Артур Конан-Дойль - Сильнее смерти
Утро после шторма выдалось тихое и солнечное. Гуляя вдоль длинной полосы нанесенного песка, я слушал тяжелое дыхание моря. Вокруг рифа оно вздымалось и бурлило, но у берега было подернуто лишь небольшой рябью. На рифе не оказалось никаких признаков шхуны, на берегу - никаких остатков кораблекрушения, но это меня не удивило, так как я знал, что в здешних водах имеется сильное подводное течение. Над местом ночной катастрофы кружили две ширококрылых чайки; иногда они подолгу парили в воздухе, словно разглядывали в волнах что-то странное. Порой я слышал их хриплые крики, как будто они рассказывали друг другу о том, что видели.
Когда я вернулся с прогулки, женщина стояла в дверях и ждала меня. Увидев ее, я начал раскаиваться, что спас ее, ибо мне стало ясно, что пришел конец моему уединению. Она была очень молода, самое большее девятнадцати лет. У нее было бледное, с тонкими чертами лицо, золотистые волосы, веселые голубые глаза и белые, как жемчуг, зубы. Ее красота была какой-то неземной. Она казалась такой белой, воздушной и хрупкой, что могла бы сойти за духа, и словно соткана была из той морской пены, из которой я вытащил ее. Она надела одно из платьев Медж и выглядела довольно странно, но вместе с тем это как-то шло ей. Когда я, тяжело ступая, поднялся по тропинке, она по-детски очаровательно всплеснула руками и бросилась мне навстречу, намереваясь, видимо, поблагодарить меня за спасение. Но я отстранил ее и прошел мимо. Кажется, это несколько озадачило ее, на глазах у нее навернулись слезы, но она все же прошла в гостиную и стала задумчиво наблюдать за мной.
- Из какой вы страны? - внезапно спросил я.
Она улыбнулась в ответ и покачала головой.
- Francais? - снова спросил я. - Deutsch? Espagnol?
Но девушка всякий раз качала головой, а затем начала что-то щебетать на незнакомом мне языке, из которого я не понял ни одного слова.
Однако после завтрака мне удалось найти ключ, с помощью которого я мог определить ее национальность. Проходя снова по берегу, я заметил, что в трещине рифа застрял кусок дерева. Я добрался до него на лодке и перевез на берег. Это был обломок ахтерштевеня шлюпки и на нем, или, точнее говоря, на прикрепленном к нему куске дерева, виднелось слово "Архангельск", написанное странными, своеобразными буквами. "Итак, - думал я, не спеша возвращаясь домой, - эта бледная девица - русская. Достойная подданная белого царя и столь же достойная обитательница берегов Белого моря!" Мне показалось странным, что такая изящная девушка могла предпринять столь длительное путешествие на таком хрупком суденышке. Вернувшись домой, я несколько раз с различными интонациями произносил слово "Архангельск", но она, видимо, не понимала меня.
Все утро я провел, запершись у себя в лаборатории, продолжая напряженно работать над исследованием аллотропических форм углерода и серы. Когда я вышел в полдень в столовую, чтобы поесть, я увидел, что она сидит у стола с иголкой и ниткой и приводит в порядок свою просохшую одежду. Я был возмущен ее присутствием, но не мог, разумеется, выгнать ее на берег, чтобы она устраивалась там как ей угодно. Вскоре она дала мне возможность познакомиться с еще одной чертой ее характера. Показав на себя, а затем на место кораблекрушения, она подняла палец, спрашивая, как я понял, одна ли она спаслась с затонувшего корабля. Я утвердительно кивнул головой. Она встретила этот ответ восклицанием бурной радости, вскочила со стула, подняла над головой платье, которое чинила, и, размахивая им в такт своим движениям, легко, как перышко, начала-танцевать по комнате, а затем через открытую дверь выпорхнула из дому. Кружась, она напевала своим тоненьким голоском какую-то грубоватую, дикую песню, выражавшую ликование.
Я крикнул ей:
- Идите сюда, бесенок вы этакий, идите сюда и замолчите! - Но она продолжала танцевать. Затем она подбежала ко мне и поцеловала мне руку, прежде чем я успел отдернуть ее. Во время обеда, увидев на столе карандаш, она схватила его, написала на клочке бумаги два слова: "Софья Рамузина" и показала на себя в знак того, что это ее имя. Она передала карандаш мне, очевидно, ожидая, что я проявлю такую же общительность, но я попросту положил его в карман, показывая тем самым, что не желаю иметь с ней ничего общего.
