Лариса Соболева - Вся правда о небожителях
Настенька заперла магазин на три замка, тщательно проверив каждый, связку ключей уложила в чехол и спрятала в бархатной сумочке, искусно вышитой цветными нитками. Она была готова пойти домой, да неловко уходить, как будто здесь никого нет. Илларион вовремя сообразил предложить:
– Позвольте вас проводить? – И чтоб не получить отказа, привел веские причины, по которым он здесь: – А то ведь сумеречно, народу нехорошего нынче много, девушке одной ходить по улицам боязно.
– Благодарю вас, – дала она согласие.
Он провожал ее почти каждый вечер уж тому две недели, рассказывая обо всем, что удалось узнать за день, а когда ничего нового не прочел или не услышал, повествовал о работе, полагая, что дело его представляет интерес. Илларион был молод, двадцати одного года, и приятной наружности – высок, строен (правда, сутулился), белокурые кудри блестели шелком, глаза у него были ясные и детские. Аккуратен, его черный костюм хоть и старый, а никогда не бывал измят, на нем нет пятен, а рубашка отливала белизной. В то же время юноша суетлив и болтлив, изъяснялся заковыристо, впрочем, недостатком это не назовешь, главное, обхождению научен, и с нежной душой, и Настеньке, в общем-то, нравился.
Они не торопились. Кругом-то цвела весна, а она не только очаровывала теплом и ароматами, она питала молодость надеждами и мечтами, пробуждала первые ростки чувств, кружа голову. Да, Илларион был во власти легкого головокружения, чувствовал небывалый подъем, а во всем виноваты чудный вечер, дивный покой и Настенька… Девушка была удивительно хороша и свежа, словно сама весна вышагивала рядом, отчего хотелось петь гимн радости, и он спел бы, если б умел.
– Давеча читал я газеты, что принес почтмейстер начальнику… – принялся занимать спутницу Илларион. – Курьезные случаи там описаны-с.
– Какие же? – поддержала она разговор, ей-то рассказать было нечего.
– В ведомостях сообщается, что в мировом съезде разбиралось дело об оскорблении артистом Полтавским словом и действием помощника режиссера Собачева. Выяснилось новое обстоятельство, показывающее, что Полтавский вовсе не раскаялся в своем поступке. Когда речь зашла о процессе среди лицедеев, он заявил: «Хотя я и получил повестку в мировой суд, но это еще ничего не значит. Как бил я Собачева, так и буду бить после». Съезд утвердил приговор мирового судьи, которым Полтавский был присужден к заточению на десять дней при городском арестном доме. Не забавно ли?
– Что ж тут забавного? – взглянула на него Настенька, а у того от ее взгляда сердце ухнулось куда-то вниз. – Бить людей дурно.
– Так ведь и народец актерский дурной, сплошь пьяницы да развратники.
– Откуда вам это известно? Вы знакомы с ними?
– Нет-с. Но так говорят. У вас прелестная шляпка, Настасья Назаровна, вам очень идет-с.
Да что шляпка! Настенька и без шляпки прекрасна: глаза, что синь небесная, только печальные, а ресницы длинные и густые; личиком беленькая, так что видны голубые жилки, на щеках чуть заметен румянец; светло-русые волосы длинными локонами сползали на спину, один раскрутился и змеился…
– Вам правда нравится? – оживилась она. – Я сама ее сделала, как учила мадам Беата.
– Право слово, вы мастерица!
– Полноте, какая я мастерица, – вздохнула Настенька. – Вот мадам Беата все-все умеет, учит меня, она хорошая. И красивая.
– Не спорьте, не спорьте! – Иллариону хотелось доставить ей удовольствие, а чем же доставить, если не комплиментами, которые женщины обожают, как он слышал. – Вы редкая умелица… Отчего вы все время оглядываетесь?
– Да? – приостановилась девушка, застигнутая врасплох. Осталось признаться, ведь лгать она не умела: – Поглядите назад, но незаметно… Карету видите?
Поскольку по дороге едва тащилась одна-единственная карета, Илларион, разумеется, ее увидел, но уточнил:
– Запряженная парой лошадей?
– Да-да. А теперь идемте. Не оглядывайтесь.
Илларион не понимал ее беспокойства, однако озабоченное личико Настеньки и его заставило волноваться, тянуло посмотреть назад. Но он же мужчина, а мужчине неловко проявлять любопытство при юной особе, Илларион дождался, когда разрешит девушка:
– Теперь поглядите. Едет карета?
– М-да. Чем вы озабочены?
– Да я уж третий день кряду встречаю сию карету. И утром видела, когда в магазин шла, и вчера вечером…
Что могло родиться в юношеской голове, затуманенной трепетным чувством к девушке? Конечно, это поклонник преследует Настеньку, и – какая досада – он богат, раз в карете раскатывает. Тем не менее Илларион с твердостью заверил:
– Не извольте беспокоиться, Настасья Назаровна, я не дам вас в обиду.
