Родриг Оттоленгуи - Пуговица-камея
– Это мне безразлично. Если он меня не любит настолько, чтобы немного подождать, то я могу и совсем обойтись без него.
– Нет, я не буду вас спрашивать… Мисс Дора, мисс Дора, я вас безумно люблю и…
– Не продолжайте. Если вы действительно меня безумно любите, то вы, конечно, можете подождать ответа до января. – Это было сказано несколько резко, так что Торе стал терять надежду. Но он вновь был обнадежен, когда Дора прибавила мягким голосом: – О, я не хотела вас огорчить, и вы не должны меня считать бессердечной; но я хочу выиграть пари. Дело не в деньгах: я хочу доказать Бобу, что у меня есть характер. Если вы действительно любите меня, вы не захотите лишить меня этой победы.
– Нет, нет, моя дорогая Дора, пусть будет так, как вы хотите, только скажите мне, могу ли я надеяться?
– Конечно, любой человек может надеяться, я не скажу вам, насколько велики ваши шансы, иначе я нечестно выиграю пари. А теперь прощайте. – С этими словами она ушла.
В последующие недели Рандольф испытывал адские мучения. Когда он оставался с Дорой наедине, она относилась к нему дружески и ласково, часто принимала такой тон, от которого его сердце ликовало. Но и он не мог добиться от нее иного ответа, как только что должен терпеливо ждать. И он ждал, хотя и нетерпеливо.
Между тем Барнес в Нью-Йорке продолжал ломать себе голову над разрешением загадки, которая, казалось, издевалась над ним. Одно представлялось ему совершенно ясным: Фишер не имел никакого отношения к краже в поезде. Шпион Барнеса узнал, что в это время его не было в Нью-Йорке, и это-то и доказывало его непричастность к делу, так как он был, как оказалось, совсем в другой стороне и охотился на уток. К краже рубина он, однако, мог быть причастен, и хотя другого повода к подозрению, кроме его присутствия на балу, не было, Барнес все же не упускал его из виду.
В сущности, сыщик совсем не продвигался вперед. Наконец у него блеснула мысль, которая казалась ему все привлекательнее по мере того, как он ее обдумывал. Но чтобы привести ее в исполнение, ему надо было выждать возвращения Митчеля, так как он боялся повредить своему делу, потревожив Митчеля во время его свадебной поездки. Так наступил ноябрь, когда, наконец, Митчели вернулись, – и Барнес отправился к ним.
– Известия о рубине моей жены? – спросил Митчель, горячо пожимая ему руку.
– Нет, мистер Митчель, мне очень жаль, что я еще не напал на след преступника. Но я пришел к решению, которое, может быть, покажется вам странным. Я пришел просить вашей помощи в поисках убийцы.
– С удовольствием. Разве я не обещал вам помочь с самого начала, и не был ли я всегда готов говорить с вами откровенно?
– Этого я не могу не признать, но пока я думал, что вы сами причастны к этому делу, я не мог воспользоваться вашей помощью.
– Следовательно, теперь вы меня больше не подозреваете?
– Нет, я наконец пришел к заключению, что вы не причастны к убийству, и сожалею, что не понял этого раньше.
– Можете ли вы мне сказать, почему переменили ваше мнение?
– Конечно. Я, как вы знаете, подслушал вашу беседу о пари; потом открылась кража, а затем – убийство. Немного спустя была совершена вторая кража, и все три преступления случились в назначенный вами срок. Одно из них совершили, конечно, вы, и самым вероятным представляется мне, что вы украли рубин вашей жены, так как за эту кражу вы не можете подлежать наказанию. Не правильное ли это заключение?
– Правильное ли? Да, но я, конечно, не сознаюсь в этой краже.
– Я твердо решил узнать, какое отношение имеют эти кражи к убийству. Пока я думаю, что укравший камни в поезде и есть убийца. У меня есть одна нить, которой я до сих пор не мог воспользоваться, но она наверное приведет меня к открытию убийцы: я в этом уверен.
– А именно?
– Найденная пуговица. Такому удивительному сходству с вашим гарнитуром необходимо найти какое-нибудь объяснение, и это объяснение может прояснить все дело.
– Какой помощи в этом отношении ждете вы от меня?
– Пока я подозревал вас, я думал, что вы солгали, утверждая, что седьмая пуговица гарнитура украшена головой Шекспира и принадлежит вашей жене. Поэтому я считал для себя важным снова получить найденную пуговицу; но теперь, когда я вас считаю невиновным в убийстве, мне пришла на ум новая мысль. Когда я сообщил вам о моей находке, вы пожелали видеть пуговицу, а потом вернули мне ее со спокойной улыбкой. Если бы пуговица была для вас опасна, вы должны были бы обладать чрезвычайной силой воли, чтобы иметь такой хладнокровный вид, а особенно, чтобы вернуть мне ее. И я желал бы получить ответ на следующий вопрос: как это вы сразу узнали, что пуговица не принадлежит к вашему гарнитуру?
