Эллен Полл - Сокращенный вариант
Она взяла «ягуар». Он был красного цвета, бросался в глаза, но двигался, безусловно, плавно. Сейчас в шикарном, пахнущем кожей салоне спокойно текла беседа. Является ли прекрасное неотъемлемой составной мастью предмета или это что-то субъективное, «возникающее в органах зрения наблюдателя»? Можно ли назвать его фундаментальным явлением жизни, коль скоро кусочек горного хрусталя в ботинке может в один миг заставить забыть о его красоте? Почему одна культура превозносит формы и цвета, к которым другая относится с пренебрежением? Насколько симметричность человеческой фигуры формирует понятие пропорциональности и завершенности форм? Является ли прекрасное, как фактор эволюции, также и фактором полового инстинкта?
Собеседники смотрели в окна — день выдается холодный, но небо оставалось голубым, а открывавшийся их взору заснеженный сельский пейзаж становился все более девственным — и находили аналогии. Является ли способность человека ценить прекрасное своего рода счастьем? Или только удовольствием? А может быть, удовольствие и есть счастье? Один вопрос порождал другой, и мили летели одна за другой. Джульет порой на несколько минут забывала, что гонит большую массу металла со скоростью одной мили в минуту одновременно с сотнями других таких же масс, ведь любая из машин могла столкнуться с их «ягуаром», или «ягуар» Джульет столкнуться с кем-нибудь из них и унести две, а то и больше жизней… Она впервые подробно обсуждала с Мюрреем проблемы абстрактного характера. И не могла не заметить, что его аргументы сродни аргументам маленькой девочки (хотя говорить ему об этом ей не хотелось). Ему не хотелось набирать очки. Ему было безразлично, «прав» он или «не прав». Он охотно менял направление собственных мыслей на логику, предлагаемую Джульет, если новое направление было интересным или пробуждало новые идеи. Их беседа скорее ограничивалась постановкой вопросов, нежели поиском ответов. Это уже само по себе было удовольствием, и Джульет спросила себя, не это ли хотя бы в каком-то смысле счастье.
Однако на подъезде к Олбани она от абстрактного перешла к сугубо конкретному, заявив, что ей нужно срочно в туалет. Остановку сделали в Новой зоне отдыха Балтимора, где быстро перекусили едва съедобными бутербродами и выпили по чашечке кофе. Именно после этой остановки Джульет узнала, что быть полицейским отнюдь не значит быть хорошим водителем. На стоянке Мюррей сел за руль, взревел двигателем, промчался мимо бензоколонки, прокатился по наклонному съезду на магистраль и, дав полный газ, втиснул взятый напрокат «ягуар» в узкий просвет между «чероки» и каким-то пикапом. Нужно признать, сделал он это виртуозно, но совершенно непонятно зачем, ибо позади пикапа (она это увидела, обернувшись назад) до самого горизонта не было ни одной машины.
— Так что насчет поэзии? — продолжил он разговор, стремительно и с удовольствием пересекая среднюю полосу движения, чтобы занять более загруженную левую, скоростную полосу.
Они беседовали о привлекательности прекрасного для различных органов чувств: музыки — для слуха, живописи — для зрения и так далее. Не успела Джульет ответить, как он резко перешел на среднюю полосу и помчался со скоростью восемьдесят миль в час, обогнав при этом «БМВ», который только что был перед ними. И тут же вернулся на левую полосу всего в одном-двух футах перед «бимером»,[10] который начал неистово сигналить.
— А каким органом чувств мы ощущаем привлекательность поэзии? — спросил Мюррей, посмотрев на Джульет довольно долгим взглядом, который, показалось ей, шел вразрез с правилами безопасности дорожного движения.
— Тебе что, в полицейском училище не объясняли, что нужно следить за дорогой?
Мюррей снова посмотрел на нее и снова, по ее мнению, слишком продолжительным взглядом.
— Тебя беспокоит моя манера вождения? — Он снисходительно усмехнулся. — Ну-ну. Поэзия. Думай.
