Василий Казаринов - Ритуальные услуги
Парочку живописных голов украшали точно такие же фуражки, что и медвежью голову Майка. Когда-то в далеком прошлом он показывал в казарме свою до-армейскую фотокарточку, на которой был изображен восседающим на мотоцикле, и делился сокровенными соображениями на предмет будущей гражданской жизни: сидеть в седле, чувствуя под собой как минимум двести лошадиных сил, лакать пиво и иметь все, что шевелится на расстоянии вытянутой руки и хотя бы отдаленно напоминает представительниц прекрасного пола, а заодно иметь: попов, банкиров, политиков, газетчиков, писателей, школьных учителей, фининспекторов, докторов из поликлиники, ментов — этих в первую очередь! — работников торговли, гаишников, домохозяек, почтальонов, юристов, дворников, юмористов, звезд эстрады, актеров драмтеатров, депутатов Думы, муниципальных чиновников, дипломатов, тюремных надзирателей, дикторов телевидения и так далее и тому подобное.
Выходит, Майк осуществил свою мечту, и я искренне за него порадовался, тем более что такого рода умонастроения были мне всегда по душе.
— Хочешь с ней прилечь? — пихнул он меня в бок, стрельнув взглядом в белозубую байкершу.
— Не сейчас... Как я попал в ваше уютное логово?
Майк задумчиво поскреб бороду, дотянулся до бутылки водки, плеснул немного в стакан, протянул мне:
— С днем рождения, парень.
— Да-да, сегодня родился Харон. За это надо выпить.
Я молча выпил.
— Не знаю уж, кто там у тебя родился... А что касается тебя, то ты прилег отдохнуть тут неподалеку, за поворотом, в двух шагах от нашего байк-клуба. И что характерно — прямо на дороге. Тебе сильно повезло. Она, — Майк отослал короткий кивок в сторону белозубой, — заметила тебя. Ты был в полном ауте. Ближайший же грузовик превратил бы тебя в отбивную на ребрышках.
— Ты сказал — тут? Где это — тут?
Майк пояснил. Я знал эту окраинную дорогу, у которой располагалось логово байкеров, приходилось бывать тут проездом и видеть охраняющее въезд в клуб характерное изваяние: вознесенный на высоком камне матерый волчара хищно скалился, словно намекая случайному прохожему, что соваться за ворота постороннему небезопасно.
— А где ты принял низкий старт в этом забеге? — спросил Майк.
— В районе Чистых прудов.
— Да ты марафонец.
Я сунул руку в карман брюк и, к своему огромному удивлению, на месте ожидаемой пустоты обнаружил приятно холодящий ладонь глянец свежей банкноты — эта была та самая, полученная от Мальвины, сотня долларов.
— Что-то тут не так, Майк.
В самом деле немыслимо: менты не озаботились тем, чтобы обыскать карманы, в такое верилось с трудом, и вдвойне странно, что деньги они не тронули. Права тоже были на месте. Ребята, оглушившие меня в "обезьяннике", свое дело знали: место тут темное, и первый же вылетевший из-за поворота автомобиль в самом деле приготовил бы из меня то блюдо, о котором говорил Майк. Хотя я и не убежден, что после такого наезда во мне осталось бы хоть одно целое ребрышко.
— Как зовут мою добрую фею? — спросил я.
— Тэ-Жэ.
— Что?
— Сокращенно от "тормозной жидкости", — пояснил Майк в ответ на мое искреннее недоумение. — Она немного тормознутая, но, в общем, хорошая баба. Своя.
Тэ-Жэ соскользнула или, точнее сказать, медленно стекла с сиденья "ямахи" — в пластике ее заторможенных движений в самом деле было что-то от ленивого струения вязкой, тягучей жидкости, — прошаркала, почти не отрывая от пола тяжелые подошвы башмаков, к стене, молча протянула руку, у нее была маленькая жесткая ладошка, хиромантические рисунки которой я ощутил столь отчетливо, словно они были рельефно проточены в прочном куске дерева, особенно же — тугое вздутие венериного бугорка, ну совершенно такое же, как у Голубки! —одна из смутных ипостасей которой тут же дала о себе знать.
Совместными с Майком усилиями они поставили меня на ноги. Я оперся на ее плечо и на деревянных негнущихся ногах пошаркал к выходу из гаражного ангара, он, как оказалось, примыкал стеной к обшарпанному срубу, одно из окон которого было освещено тускло-желтым, очень уютным домашним светом. Дотащившись до крыльца, мы остановились перевести ДУХ.
Посвистывать с разбитыми губами трудно, звук вышел шершавый и невнятный, но Тэ-Жэ отозвалась на него тихим смехом:
— Тебе надо поспать.
