Ежи Эдигей - Фотография в профиль
— Часто ли вам приходилось видеть Баумфогеля? — спросил прокурор.
— Поначалу довольно часто, потому что он сам приезжал в магистрат. Позднее, став абсолютным хозяином города, он эти посещения прекратил.
— Узнаёте ли вы в Обвиняемом Баумфогеля?
— Да, узнаю, У меня нет сомнений, что это он. Не было и при опознании, нет и сейчас, когда я вижу его на скамье подсудимых. Конечно, он постарел, потерял свой прусский лоск, но это тот самый человек. По такому родимому пятну я бы нашёл его и в преисподней.
— Баумфогель тоже брал взятки?
— Думаю, что от поляков не брал. Я по крайней мере не слышал о таких случаях. В нём было столько жестокости, которую он выплёскивал на заключённых, столько беспощадной ненависти к нам, что, думаю, вряд ли он брал от поляков деньги — ведь тогда ему пришлось бы связывать себя какими-то обязательствами, что-то обещать, а он этого не хотел. В то же время ни для кого не было секретом, что брадомские евреи постоянно откупались от гестапо. Руководитель местной еврейской общины регулярно поставлял в гестапо меха, ювелирные изделия, старинную мебель, произведения искусства, не говоря уж о значительных суммах в оккупационных злотых. Впрочем, это не спасло евреев от уничтожения. Часть из них вывезли в Петрков и в Лодзь, а оттуда путь был один — в газовые камеры Треблинки и Освенцима. Около трёхсот человек стали узниками небольшого местного лагеря, поставлявшего рабочую силу для фабрик Брадомска. Но и их Баумфогель позднее расстрелял, тогда как, например, евреи, работавшие в таком же лагере в Ченстохове, выжили и дождались освобождения в январе 1945 года. Мне хорошо известно, что уничтожение этих людей в нашем городе было личной «заслугой» Баумфогеля, потому что бургомистр и немецкие управляющие фабрик категорически возражали против этой акции. Конечно, не из любви к евреям, а потому что не хотели терять рабочие руки. Операция по ликвидации еврейского населения осуществлялась под непосредственным контролем Баумфогеля.
— Высокий суд, — перебил свидетеля прокурор, — поскольку об этой трагедии будут подробно говорить другие свидетели, я полагаю, что свидетель Выгленда, наблюдавший эту акцию со стороны, может опустить её описание в своих показаниях. Свидетель, — вновь обратился Щиперский к бывшему сотруднику брадомского магистрата, — не могли бы вы вспомнить, сколько времени проработал Баумфогель в городе?
— С начала 1940 до января 1943 года. Сообщение об отъезде этого человека из Брадомска было встречено всеми, в том числе и подчинёнными ему гестаповцами, с чувством огромного облегчения. Террор, если говорить откровенно, не прекратился, по-прежнему поляков арестовывали, вывозили в концлагеря и расстреливали, но теперь можно было, если удавалось достать деньги, вытащить кого-то из тюрьмы или хотя бы заменить расстрел отправкой в лагерь, что уже само по себе давало некоторые шансы выжить. А Баумфогель не знал, что такое сострадание или жалость, когда дело касалось поляков. Он люто нас ненавидел и планомерно уничтожал. Кстати, как рассказывали некоторые немцы, он много раз хвастался, что не оставит в городе никаких других поляков, кроме тех, которые не претендуют на большее, чем научиться чтению и письму. Такие рабы, по его разумению, годится для физического, труда, а всех остальных надлежит ликвидировать.
— Предпринимались ли попытки его убить? — спросил прокурор.
— Он был крайне осторожен. Ведь Брадомек маленький город, Поэтому технически подготовить у нас такое покушение было несравненно труднее, чем, скажем, в Варшаве. Наше подпольное политическое руководство к вооружённые группы на такие акции даже не замахивались, потому что в небольшом городке очень сложно было организовать прикрытие для их проведения. Не следует также забывать, что в Брадомске проживало много фольксдойчей, а в окрестных деревнях существовали старые немецкие колоний, Подпольные вооружённые группки в городе нельзя было даже сравнивать с нашими крепкими и хорошо организованными партизанскими отрядами, Были также вполне обоснованные Опасения, что такое покушение могло бы привести к усилению кровавых репрессий против населения — независимо от того, удалось бы оно или нет!
Так как у прокурора вопросы кончились, свидетеля взял в оборот Меце-нас Рушиньский.
— Свидетель, видели ли вы Баумфогеля вблизи? — задал он первый вопрос.
— Да, видел. Два раза он заходил в мой кабинет в сопровождении бургомистра,
— Он был в военной форме?
— Нет, в штатском костюме.
— В каком году это было?
— В феврале, а может быть, в марте 1940 года. Позже шеф гестапо уже не посещал магистрат, гитлеровский бургомистр и его помощники сами бегали к нему на приём.
— Не странно ли, прошло почти сорок лет, а вы, увидев на фотографии какого-то офицера в гестаповском мундире, даже не допускаете и тени сомнения в том, что это Баумфогель.
