Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
– Ты не понимаешь, я должен остановить это! Она... она дает испытание, – Мэтью Хопкинс говорил с убежденностью безумца. – Однажды я оказался слишком слаб. Допустил. Позволил. И что было? Я потерял все, что имел. Теперь я могу вернуть, но только если буду силен. Украсть Бетти? Нет! Теперь я понимаю, что так нельзя. Я – Мэтью Хопкинс!
– Дурак ты, – Джо сплюнул под ноги. – Дураком и помрешь.
Наверное, он был прав, рыжебородый великан, случайный друг, который добровольно взялся помогать и застрял в этом проклятом городке.
Безумие, начавшееся в феврале, продолжившееся слякотным мартом, сломало планы. Теперь молодые девушки почти не покидали дома, а если и выходили, то в сопровождении подруг. Стоит приблизиться, и поднимут крик. А жители городка, который ныне походил на разворошенное осиное гнездо, не станут искать виноватых – на месте пристрелят. Так, во всяком случае, утверждал Джо, и Хопкинс ему верил.
Оставалось ждать.
Новости приносила старуха Мод, ожившая и будто помолодевшая – вот уж истинное колдовство, или Джо, который регулярно наведывался в суд. Хотя читать он не умел, но оказалось, что памятью обладал отменной, и пересказы его были дословны.
«Свидетельствовала Элизабет Бут, восемнадцати лет, которая под присягой подтвердила, что с тех пор, как началась ее болезнь, ее безжалостно преследует сосед, Джон Проктор-старший собственной персоной или его призрак. Также она видела, как Джон Проктор-старший собственной персоной или его призрак преследовал и мучил Мэри Уолкотт, Мерси Льюис и Энн Патнам-младшую, которых он щипал, выворачивал им конечности и едва не задушил. В этом она клянется суду...»[4]
– Они всегда клянутся, только много ли правды в клятвах? – Мэтью спрашивал не столько у Джо, сколько у себя. – Я ведь тоже когда-то верил, а теперь... как быть?
Молчали сны, блестели слезы по невинным душам, которые горели, сами собирая для себя хворост прегрешений. И Абигайль-Бетти была среди них. Пусть не свидетельствовала в суде, чему Хопкинс радовался, но находилась рядом, словно отгороженная китайскою ширмой, но причастная, как и все в Салеме.
«Свидетельские показания Сары Холтон, вдовы Бенджамина Холтона, покойного, которая утверждает и говорит, что «около трех лет тому назад примерно в это же время мой дорогой любимый муж Бенджамин Холтон, ныне покойный, был еще жив. И находился в добром здравии до тех пор, пока Ребекка Нерс, которую сегодня обвиняют в ведовстве, не пришла однажды субботним утром в наш дом и не накинулась на моего мужа с бранью за то, что наши свиньи пролезли на ее поле. Хотя все наши свиньи носили ярмо, как и положено, а у них изгородь была в нескольких местах повалена. Но, что бы мы ни говорили и как бы ни упрашивали, она продолжала ругаться и браниться. Потом кликнула своего сына Бенджамина и велела ему бежать за ружьем и перестрелять всех свиней до единой, пока они не ушли с поля, и во все это время бедный мой муж не сказал ей ни одного худого слова. Вскоре после этого случилось моему мужу выйти из дому очень рано, а когда он возвращался, у самого входа в дом случился с ним странный припадок: он вдруг ослеп и почувствовал боль, как будто его сильно ударили два или три раза. Когда он пришел в себя, то сказал мне, что думал, будто не войти ему уже больше в дом. Все лето после того случая он проболел, то и дело теряя зрение и мучаясь сильными болями в желудке. Недели за две до смерти у него начались странные припадки, наподобие тех, которыми страдали эти бедные девушки, когда мы все думали, что они скончаются. Доктор, которого к нему позвали, не мог сказать, в чем причина болезни. За день до смерти ему полегчало, и он был в хорошем настроении, но в полночь снова начались ужасные припадки и продолжались до следующей полночи, пока мой бедный супруг в страшных мучениях не расстался с жизнью»[5].
– Отравился. Он просто отравился! Черное зерно... я видел такое в Шотландии. Там тоже считали, что завелась ведьма, а оказалось, что зерно виновато!
«Девятого числа сего мая месяца мистер Барроуз перенес меня на вершину высокой горы, показал мне оттуда все царства мира и сказал, что все они будут мои, если я напишу в его книге, а если нет, то он сбросит меня вниз и сломает мне шею. Но я отвечала, что царства земные не принадлежат ему, а значит, не ему их и раздавать, и отказалась писать что-нибудь в его книге, пусть хоть на целый лес торчащих вил меня бросает»[6].
