Николай Спасский - Проклятие Гоголя
Божана попросила еще лист бумаги.
– Итак, на одном листе бумаги мы с вами перечислили особенности Гоголя, свидетельствующие о его ненормальной сексуальной ориентации. Сейчас на другом я помечу основные этапы в его перемещениях и основные приступы его заболевания. Буду восстанавливать по памяти, поэтому не обессудьте, если где ошибусь… Итак, перемещения. С осени 1837 года, года смерти Пушкина, по лето 1838 года – Гоголь в Риме. Затем он находится в Риме с осени 1838 года по лето 1839 года. Кстати, это была обычная практика, люди старались уезжать из Рима на месяцы перед августовской жарой. Причем уезжает Гоголь из Рима опять-таки неожиданно, через несколько дней после смерти Виельгорского. Затем более чем годичный перерыв в приездах Гоголя в Рим. И именно в это время, осенью 1840 года, с Гоголем приключается тяжелейший меланхолический приступ. Наверное, самый тяжелый на его многострадальном веку. Гоголь оказывается при смерти, а после перенесенного приступа отправляется в Рим. С осени 1840 года по лето 1841 года он опять в Риме. Затем годичный перерыв. Когда в начале 1842 года с ним случается повторение тяжелейшего приступа. С осени 1842 года по лето 1843 года Гоголь в Риме. На этот раз вместе с умирающим Языковым. Потом перерыв в несколько лет. И в приступах, и в приездах в Рим. С осени 1845 года по лето 1846 года Гоголь последний раз проводит несколько месяцев в Риме. С тех пор, вплоть до предсмертных недель, кризисы больше не повторяются. Фактически с редкими просветлениями Гоголь все время в состоянии глубочайшей депрессии. С осени 1846 года по лето 1847 года он в Неаполе. Однако эксперимент не срабатывает. Неаполь в отличие от Рима не выводит Гоголя из депрессии. Весной 1848 года Гоголь предпринимает последнюю попытку справиться с депрессией – едет в Палестину, Святую землю. Но и это не помогает. Он возвращается в Россию, где и остается вплоть до самой смерти.
Божана замолкла. Марианна с трудом освободилась от завороженного транса. Гремин и Евгения, похоже, испытали что-то сходное. Было что-то бесовское в том, как это женщина, не первой молодости, не особенно красивая, на глазах ткала материю загадки Гоголя.
– Нарисованная схемка нам с вами пригодится. Ну а теперь давайте вернемся к началу нашего разговора. В чем же все-таки главная тайна Гоголя? Самая главная, самая непостижимая?
Божана обвела глазами присутствующих. Марианна сосредоточилась, напряглась, – но напрасно. Да она и не особенно на себя рассчитывала. Евгения, понятное дело, попробовала:
– Изменение отношения к Риму? Ведь Гоголь начинал с откровенного преклонения перед Римом, писал, что без Рима он не в силах дышать. А через несколько лет восторженное восхищение сменяется охлаждением и раздражением.
– Хорошо. И что же?
Приободренная Евгения распушила перья:
– Значит, с Гоголем что-то случилось в Риме, что заставило его переменить отношение к городу.
«Ну вот», – скривилась Марианна. Американка ничтоже сумняшеся позаимствовала аргумент у Гремина. Умная Божана вида не подала, хотя от нее, скорее всего, не ускользнула перемена в выражении лица хозяйки.
– Очень правильно. Давайте возьмем на заметку. Загадка здесь, безусловно, есть, но это скорее последствие. А тебе ничего не приходит на ум? – обратилась она к Гремину.
– Вообще-то, строго говоря, самая большая загадка в жизни Гоголя: почему он перестал писать? Вроде бы в самом рассвете творческих сил, на волне успеха – и вдруг, бац, потерять талант и перестать писать! Таких случаев навскидку я не припомню. Чуть ли не физическая неспособность писать.
– Умница! Дай я тебя поцелую!
Божана потянулась с явным намерением поцеловать Гремина в губы, но, поскольку в одной руке она держала сигарету, а в другой бокал, балансировать ей было нелегко. И Марианна не без удовольствия отметила, как ловко Гремин уклонился от поцелуя в губы, чмокнув Божану в щеку. Потом, чтобы закрепить шутливо-почтительный тон, приложился к ее руке. Той, что поближе. С бокалом.
– Тут и вправду самая главная загадка Гоголя. Над ней мучились его друзья, современники, историки литературы. Объяснений множество. Но кроме банальных рассуждений по поводу глубокого душевного кризиса Гоголя, его неспособности создать положительного героя, нарисовать положительный образ российской действительности – кроме этого, мы не имеем, по сути, ничего.