– А вот мы возьмем и… убежим! Ну? Побежали?
Какое счастье! – она взяла его за руку. Да что бежать – взлететь было в самый раз! Взять Настеньку на руки и… туда, где парят птицы и гуляют облака, где оба стали б свободными, как ветер, где некому указывать. Они побежали, держась за руки, свернули за угол, потом еще свернули, а когда очутились за следующим углом, остановились и оба разом рассмеялись. Настенька выглянула за угол и радостно сообщила:
– Не вижу кареты, мы скрылись! Я всегда убегаю от нее.
– Да за вами ли она ехала? Меня сомнение берет.
– Не знаю, – она продолжила путь, – но мне отчего-то не по себе. Да бог с ней, с каретой, я же трусиха, вот и показалось… А как вас называет ваша матушка?
– Когда сердита – Илларион, а когда добра – Лариосик.
– Точь-в-точь как мой дедушка! Ежели он сердит, то ворчит и кличет меня Настасьей, в остальные часы – Настенькой зовет.
– Можно и мне вас… как дедушка?..
– Отчего же нельзя? – улыбалась она.
– И вы меня зовите по-простому… Ой, я же запамятовал! Это вам, Настенька. Малость помялись, вы уж простите меня.
Из внутреннего кармана сюртука Илларион достал букетик ландышей, распространивших в ночном воздухе, наполненном покоем и прохладой, божественный аромат. И ничего он не забыл, просто не решался отдать ландыши, за которыми ходил пешком в лес ранним утром, а потом поставил в стакан с водой и следил за ними весь день. А Настенька тоненькими пальчиками осторожно взяла букетик и приложила к носу, не выразив радости, что обеспокоило Иллариона, он ведь был одержим идеей угодить ей, потому робко спросил:
– Вам нравится?
– Чудо, как хороши. Мне никогда не дарили цветов, спасибо.
– Ну, так идемте, Настенька! – воскликнул он, видя, что – да, угодил! – Идемте, а то ваш дедушка будет волноваться.
– Что еще пишут в газетах? – поинтересовалась она, дорога-то удлинилась, а за беседой пройдет незаметно.
– Объявляют-с, – воодушевленно заговорил он. – К примеру… Наизусть помню: «Лучший друг желудка. Вино Сен-Рафаэль предлагается как тоническое, укрепляющее и способствующее пищеварению. Брошюра о Сен-Рафаэльском вине как о питательном и целебном средстве доктора де Барре высылается по востребованию». Вы пробовали вино, Настенька?
– Что вы, как можно. Стойте! – испуганно прошептала она. – Кто это?
На их пути выросли три мужских фигуры, но в темном переулке с тусклыми фонарями лиц было не разглядеть, одно понял Илларион: дело худо, разбойный люд попался.
– Не бойтесь, Настенька, – отодвигая девушку за спину, шепнул он, хотя внутри у нее все сжалось от страха, но к трем теням он обратился смело: – Господа, разрешите нам пройти беспрепятственно.
– Лариоська! – крикнул один из разбойников известным голосом, мигом у Иллариона отлегло от сердца, знакомый ведь не тронет.
Тот, что стоял в середине, сделал несколько шагов, попав в свет фонаря, тут-то и признал его Илларион:
– Сережка! Фу-ты, черт бешеный, напугал-то нас как.
«Черт бешеный» оказался молодым мужчиной лет двадцати шести с чуть заметной щегольской бородкой, в светлой косоворотке, узких штанах, заправленных в сапоги, в пиджаке и картузе. По тому, как он подошел и остановился, поставив ноги широко, а руки на пояс, можно было судить, что Сережка в себе уверен, решителен, дерзок и силен. Но угрозы от него не исходило, улыбка была добродушной, а голос окрасился сиропом:
– Ты, я вижу, с барышней. Где такую добыл-то, а, Лариоська?
– Настенька, не бойтесь, – бросил через плечо Илларион, – это Сережка, сосед мой. Извини, друг Сережа, спешим мы очень, дедушка заждался ее.
– Стало быть, Настенькой тебя звать, – подошел тот ближе. – Коли дедушка заждался, то идите.
Девушка несмело сделала шаг, второй… поравнялась с незнакомцем и вдруг покачнулась, будто ее толкнули, а никто не толкал. Сергей вмиг поддержал ее, схватив за плечи и едва не ударившись лбом о лоб Настеньки. Так близко не подступал к ней ни один мужчина, кроме дедушки. Она ощутила его дыхание на лице и тепло крепких рук, почуяла запах, присущий только этому человеку, хотя других не знала. Он же, удостоверившись, что девушка стоит на ногах твердо, разжал руки со словами:
– Оступилась? Поостерегись, дорога здесь худая.