– Ложь! Господи, они даже не понимают, что творят! Прости их... прости меня... Дай мира этой земле... Дева Мария... Магдалина милосердная, очисти глаза их, собери слезы, дабы...
Бормотание Мэтью Хопкинса сделалось и вовсе неразборчивым. Джо уже привык, что спутник его завел привычку беседовать сам с собою. И что беседам этим лучше не мешать, ибо в подобные моменты Хопкинс становился похож на одержимого. Однажды с кулаками набросился, приняв Джо за того, другого. Хотя, видит Бог, Джо на него ни капли не похож.
Поэтому сейчас Джо натянул сапоги и тихо вышел.
Хорошо.
Май месяц держит оборону, закрывает Салем влажными валами морского воздуха от южной суши. Вылизывает листья до блеска, бережет траву. Но недолго уже. Сначала солнце широким языком пройдется по окрестным скалам, выжигая мятежную зелень. А там и лето подберется, сползет в долины вязкими болотами духоты, бандами звонкого гнуса да вонью, что собирается на берегах мелких озер.
Уходить надо сейчас, пока земля за спиной не превратилась в пустыню.
Давно надо уходить. Сколько он уже в Салеме? Да, почитай, три месяца как застрял, а то и больше. Нет, никогда прежде Рыжий Джо не задерживался в поселениях так надолго. И никогда не тратил время настолько бесполезно.
Что он делает? Сидит? Ходит за безумцем? Слушает стенания да принимает покаяния, будто он, Джо, пастор.
Видит сны с черноокою девой, которая плачет и, собрав слезы горстью, льет на костры, которыми пылает город. Ничего не изменить ей, небесной. Никого не спасти ему, земному. Так зачем же?
Издали донесся тоскливый вой, который подхватили собаки. Проклятье! И тут покоя нет!
Джо сошел с крыльца, выбрался на улицу – узкий коридор между домами. Окна смотрят, точно прицеливаются, того и гляди пальнут наперекрест, не оставляя шанса.
О чем он думал, когда в это дело полез? О любви? Так той любви цена – пара монет в борделе, а то и задаром, если с девочкой ласково поговорить. Жену купить? Осесть где-нибудь? Землю копать или лошадок разводить? Гнить, как эти, салемские, черствея душой? Чтобы потом тоже кого-нибудь в ведьмовстве обвинить да под виселицу подвести?
Нет, не по нраву такая жизнь, не под него, Джо, скроена.
Тогда бросить все и уйти? Завтра же. Он обещал Хопкинсу помочь, и помогал, сколько хватило сил. Но дальше... сидеть, смотреть, ждать от моря попутного ветра? К черту!
Решено. Завтра же. Куда? А неважно, подальше от Салема.
Из подворотни выбежала собака и заступила дорогу. Крупный зверь серой масти, с порванным ухом и круглыми глазами.
– Вон пошел, – тихо сказал Джо.
Пес оскалился. Белые зубы четко выделялись на броне черной пасти, вывалившийся язык казался лиловым, а изо рта вытекала нитка слюны. Неужели бешеный?
– Вон. Пошел, – Джо потянулся к револьверу и с тоской понял: кобура пуста. Когда вынул? Зачем? Проклятый город отбирает разум!
Пес же, точно понимая беспомощность человека, зарычал. Он опустил голову – длинная грива стояла дыбом, – прижал уши, задрал губы, показывая клыки во всей их красе. Шагнул.
– Пшел...
Нож из-за пояса удалось вытащить только со второй попытки. Руки тряслись, хотя прежде-то Джо на медведя ходил, и ничего, не боялся. А тут...
– Видишь? – Лезвие блеснуло в темноте.
Пес остановился.
– Я тебя не боюсь, тварь. Я...
Джо размашисто перекрестился, повинуясь некоему внутреннему толчку.
– Я не боюсь тебя! Я с тебя шкуру сдеру! И отдам...
Пес тенью бросился под ноги, распластался на земле, уходя от удара. Толкнул, сбивая, и вместо того, чтобы схватить поверженного человека, исчез.
– Дьявол! – Джо вскочил на ноги, завертелся, выглядывая четвероногого врага, и, убедившись, что того нет поблизости, вздохнул с облегчением.
– Как есть дьявол... Господь милосердный, помилуй меня... – слова молитвы вырвались непроизвольно, и Джо еще раз перекрестился.
Значит, нет в Салеме ведьм? Или все-таки есть? Надо бы Хопкинсу рассказать... хотя Джо точно знал, что никому и ничего не расскажет. Он вернулся домой, то и дело оглядываясь: казалось, из темноты следят.