Поразила звонкая чистота ее голоса, очень детская, звучащая разве что в прозрачных, не успевших переспеть от возраста, мальчишеских дискантах, а потом мы лежали на продавленном диване под грубым солдатским одеялом, и она, уютно устроившись под моей рукой, прижималась ко мне своим маленьким, но поразительно уютным тельцем, ровное тепло ее дыхания мягко стелилось по моей груди. Погруженная в глубокий сон, она вряд ли догадывалась о том, как у меня ноет сердце, потому что именно так всегда засыпала на моем плече Голубка.
4
Очнувшись от тяжелого сна, я пошевелил левым плечом, отчего в нем вспухла тупая боль — ее тихо тлеющие очаги тускло замерцали и в других частях моего приглушенно ноющего тела, словно расставляя сигнальные вешки у синяков, гематом и ссадин, а впрочем, голова была чиста, пуста и невесома, и первая мысль, с тихим шелестом легких крыльев прошуршавшая сквозь этот блаженный вакуум, была о лежавшей рядом со мной маленькой уютной девочке.
Выходит, еще не все потеряно.
Я пошарил рукой по бугристому ложу дивана, но Тэ-Жэ на месте не обнаружил, сел, испытав приступ головокружения, собрался с силами, встал и добрел до окна, выходящего в старый, изношенный фруктовый сад. Меж давно переживших свой плодоносный век яблонь, плутая в мучительных изломах заскорузлых древесных тел, тек рыжеватый свет и мягко ложился на поросшие густой травой покатые могильные холмики, в которых с трудом можно было опознать четкие контуры некогда ухоженных огородных грядок. Сад спокойно дышал чуть сладковатыми запахами утомленной полуденным зноем травы, но в это его пасторальное дыхание упорно вторгались едкие ароматы гаражного ангара.
Окончательно придя в себя, я осмотрелся. Одежда валялась на полу у кровати и находилась в настолько плачевном состоянии, что годилась разве что на половые тряпки, я был девственно гол, зато жив и располагал капиталом в размере ста долларов.
— Ничего, будем жить, — улыбнулся я пенсионному саду, выбрел из комнаты, спустился по шаткому, ревматически постанывающему крылечку во двор.
Ворота ангара распахнуты, бригада байкеров предавалась тем же занятиям, в которых коротала прошлую ночь, то есть лениво лакала пиво, покуривала, вяло перебрасывалась сонными репликами, а единственным деятельным персонажем в этой живописной компании выглядел Майк, сидевший на корточках перед мощным "Уралом" и ковырявшийся в его двигателе. Он покосился, удовлетворенно хмыкнул:
— Все путем.
Явление абсолютно голого человека не произвело на публику абсолютно никакого впечатления,. разве что в тусклых глазах Тэ-Жэ, опустившихся к низу моего живота, метнулся промельк какого-то внятного чувства, вытолкнувшего из бледного, чуть распахнувшегося рта острый язычок, — изогнувшись, он медленно облизал верхнюю губу. Одета она была в знакомые мне уже черные кожаные штаны и безразмерную майку явно с чужого плеча, смотревшуюся на ней чем-то вроде ночной рубахи. Приглядевшись к компании, я столкнулся с еще парочкой такого рода характерных взглядов, пытливо осваивавших формы и объемы моего мужского достоинства, — выходит, Тэ-Жэ была не единственной тут представительницей прекрасного пола, чего ночью я как-то не заметил, ибо все обитатели ангара были одинаково косматы, одинаково закованы в черные кожаные доспехи, а запястья большинства из них украшали широкие напульсники.
Я прошел к пивному штабелю, выдернул из ящика бутылку "Невского", сковырнул пробку, сделал хороший глоток и уселся на пол рядом с Майком.
— У меня есть пара проблем.
Он отер руки ветошью, бросил ее на пол, и в его дремучей бороде возникло движение, напоминавшее ласковую ухмылку.
— Всего-то пара?
— Во-первых, неплохо бы немного приодеться... Я еще не вполне созрел для подлинного нудизма.
— Это как раз не проблема.
Майк с поразительным для его портосовской комплекции проворством поднялся, распахнул дверку обшарпанного платяного шкафа, стоявшего в дальнем углу ангара рядом с верстаком, покопался в его темных глубинах и вернулся с грудой каких-то темных одеяний, из которой я извлек вполне сносные джинсы и короткую Джинсовую куртку, в широкой спине которой расправлял могучие крыла с филигранной тщательностью вытканный золотистыми нитями орел, хищно косящийся на меня налитым кровью глазом, в зеницу его был впаян напоминающий рубин камешек. Последними из груды я извлек высокие черные ботинки из грубой кожи сорок пятого размера — они оказались впору.
