои летние пижамы были совсем маленькими и прозрачными, словом, откровенными. Я лихорадочно вспоминала, выходила или нет в пижаме на крыльцо. И точно – выходила. Вот елки, что теперь будет?
– Але, Кать, куда пропала? Чего молчишь? – позвала Светка. – Вспомнила, было дело?
– Было, вспомнила, – мрачно подтвердила я.
– Ну вот, а говоришь.
– А какого фига он подглядывает?
– Ну, подруга, ты реши, чего ты хочешь.
– Свет, да я… – начала я, но Светка перебила:
– Все так говорят, а потом откуда-то дети берутся.
– Неужели все так непоправимо?
– А что тебя, собственно, беспокоит?
– Света, – простонала я, – он моложе меня.
– На сколько?
– Да я точно не знаю, кажется, на шесть лет.
– Ну и что? – отозвалась консультант. – У тебя есть отличный повод хорошо выглядеть.
– Это бесперспективные отношения. Зачем мне тратить время и душу на бесперспективные отношения?
– Других-то нет. Траться хоть на эти. И потом, когда все закончится, ты в хорошем состоянии перейдешь в другие руки.
Эксперт выдала свои рекомендации, и мы простились, а я погрузилась в размышления. Чтобы перейти в другие руки, нужно чтоб были первые. Значит, если нет первых, не может быть и вторых…
Недели две в жизни Элеоноры ничего, можно сказать, не происходило. Мелькали лица, но новых впечатлений не было. Работала, отводила Машку в сад, возвращалась и забирала дочь у соседки. Выходные они с Машкой проводили в парке, по несколько раз опробовав карусели, качели и колесо обозрения.
А через две недели в салоне опять появился тот самый тощий субъект с ястребиным носом и седыми висками.
Он сел в кресло и уставился на Матюшину в зеркало. Зеркало отражало взгляд черных глаз и направляло его прямо в сердце Элеоноры. Опустив голову, Эля стала вспоминать, накрашены у нее губы или нет. «Кажется, накрашены», – с облегчением вспомнила она, но тут же забеспокоилась по поводу стареньких удобных шлепанцев, на которых в некоторых местах стерлась краска. Поймав себя на этих мыслях, она разозлилась: «Что за бред в голову лезет? Тоже мне, герцог Эдинбургский нашелся».
Эля еще не достригла мужчину, когда он опять предложил ее проводить. Матюшина опять отказала, но все время, которое клиент еще пробыл в салоне, Элеонора присматривалась к посетителю. Когда мужчина, бросив на нее взгляд, ушел, Настя, чье рабочее место было рядом с Элиным, спросила:
– Кто такой?
– Понятия не имею.
– Врешь, – не поверила Настя.
– С чего бы мне врать? – удивилась Эля.
– Как он на тебя смотрит! От одного взгляда забеременеть можно, – предостерегла подруга.
– Предложил проводить, – информировала Настю Эля.
– А ты что?
– Отказала.
– Отказала-то зачем? Что с тобой станется, если мужчина проводит тебя?
– Мне почему-то неуютно под его взглядом.
– Так на тебя уже лет пять так не смотрели, от этого и неуютно. Привыкай.
– Зачем? Нет у меня времени на это все.
– На что? – со смехом спросила Настена.
– На это, – со значением ответила Эля и тоже засмеялась.
Объяснить подруге свое состояние было проще, чем себе.
Эля не хотела никаких перемен в жизни, даже таких. Какая-то тупая усталость наваливалась на нее. После работы она обычно укладывала дочку на диван, ложилась рядом и читала ей книжки. Больше ни на что сил не оставалось. Даже в борьбе с веснушками наступила пауза. Тридцать лет – это не шутка.
Эля отлично понимала, что такое перспектива с точки зрения изобразительного искусства, и легко находила ее в пространстве. А с точки зрения жизни – не видела, как ни старалась.
Ей казалось, что перспективы нет. Кроме Машки. Вырастет Машка, и все, точка, а росла Машка быстро, прямо на глазах. Вечером одна, а утром уже другая.
Вероника, видя, как Эля мается, пыталась вытащить ее на какой-то спектакль, который поставил в молодежном экспериментальном театре питерский режиссер. Отзывы были самые лестные, критики единодушно называли спектакль явлением и событием. Но Элеоноре не хотелось ни явлений, ни событий, ей хотелось на диван.
– У тебя осенний авитаминоз, – догадалась Ника и притащила витамины.
Витамины не помогали.
– Давай запишемся в тренажерный зал, – предложила Ника.
– Давай, – легко согласилась Матюшина, уверенная, что до тренировок дело не дойдет, и не ошиблась.
Коллеги в салоне тоже пытались расшевелить Элеонору, работали над ее образом, к созданию которого были привлечены визажист, мастер маникюра и косметолог. Их усилия пропали даром, Элеонора по-прежнему оставалась вялой и неразговорчивой.
А потом опять появился клиент, тот, который уже предлагал проводить ее домой.
Эля встретила его как старого знакомого, с интересом мыла ему голову, а перед тем, как начать стричь, спросила:
– Почему бы вам не изменить прическу?
– Попробуйте, – согласился мужчина.
И Элеонора постригла его так, как считала нужным, а потом уложила густые жесткие волосы ежиком. Это были его стрижка и его прическа, и только слепой мог этого не увидеть. Стряхнув кисточкой состриженные волосы, Эля, как фокусник, ловко освободила клиента от накидки и, оглядев дело рук своих, улыбнулась. Она не ошиблась, мужчина был интересным, лицо загадочное, красивые кисти рук, длинные пальцы, обручального кольца не было. Эля вдруг представила эти руки на своем теле и почувствовала томление.
«Вообще-то Настя права – что со мной станется, если он меня проводит?» – в сомнениях разглядывая в зеркале веснушки, задавала она себе вопрос.
Собираясь домой, Эля волновалась: «Встретит или не встретит?» С одной стороны, хотелось, чтобы встретил. С другой стороны, было предчувствие, что ничего хорошего из этого не выйдет. Волнения оказались напрасными: он не встретил.
Мужчина появился через неделю.
Он ждал Элю возле салона после работы. Когда она вышла, он отбросил сигарету, преградил ей дорогу, сказал, что его зовут Гоша и что он приглашает ее в кино.
– У меня дочь, ей пять лет. – Элеонора напряглась.
– Дети – это здорово, – заверил ее Гоша. Эля выдохнула. В кинотеатр они отправились втроем.
Матюшина сидела между Машкой и Гошей, крутила головой то в одну, то в другую сторону. Машка хрустела попкорном, Гоша пил пиво.
Неожиданно Эля почувствовала, как мужская горячая рука накрыла ее руку. Сильные пальцы проскользнули в ладонь, и Эля разволновалась. Георгий поглаживал, изучал пальцами все бугорки и впадинки на ее ладони, и это было настоящей, острой лаской. Происходящее на экране стало недоступно Эле. Она высвободила руку подальше от греха и еще какое-то время не могла сосредоточиться на фильме.
После сеанса Эля не позволила их проводить, а оказавшись дома, не могла найти себе места. Состояние было давно забытым, странным, ненужным. В голову лезли какие-то глупости. Словом, маятник качнулся.