– Во-первых, мистер Барнес, я знал точно, что
существуют только три одинаковых пуговицы, а так как все три были налицо, то я был спокоен; но, кроме того, есть и различие между ними. При вас ли ваша пуговица?
– Да, вот она.
– Оставьте ее у себя. Когда мисс Ремзен заказывала пуговицы, она велела вырезать в волосах каждой головы по крошечной букве, именно: на голове Ромео – Р, а на голове Юлии – К, потому что я ее зову «королевой». При поверхностном осмотре эти буквы незаметны; но, увидя их раз в лупу, потом их можно найти и простым глазом. Теперь возьмите лупу и посмотрите на вашу пуговицу в том месте, где на шее начинаются волосы. Что же вы видите?
– В самом деле! – воскликнул сыщик. – Это очень важно. Эта пуговица с головой Юлии, следовательно, тут должна быть буква К. Кажется, была сделана попытка вырезать букву, но резец соскользнул, кусочек камня отскочил, и буква испорчена. Вряд ли вы можете ее увидеть простым глазом.
– Совершенно верно. Я искал только эту букву К, и так как не увидел ее, то совершенно успокоился.
– Пуговица, очевидно, сделана той же рукой, что и ваши. Человек, вырезавший ее или особа, приобревшая ее, должны мне объяснить, как попала она в ту комнату, где я ее нашел, и вы должны мне сказать, где были заказаны эти пуговицы.
– При одном условии. Что бы вы ни открыли, вы должны сообщить мне об этом прежде, чем предпримете дальнейшие шаги; и вы должны мне обещать не предпринимать ничего до первого января, если только это не будет безусловно необходимо.
– То есть никого не арестовать.
– Именно. Вы можете спокойно обещать мне это, и я ручаюсь вам, что этот человек не ускользнет от вас. Я знаю его.
– Что? Вы его знаете?
Барнес был совсем сражен этим заявлением Митчеля.
– Да, я знаю его; то есть внутренне твердо убежден, что это он. Я имел большое перед вами преимущество, так как знал, что я не виновен, и поэтому мог все это время следить за этим человеком. У меня есть очень важные улики против него, но все-таки недостаточные для того, чтобы его арестовать.
– Назовите мне его.
– Нет; лучше если мы, не сговорившись, придем к одному результату. Работайте одни и быстро, мне было бы приятно, чтобы дело выяснилось к первому января.
– Почему, именно?
– Это срок моего пари; я дам в этот день обед, от которого жду много удовольствия. К тому же не забудьте, что вы так же выиграли у меня обед и примете мое приглашение на первое января. Если тогда вы будете в состоянии назвать того, кого я подозреваю, тем лучше.
– Я не пожалею своих сил; назовите же мне ювелира, которому были заказаны пуговицы.
Митчель написал имя и адрес парижской фирмы, передал записку Барнесу, а сам продолжал писать на другом листке.
– Но, мистер Митчель, – воскликнул Барнес, – ведь это та же фирма, где куплены ваши драгоценные камни, то есть, которые сходны с украденными. Я уже переписывался с ними, и они мне ответили, что ничего не знают.
– Да, я знаю; это было сделано по моему указанию, – смеясь, сказал Митчель. Барнес снова подумал, что ему пришлось бороться с человеком, который все предвидел. – Я знал, что вы напишите людям, имя которых вы прочли на моем счете, поэтому и попросил их не отвечать ни на один из ваших вопросов. Но относительно этой пуговицы и я не получил от них никакого удовлетворительного ответа; узнать что-нибудь можно будет только на месте. Это письмо обеспечит вам их помощь.
На этом они расстались, оба довольные этим разговором.
XVII. Новогодний обед
Пришло первое января, а Митчель ничего не знал о Барнесе, кроме того, что он в отсутствии и что время его возвращения неизвестно. Ему было очень неприятно, что он не знал, будет ли Барнес на его обеде, или нет, но он не мог отложить обед и надеялся, что Барнес все же явится в последнюю минуту.
Обед был назначен на десять часов вечера у Дельмоника, где Митчель заказал отдельную комнату; за десять минут до назначенного часа собрались все приглашенные, за исключением Барнеса: Ван Раульстон, Рандольф, Фишер, Нейльи, оставшийся на зиму в Нью-Йорке, Торе и еще несколько господ.
За полминуты до десяти часов вошел Барнес. Улыбка торжества промелькнула на лице Митчеля. Когда все общество направилось в столовую, Митчель нашел возможность обменяться с Барнесом несколькими словами.