— Но ведь под снимком было написано, что это он и есть. А кроме того, на фотографии очень отчётливо виден шрам на щеке.
— Шрам или родимое пятно?
— Не вижу существенной разницы. Одни говорили — шрам, другие — родимое пятно.
— Слышали ли вы, что Баумфогель был ранен под Ченстоховом во время польской кампании 1939 года?
— Да, немцы об этом болтали. Рассказывали, что след оставила шальная пуля, но высказывались и другие версии, в частности что это отметина от осколка гранаты.
— Шрам — это след, — начал объяснять свидетелю Рушиньский, — который остаётся на коже после раны или травмы, тогда как родимое пятно представляет собой деформацию какого-то участка кожной ткани; Эта деформация чаще всего заметна уже в Момент появления ребёнка на свет. К родимым пятнам относятся, например, и так называемые родинки. Значит, вы говорите, сначала вам попалась на глаза фотография человека в мундире, который, как сообщала газета, является Рихардом Баумфогелем, то тесть задержанным милицией шефом брадомского гестапо?
— Да, всё именно так и было, — признал свидетель.
— Ну, а как потом проходила очная ставка?
— Я увидел десяти человек, стоящих в один ряд. У всех на лице были красные пятна, совершенно разные. Помня, как выглядит родимое пятно на фотоснимке Баумфогеля, я сразу указал на этого человека. Помимо всего проче, он был похож — мне сразу вспомнилось прошлое — на того Баумфогеля, образ которого сберегла память, несмотря на то что с той поры минуло сорок лет.
— А если бы вам не удалось рассмотреть на фотографии, как выглядит это родимое пятно, сумели бы вы сегодня узнать Баумфогеля?
Свидетель наморщил лоб и пожал плечами,
— Вряд ли. Вот если бы мне кто-нибудь Напомнил об этом пятне, тогда другое дело. Должен заметить, что я несколько раз видел шефа гестапо и могу подтвердить, что у него действительно красовался рубец на правой щеке. Ну, а насколько прочно отложился этот факт в моей памяти, затрудняюсь сказать.
— Высокий суд, — обратился к судьям адвокат, — теперь мы воочию убедились в том, чего стоят очные ставки, проведённые милицией.
Затем давала показания свидетельница Мария Якубяк. Она повторила, при каких обстоятельствах произошло её знакомство с Баумфогелем, подробно рассказала о беседе с ним. Прокурор на этот раз хранил молчание. Рушиньский буквально засыпал свидетельницу градом вопросов.
— Узнали ли вы Баумфогеля во время очной ставки?
— Да, узнала.
— Благодаря предварительному ознакомлению с известной вам фотографией?
— Скорее благодаря рубцу на Щеке. Когда я увидела стоящих в ряд людей с красными родимыми пятнами на лицах, мне вспомнился Баумфогель и его тёмно-красный шрам. Я была просто поражена тем, что спустя столько лет этот шрам по-прежнему выглядит свежим. Меня как медицинскую сестру трудно чем-либо удивить, но другого такого случая в моей практике не припоминаю. Шрамы после ран действительно всегда заметны на коже, но со временем они делаются почти не видны.
— Почему вы постоянно употребляете слово «шрам», а не «родимое пятно»?
— Баумфогель в беседе со мной совершенно однозначно подчеркнул, что шрам у него возник после раны, полученной на фронте. Помню, как он обрадовался, когда я сказала, что постепенно шрам побледнеет и станет совсем незаметным.
— Но вы всё же не будете отрицать, что видели снимок Баумфогеля, опубликованный в нашей печати?
— Да, видела, но мне попался экземпляр газеты с очень нечётким изображением.
— И всё же родимое пятно можно было различить?
— Тогда я не обратила на него внимания. Может быть, попросту приняла за пятнышко на бумаге, появившееся из-за плохого оттиска или некачественной типографской краски. С нашими газетами такое часто случается, И только на очной ставке я вспомнила об этом шраме.
— Вы не могли бы вспомнить, как выглядел кабинет Баумфогеля?
— Мне трудно его описать. Тогда, после нервного потрясения, вызванного арестом мужа, все мои мысли были заняты только одним: как уберечь его от смертельной опасности. Но всё же я запомнила, что это была большая комната с двумя окнами. В глубине стоял письменный стол, на нём было два Или три телефонных аппарата, ещё ваза с какими-то цветами. За столом — кресло с высокой спинкой, а впереди — два стула. Посредине комнаты лежал большой пёстрый ковёр, который я сразу узнала, так как видела его раньше на вилле доктора Голдштайна, где не раз ассистировала этому известному врачу при проведении сложных хирургических операций. Доктор Голдштайн был прекрасным специалистом и имел обширную частную практику. Он считался одним из самых состоятельных жителей Брадомска. Немцы упрятали его в еврейское гетто, а виллу занял немецкий староста. Ещё до ого вселений гестапо вывезло оттуда наиболее ценные вещи и мебель,
