Элла Никольская - Мелодия для сопрано и баритона (Русский десант на Майорку - 1)
Мелкие... Не знает он наших властей. Но не было сил спорить и возражать, да и не хотелось...
Ну а потом было все так, как я уже рассказывала. Павлик остался в доме ребенка. Заведующая, получив так и не пересчитанную мной пачку денег, изобразила сочувствие и доверие: ну как же, у молодой мамы украли документы, муж-алкоголик преследует, с кем не случается... Она, собственно, ничем не рисковала - не вернусь я за мальчиком, оформит его как подкидыша, и дело с концом, оставили ребеночка на пороге, как щенка, - на то он и приют...
Следующие четыре дня я провела вдвоем с Максом в тесной неопрятной комнатушке, половину которой занимала железная, с шишечками кровать, ворох мелких, явно украденных из дома ребенка подушек, коротенькие простыни с черными метками, матрас в подозрительных пятнах... Первое наше пристанище, сказал Макс, из чего я сделала вывод, что не последнее...
Мы многое рассказали друг другу за эти дни и ночи.
- У тебя счастливый брак, Макс?
- Нет, мы разведемся, как только уладим денежные дела. Она не захочет много, не беспокойся, детей у нас, к счастью, нет...
Если мне не следует беспокоиться и если это счастье - что у Макса с его женой нет детей, то он, возможно, собирается жениться на мне... Должно быть, такое случается с избранницами судьбы...
- А твой брак - он счастливый? - спросил Макс в свою очередь, моя голова лежала на его твердом плече.
- Нет, - теперь я знала это наверняка, не сомневалась. Всеволод достойный и добрый человек, он ни разу меня не обидел и, если честно, я его не стою. Кто я? Мелкая воровка, дочь негодяя-гэбэшника и неуравновешенной, больной, необразованной немки из репрессированных... Но не такими мерками измеряется семейное счастье. Он на двадцать с лишним лет старше меня, а что это значит, я поняла только сейчас на чужой постели, в комнатушке, похожей на гроб, в тревожные, полуголодные, сумасшедшие дни и ночи. С мужем мы, если б не мое прошлое, могли прожить в любви и согласии много-много лет, только не получилось. Макс стал моим первым мужчиной, а не Всеволод, отец моего ребенка...
...А теперь вот законный муж и отец моего ребенка желает знать, как я провела те дни и ночи, что пребывала вдали от него и от дома: сбежала, и сына забрала, и адреса не оставила! Рассказать? Да ни за что! Он имеет право спросить, только станет ли ему лучше от моих правдивых признаний?
Лучше пренебречь истиной, если она погибельна и разрушительна, я вырезала из пьесы одну второстепенную роль, и никто ничего не заметил. Сама стала главной героиней этой пьесы: сбежала от шантажиста Вилли при первой же возможности, уехала в Майск в надежде увидеть маму и, может быть, застать там Паку - надежней её нет человека на земле, я бы доверила ей Павлика. Но её не было, пришлось устроить малыша в приют - ненадолго, уедет же Вилли, в конце концов, и я нашла бы способ вернуться в Москву.
В этом пристойном и даже несколько героическом действе не было места нашей с Максом коротенькой любви, ласкам, признаниям, обещаниям, планам. Выпал также из рассмотрения заключительный эпизод: на пятый день Макс вышел, чтобы поискать телефон: пропажа иностранца на российских просторах, если она обнаружена, может вызвать нежелательную волну, он собирался позвонить в свое консульство, придумав по дороге какое-нибудь мало-мальски сносное объяснение на первый случай. Так он объяснил свой уход, пообещав вернуться скоро - до ближайшей почты и обратно. Он не хотел, чтобы я пошла с ним и не оставил ничего из своих вещей - впрочем, ничего у него при себе и не было...
Бессонная ночь, ожидание. Как слышны шаги на ночной улице, я приоткрыла окно, чтобы издалека распознать их...
Дрожала полуодетая на пронизывающем душу сквозняке, до самого утра не допуская мысли о предательстве.
Утром нянька притащила кефир и булку, спросила сочувственно:
- Насовсем уехал залетка-то твой?
Дождавшись её ухода, я пожевала булку, сполоснула опухшее от слез лицо и навсегда, как и "залетка", покинула любовное гнездышко. Разошлись поодиночке, как бандиты со сходки, что-то дурное совершили... Мне предстояло ещё долго забывать свой стремительный роман, но пока надо было в первую голову даже не Павлика забрать, а навестить маму в больнице, я же с самого начала собиралась. Потом вернусь за мальчиком, дальше видно будет. Мне стало как-то безразлично, что будет дальше... Ну найдет нас Вилли - не убьет же, я ему ещё пригожусь. Хотя скорее всего он уже уехал в Мюнхен, а его приятель укатил следом.
