Анна и Сергей Литвиновы - Здесь вам не Сакраменто
– Пожалуйста, выйдите из машины, – очень вежливо попросил меня полицейский, – и спутника вашего тоже попрошу освободить транспортное средство.
Мы с Павликом покинули авто.
Один из четверых штатских вдруг обратился ко мне: «Виктория Викторовна, предлагаю вам добровольно сдать имеющиеся при вас наркотикосодержащие вещества». Я сочла это шуткой дурного пошиба и усмехнулась: «Вы о булочке с маком, что ли? Так я её за завтраком съела». Шутка не была принята, лица всех пятерых, включая полицейского, остались каменными и даже ещё больше, как показалось, закостенели. Один из штатских вдруг достал видеокамеру и начал снимать происходящее. Другой проговорил: «Тогда просим вас добровольно предъявить к досмотру принадлежащие вам вещи и транспортное средство».
– Ерунда какая-то! – в сердцах воскликнула я. – Мне только вчера эту машину подарили. Но ради бога, смотрите.
Тут, я даже не заметила откуда, возник ещё один полицейский в форме, а с ним двое гражданских: тётка в платочке и мужик в кожанке. В итоге нас у машины образовалась целая толпа. Распоряжался всем мужчина в штатском – молодой, лет тридцати пяти. Разговаривал он со мной подчёркнуто вежливо: «Виктория Викторовна, пожалуйста, откройте багажник». И, в сторону тётки с дядькой: «Понятые, подойдите ближе». Я распахнула заднюю дверцу. В чистейшем, новейшем багажном отделении лежали две дорожные сумки – моя и Павлика.
– Виктория Викторовна, это ваши вещи?
– Одна моя, другая моего спутника.
– Пожалуйста, достаньте и подготовьте их к досмотру.
– Лучше этим ухарям сейчас не перечить, а потом жалобу на них накатать, – углом рта проговорил Павлик и первым достал свою сумку, а потом переставил её на полиэтиленовую плёнку, которую кто-то из мужчин заботливо расстелил на обочине. Я была готова возмутиться произволом, но – он меня убедил – повторила движение своего спутника: вынула сумку и тоже поставила на полиэтилен. Но открыть наш багаж нас даже не попросили. Мужик, который всем командовал, распорядился: «Виктория Викторовна, поднимите полочку». Отделанное велюром днище багажника «Гольфа» поднималось – под ним располагался домкрат и запасное колесо. Следуя указаниям, я машинально приподняла пол.
Конечно, сейчас, наученная горчайшим опытом, я понимаю, что ни в коем случае не нужно мне было этого делать – равно как и всего, что за этим последовало. Но я была сбита с толку уверенным и обходительным распоряжением мужчины, который руководил процессом, равно как и советом моего спутника не перечить. Поэтому, не ожидая подвоха, я подняла пол. Там, помимо тускло мерцавших в своих гнездах запаски, домкрата и баллонного ключа, имелся ещё один предмет, сразу обращавший на себя внимание и ни в коей мере к автомобильным устройствам не относившийся. А именно: белый полиэтиленовый пакет, маркированный универсамом «Пятёрочка».
– Достаньте, пожалуйста, сумку, – обратился ко мне мужчина. Сработало и то, что я трижды до этого выполнила его команды – и то, что Павлик посоветовал мне не артачиться. Я на автопилоте вытащила сумочку. Внутри лежало что-то небольшое и не тяжёлое.
– Раскройте. Понятые, подойдите поближе. – Дядька в кожанке и тётка в платочке вытянули шеи, выглядывая, что находится внутри. Вплотную к нам влез мужик с видеокамерой, непрерывно снимающий происходящее. И только тут я увидела внутри белого пакета небольшой, как полкило сахара или крупы, чёрный полиэтиленовый свёрток, туго перетянутый скотчем. «Понятые, прошу обратить ваше внимание», – проговорил мужчина. А другой: «Гражданка Спесивцева, этот пакет принадлежит вам?»
И тут только я воскликнула:
– Нет! Я понятия не имею, что это! И как этот свёрток здесь оказался! Он вообще не мой! – и выронила пакет из «Пятёрочки» себе под ноги.
Но было уже поздно.
С этого момента моя жизнь, которая ещё сегодня с утра казалась счастливой, безоблачной и многообещающей, стала быстро превращаться в кромешный ад.
Юрий Владиславович ИноземцевКогда Юра прилетал в Москву, его всякий раз встречал отец.