С этого момента я начал жалеть о своем легкомыслии и поспешности, с какой спас эту женщину. Что мне за дело до того, будет ли она жить, или умрет? Я ведь не какой-нибудь пылкий юноша, чтобы совершать такие подвиги. Мне приходится терпеть в доме Медж, но она стара и безобразна и на нее можно не обращать внимания. А существо, спасенное мною, молодо и жизнерадостно и создано для того, чтобы отвлекать человека от серьезных дел. Куда бы мне ее отправить и что с ней делать? Если я сообщу о ней в Уик, то ко мне явятся чиновники, начнут везде шарить, высматривать, задавать вопросы, а мне претит даже мысль об этом. Нет, лучше уже терпеть ее присутствие.
Вскоре выяснилось, что меня подкарауливали новые неприятности. Положительно, не найти в этом мире места, где бы тебя не тревожили представители неугомонной человеческой расы, к которой принадлежу и я. По вечерам, когда солнце скрывалось за холмами и они погружались в мрачную тень, а песок сиял золотом и море переливалось ослепительными красками, я обычно отправлялся гулять по берегу. Иногда я брал с собой книгу. Так поступил я и в этот вечер и, растянувшись на песке, собрался было почитать. Но не успел я улечься, как вдруг почувствовал, что между мною и солнцем встала какая-то тень. Оглянувшись, я увидел, к своему величайшему изумлению, высокого, хорошо сложенного человека. Он стоял в нескольких ярдах и, хотя несомненно видел меня, не обращал на меня внимания. Сурово нахмурившись, он пристально смотрел через мою голову на бухту и черную линию рифа Мэнси. У него было смуглое лицо, черные волосы, короткая курчавая борода, орлиный нос и золотые серьги в ушах. Он производил впечатление человека необузданного, но по-своему благородного. На нем была выцветшая вельветовая куртка, рубашка из красной фланели и высокие, чуть не до пояса морские сапоги. Я сразу же узнал человека, которого заметил прошлой ночью на гибнущем корабле.
- Вот как! - раздраженно сказал я. - Значит, вы все же добрались до берега?
- Да, - ответил он на правильном английском языке. - Но я здесь ни при чем. Меня выбросили волны. Как бы мне хотелось утонуть. - Он говорил по-английски с легким иностранным акцентом, и его было довольно приятно слушать. - Два добрых рыбака, которые живут вон там, спасли меня и ухаживали за мной, но, по правде сказать, я не испытываю к ним благодарности.
"Ого! - подумал я. - Мы с ним одного поля ягода".
- А почему вам хотелось бы утонуть?
- Потому что там, - воскликнул он, в порыве страстного и безнадежного отчаяния выбрасывая вперед свои длинные руки, - потому что там, в этой голубой безмятежной бухте, лежит моя душа, мое сокровище, все, что я любил и для чего я жил.
- Ну, - возразил я, - люди гибнут ежедневно, и волноваться из-за этого вовсе не следует. Да будет вам известно, что вы ходите по моей земле, и чем скорее вы отсюда уберетесь, тем будет мне приятнее. Для меня вполне достаточно хлопот и с той, которую я спас.
- Которую вы спасли? - спросил он, задыхаясь.
- Да, и если вы сможете захватить ее с собой, то я буду вам очень признателен.
Секунду он смотрел на меня, словно с трудом вникал в смысл моих слов, а затем, дико вскрикнув, с удивительной легкостью помчался к моему дому. Ни до этого, ни после я не видел, чтобы человек бегал так быстро. Я бросился за ним, возмущенный вторжением, грозившим моему жилищу, но еще задолго до того, как я добежал до дома, он уже нырнул в открытую дверь. Из дома раздался пронзительный крик, а когда я подошел ближе, то услышал бас мужчины, который что-то быстро и громко говорил. Заглянув в дверь, я увидел, что девушка, Софья Рамузина, скорчившись, сидит в углу, ее повернутое в сторону лицо и вся фигура выражали страх и отвращение. Мужчина, дрожа от волнения и сверкая черными глазами, о чем-то страстно умолял ее. Когда я вошел, он сделал шаг к девушке, но она еще дальше забилась в угол, вскрикнув, подобно кролику, схваченному за горло лаской.
- Эй! - зарычал я, - оттаскивая от нее мужчину. - Ну и шум вы здесь подняли! Что вам здесь нужно? Уж не считаете ли вы, что тут постоялый двор или трактир?
- Ах, сэр, - сказал он, - прошу извинить меня. Эта женщина моя жена, и я думал, что она утонула. Вы возвратили мне жизнь.
- Кто вы такой? - грубо спросил я.
- Я из Архангельска, - просто ответил он, - русский.
- Как ваша фамилия?
- Урганев.
- Урганев! А ее зовут Софья Рамузина. Она не ваша жена. У нее нет обручального кольца.
- Мы муж и жена перед богом, - торжественно ответил он, взглянув вверх. - Мы связаны более крепкими узами, чем земные.
Пока он говорил это, девушка спряталась за меня и, схватив мою руку, стиснула ее, как бы умоляя о защите.