Маму я нашла в таком состоянии, что собственное горе отлетело: ничего не помнит, меня не узнает, спутанные волосы разметались по подушке, лицо искажено неведомыми страданиями: Господи, какие призраки её преследуют, куда она от них пытается убежать?
Не помню, сколько просидела на краю жесткой койки, проникнувшись её болью, не различая уже чья боль - её или моя собственная, томит, выкручивает сердце. Твердила молитвы, не те заученные, навек затверженные со слов Паки, а свои - нескладные, невпопад, просила царицу небесную не то о помощи, не то о спасении...
Кто-то остановился за моей спиной, позвал: "Зина!" Чужим именем позвал - но я обернулась. Всеволод!
...Когда мы забирали Павлика, заведующая домом ребенка разглядывала мужа с неодобрением, а толстая нянька подмигнула мне заговорщицки: я, мол, тебя не выдам. Святая женская солидарность...
И за то великое спасибо этой няньке, благодаря ей уцелел мой хоть и объявленный несчастливым, но на самом деле счастливый - надежный, спокойный брак, тихая пристань для двоих усталых людей. Спасен был дом, в котором предстояло расти нашему сынишке. Это самое главное, а остальное - обман, видение, мираж, необязательные, больные мечтания.
ЭПИЛОГ
Теперь нас снова трое - однажды, примерно через полгода после того, как окончательно оставила нас с Павликом моя непостоянная, вечно от кого-то убегающая, непредсказуемая жена, в дверь позвонили. Странный звонок прерывистый, неуверенный, будто у звонившего рука дрожит. На пороге стояла женщина - я узнал её сразу, хотя видел всего однажды, на больничной койке, и лицо её было тогда искажено страхами и тревогами, и волосы, разметавшиеся по подушке, казались тусклыми. А сейчас я увидел, что она светловолоса, как её дочь, и прическа похожа - из-под густой челки застенчиво и кротко глянули синие глаза.
Не дожидаясь объяснений, я распахнул дверь. Из кухни - мы как раз ужинали - выскочил в прихожую Павлик, он, как собачонка, отзывался на каждый звонок.
- Па-аульхен! - так прозвучало у неё "Павлик".
Гизела легко опустилась на корточки, а малыш, обхватив обеими руками её шею, уверенно, радостно и громко воскликнул:
- Ма-ма!
Обознался, бедняга, да и немудрено: мать и дочь как сестры, одно лицо. А я, глядя на сына, понял, почему он не ладит с няньками: маленькое сердечко, оказывается, умеет хранить верность...
Его мать ушла от нас буднично, в одночасье. Как-то вечером, после ужина сел я разбирать очередную из "Ста партий Алехина", уже и фигуры расставил - а она подошла, как бы в шутку смешала их:
- Давай поговорим. Я хочу развестись, что ты на это скажешь?
А что мне было говорить?
Мы выглядели образцовой, завидной семьей: в доме порядок, ни единой ссоры, и сынишка - образцовый: светленький, голубоглазый, на круглой мордашке все круглое - глаза, нос, рот и тугие розовые щеки... Прямо реклама детского питания, к тому же не болеет и не капризничает, и уже начал говорить разные забавные глупости, которые мы исправно записываем в специальную тетрадку.
Но моя жена часто плачет по ночам, да и днем, вернувшись с работы пораньше, случается застать её в слезах. Ссылается то на головную боль, но на тревогу за близких...
Однако к тому времени я уже достаточно хорошо узнал свою молодую жену. Признаться, её прошлое не давало мне покоя, я подозревал, что многое в нем от меня скрыто, и не то, чтобы я хотел добиться ясности, - не в моих привычках будить спящих собак, - но не оставляло меня предчувствие, что в один прекрасный день семейный наш мирок снова взорвется, что-то ещё откроется, всплывет, как старый башмак, с тинистого речного дна... Словом, я ей уже не верил, давно уже сомневался во всем, что её касалось, - и потому в каком-то смысле её слова о том, что нам следует развестись, не стали для меня неожиданностью. Сам того не сознавая, я был к этому готов.
И приятель мой Коньков чего-то в этом роде ожидал. Всякий раз, заходя к нам, ещё с порога смотрел вопросительно, и банальный вопрос "Что нового?" в его устах звучал двусмысленно: как будто новости в нашем доме неизбежны. Отворил, к примеру, шкаф, а там, извольте радоваться, скелет!
...Все оказалось проще некуда, причиной слез и развода - другой мужчина, некий Макс, приятель её заграничного дядюшки Вилли и его партнер по фамильному бизнесу Барановских-Дизенхоф, состоявшему, как известно, в шантаже и вымогательстве. Специально прибыл из Мюнхена, чтобы вызволить Гретхен из неволи (от меня, то есть), увезти в свободный мир, а там её ждет прекрасная жизнь, поскольку Макс богат - у его папаши ювелирный магазин...