Впрочем, встречал – слово не совсем точное. Когда Иноземцев-младший приземлялся и проходил паспортный контроль, он должен был послать Иноземцеву-старшему эсэмэску. И тогда Владислав Дмитриевич, коротавший время где-то на обочине, въезжал, чтобы не платить за парковку, на территорию аэропорта и из зоны drop-off – как это будет по-русски, быстрой высадки? – подхватывал сына, вышедшего с багажом из аэровокзала. Всякий раз Юра пытался втолковать отцу, что доберётся домой сам, на такси или аэроэкспрессе, и всякий раз папаня обижался и говорил, что тот совсем буржуином в своей Америке стал и денег не считает. А отец денежки экономил – как все пенсионеры, не только российские.
Впрочем, у русских – точнее, у русскоязычных, или в бывших советских, – даже в Америке особенно заметна тяга ловчить, вилять, выгадывать на грош пятаков. Юра с неприязнью замечал это, и ему за недавних соотечественников становилось стыдно. Причём ловчили, как правило, не коренные русаки – те зачастую оставались людьми широкими и на чужбине. Если преуспевали, то на всю ивановскую. Если концы с концами сводили – то опускались до полной нищеты. Химичили обычно выходцы из бывшего СССР, принадлежащие к другим нациям и народностям, – однако то-то и обидно, все они на Западе, чохом и без разбора, именовались русскими. И неприятный отсвет чужих выкрутасов падал, выходит, и на Юрину честную репутацию.
К примеру, в Калифорнии – штате, где он постоянно проживал, – на автомагистралях разрешалось движение по крайне левому, скоростному ряду только тем машинам, в коих находилось более одного пассажира. И вот наши бывшие соотечественники, чтобы получить привилегию быстрой езды, сажали рядом с собой на пассажирское сиденье манекен или куклу из секс-шопа. Пришлось даже американцам, чтобы их разоблачить, особо чувствительные камеры применять – инфракрасные, что ли.
Или взять другой финт, на который почему-то именно выходцы из СССР оказались горазды: к сбору клубники в Калифорнийщине привлекали всех желающих. Можно поесть от пуза и вывезти с плантации сколько хочешь, по божеской цене – примерно доллар за фунт. Но штука в том, как организован был учёт: машину взвешивали до заезда на поля и после. За тот вес, на который стала тяжелее машина, ты и платил. И вот Russians – к сожалению, они все, пришельцы из бывшего Союза, звались там «рашенс» – додумались приезжать на сбор ягоды, нагрузив в багажник камней. На поле булыжники втихаря выкидывали, вместо них закладывали клубничку, платили три копейки и уезжали, довольные, что плантаторов провели.
В своё время, в конце восьмидесятых, когда Юра только начинал адаптироваться к Америке, его приятель, в ту пору молодой аспирант из Москвы, твердил, что перед бывшими советскими людьми при капитализме простирается великое будущее. «Самые умные собаки – кто? – говаривал он. – Кого в космос запускали? Беспородные, дворняги. Вот так и мы, выходцы из СССР, – дворняги человечества. Самые смышлёные, самые сметливые и ловкие. За нами будущее». Тогда Юра с приятелем соглашался, но теперь, насмотревшись на сотни неправедных состояний, сколоченных в России и за её пределами, полагал, что товарищ не учитывал, что бездомные псы, помимо смышлёности, иными качествами обладают: они самые наглые, дерзкие и беспардонные.
Однако, несмотря на очень трезвое отношение к народу российскому и особенно его властителям, Иноземцев-младший Родину свою любил – тосковал о ней, переживал, скучал. И когда садился в самолёт, везущий его в Москву, в первый момент бывал радостно оглушён своим, родным, сладостным и прекрасным – русским языком. Даже чудно становилось в первый момент: значит, я скажу что-нибудь по-русски, и все поймут? А как же моя приватность? И второе приятное удивление, начинавшееся ещё в аэропорту Лос-Анджелеса: как много оказывалось на рейсе, следующем в Первопрестольную, красивых женщин – стильно одетых, милых, подтянутых!
Одновременно, правда, нарастало разочарование: толкнуть и не извиниться, не попросить, а пролезть – это ведь тоже было наше, российское. Когда самолёт, летевший в Москву, рулил по американской земле, а потом летел над северными просторами и океаном, ещё сохранялась тонкая плёночка из «экскьюз ми», «сорри», «плиз» и «сенкью». На подлёте к Шереметьеву она истончалась, а при приземлении исчезала совсем. И первое впечатление от аэропорта тоже было тягостное: агрессия, как и угрюмость, была разлита здесь в воздухе. Как и тридцать лет назад: поджатые губы, суровые лица. Впрочем, Иноземцев-младший очень хорошо понимал, что за всеми этими строгими масками, неприступной очередью к оконцам паспортного контроля или у ленты выдачи багажа кроются, как правило, милейшие люди. Стоит только подружиться с ними или хотя бы разговорить их, и большинство будет готово дать тебе и кров, и стол, и любую возможную помощь.