Божана вынула из элегантного серебряного портсигара новую сигарету. Гремин галантно поднес спичку. В крошечном пламени цвет губ приобрел совсем багровый оттенок.
– Давайте теперь разложим по времени. Когда Гоголь перестал писать или, точнее, когда обнаружил свою неспособность писать?
– С 1842 года, после публикации первого тома «Мертвых душ». Во всяком случае, так принято считать, – откликнулась Евгения.
– В принципе правильно. Хотя тогда Гоголь еще был полон творческих планов. Он осознал свою неспособность писать примерно тогда же, когда прекратились приступы его непонятной болезни. То есть где-то с 1845 года. Причем, ты совершенно права, – великодушно ввернула Божана, – осознание своей творческой импотенции совпадает с переменой отношения Гоголя к Риму. Тогда как прежде, как правило, после душевного кризиса наступал творческий подъем. Во время пребывания Гоголя в Италии… Итак, вопрос: что из всего перечисленного следует?
Божана обвела присутствующих взглядом. Никто не проронил ни слова. Когда работает маэстро, публика безмолвствует. А Божана была воистину блистательна.
Поняв, что отвечать на поставленный вопрос придется ей самой, она театрально вздохнула:
– С точки зрения логики, здравого смысла, все в совокупности может означать только одно: в жизни Гоголя в первой половине 1840-х годов, скорее всего, между 1842 и 1845 годами, случилось какое-то драматическое событие, которое оказало на него сильнейшее впечатление, надломило всю его жизнь. Произошла кардинальная переоценка политических взглядов Гоголя. Он обратился к Богу. И утратил способность писать. Вообще. Напрочь.
Марианна пригляделась к Гремину. Тот слушал Божану внимательно, сосредоточенно. Не поднимая глаз от бокала, тихим голосом, как бы беспристрастно, спросил:
– И что же это за событие?
– Ну кто же тебе скажет? Я с Гоголем, не спорю, близко знакома, но не до такой степени. Наверняка это событие связано с нарушениями половой жизни. Я абсолютно убеждена. И произошло это событие в Италии…
Словно размышляя вслух, Гремин заговорил:
– Я с тобой согласен. Может быть, мы никогда не узнаем, что надломило жизнь Гоголя, но преждевременная смерть его связана с этим надломом.
– Вполне возможно, дорогой мой.
– Но я о другом хочу сказать. В эти же годы, как ты только что подчеркнула, нарастает болезненная религиозность Гоголя.
– Да, это общеизвестный факт, – попробовала вклиниться Евгения.
Ни Гремин, ни Божана не обратили на нее внимания.
– Мне кажется, он своей смертью искупал грех. Смерть Гоголя походит на самоубийство. На добровольно принятое наказание. Ты ведь наверняка читала приводимые Вересаевым воспоминания о последних днях Гоголя? В том числе о встрече с отцом Матфеем?
– Книгу Вересаева я читала, дорогуша. Твоя версия подтверждает наше центральное доказательство. Но отсутствует слишком много соединительных звеньев. Поэтому пока препротивнейшую смерть Гоголя лучше оставить в покое.
Гремин не настаивал.
– Согласен. Но если в жизни Гоголя в начале 1940-х годов случилось что-то страшное, должен остаться какой-то след, документ.
В наступившей тишине Марианна спросила:
– А почему ты думаешь, что документы остались?
Божана снисходительно улыбнулась:
– Документы обычно остаются всегда. В той или иной форме, в том или ином виде, так или иначе. Хотя бы что-то. Клочок, намек, след. Трудно уничтожить все. И тем более заново реконструировать историю. Хотя для чистоты системы доказательств я готова допустить: документов могло и не быть. И все-таки предположим, что они есть. Если они остались, они находятся в Италии.
– Почему? – воскликнула Евгения, ей не сиделось. – Может быть, и в России. В России за годы советской власти серьезные исследования Гоголя прекратились. А может быть, и в Соединенных Штатах. Вы не представляете, сколько архивных материалов по российской истории оказались в 1920-е годы в Америке. Невероятное количество.
– Не исключаю, что-то могло остаться и в России, – не спорила Божана. – Но больше шансов в Италии. Повторюсь почему: потому что российские источники, при всех оговорках, все-таки проработаны значительно лучше. Этого нельзя не признать, – она вопросительно взглянула на Гремина.
Гремин молча кивнул головой.
– Далее. Почти наверняка драма произошла в Италии. Простите, – Божана ернически перешла на «вы», как бы обращаясь к Марианне, – при всем моем уважении к Италии, историография здесь поставлена отвратительно. У вас могут запросто затеряться не только неизвестные документы о Гоголе, но и неизвестные свидетельские показания об убийстве Цезаря.