Джульет закрыла глаза (так она чувствовала себя в большей безопасности) и сосредоточилась на поэзии. Конечно, хорошая поэзия должна услаждать слух. Подобно тому, как у музыки есть высота, тон, мелодия, ритм, так и у поэтических произведений есть рифма, созвучие, аллитерация, а также ритм, и читать их нужно вслух. Вместе с тем поэзия, которая ее воодушевляла, не только была приятна на слух, но и отвечала внутреннему чувству соразмерности или равновесия. Можно ли последние категории вообще назвать чувствами? На протяжении последних сорока пяти минут они с Мюрреем все еще исследовали различные стороны этой проблемы, когда перед ними возник знак, показывающий поворот с магистрали на шоссе номер 30, ведущее в Гловерсвилл. Мюррей промчался по эстакаде со скоростью пятьдесят миль в час, потом резко, до неприятного ощущения в животе сбросил скорость у пункта, где взимали плату за пользование дорогой. Проехав через него (Мюррей настоял на том, что платить должен он, что ему и было позволено), они свернули на 131-е шоссе, которое должно было привести их на северо-запад, в Эспивилл.
Прошло две недели после метели, во время которой исчезла миссис Кэффри. Как бы там ни было, ветер принес снегопад в Нью-Йорк с запада, а потом подул в сторону моря, минуя Эспивилл и его окрестности в радиусе примерно ста миль. Тем не менее снега было достаточно. По обеим сторонам дороги высились сугробы, из-за которых почти ничего не было видно. Когда они проезжали сквозь хвойный лесок, Джульет вдруг вспомнила стихотворение Ады, посвященное памяти Фредерика А. То, что в этих местах было много тсуги, как она узнала от Ады, отчасти способствовало тому, что Гловерсвилл превратился в центр скорняжного производства. Тсуга давала танин, кислоту, необходимую для дубления кож животных. В своем стихотворении Ада связывала тсуги с другим, ядовитым, растением. Джульет подумала о самоубийстве, потом об убийстве. Она несколько тревожно посмотрела на сухой профиль Мюррея. Она ничего не говорила ему о своих подозрениях (если подобные неясные сомнения можно назвать подозрениями) относительно Мэтта Маклорина, о его «сердитых» стихах, о том, что, как ей казалось, он знал о завещании и мог последовать за Адой в Нью-Йорк, чтобы убить ее. Ада имела привычку переписывать свое завещание каждые несколько месяцев, и если Маклорин об этом знал, то у него был серьезный мотив как можно быстрее кокнуть ее. Останови меня, пока я не составила новое завещание…
Но Мюррей, опасалась Джульет, просто посмеется над ней. В самом деле, в сравнении с реальностью ее туманные догадки выглядели просто смешными. И все же, уж раз он здесь оказался, как можно использовать его с наибольшей отдачей? Он был специалистом-профессионалом, и было бы непростительной глупостью не воспользоваться этим.
Когда они проезжали Амстердам-авеню, Джульет вынула мобильный телефон и позвонила Синди Гидди. Сегодня та казалась достаточно трезвой. Возможно, и вчера она курила не «травку», а обычную сигарету. Или просто простудилась и была слегка не в себе, выпив найквил или что-нибудь в этом роде.
Эспивилл находился к северу от Гловерсвилла, а дом миссис Кэффри был в северной части Эспивилла, к югу от «Голубой линии», как называлась граница парка Адирондак. «Ягуар» проносился мимо сараев, силосных башен и ям, мимо заснеженных овцеводческих и молочных ферм, стоявших по обеим сторонам дороги. Люди и животные в это морозное утро попрятались в помещения. Перед фермой «Красный клевер» Джульет заметила вывеску «Продается», а потом еще одну такую же перед конюшнями «Ленивый акр». Похоже, продавалось чуть ли не каждое второе хозяйство.
Мимо них проехал пикап, тащивший грязный «скид-стир», потом другой, груженный дребезжащими бидонами из-под молока. Несмотря на тепло от работающего двигателя, в салон проникал морозный воздух с приятным запахом, сильно отличавшийся от городского. Когда они повернули на проселочную дорогу номер 12, на глаза Джульет навернулись слезы. Адрес Ады Кэффри был: п/я 10, Каунти-роуд, 12.
Дорога обогнула пруд, потом пошла на подъем, начинались горы. С первого знака «Стоп» они начали считать десятые доли мили. Почтовый ящик Гидди появился справа точно на том месте, где он и должен был быть, — в двух и двух десятых мили от знака. Подъездная дорожка, расчищенная от снега и посыпанная песком, вела к небольшому серому ухоженному фермерскому дому, который стоял в передней части большой красивой усадьбы. В восточной стороне усадьбы виднелся пруд, а примерно в двухстах ярдах за домом — сарай (закрытый, но недавно покрашенный), который стоял на запорошенном чистым снегом поле. У въезда во двор на голом суку дерева висела, раскачиваясь, вывеска с названием фермы — «ГИДДИ-АП». Ниже была воткнута металлическая пластина с написанным жирным карандашом объявлением о продаже «250 акров и дома». Джульет узнала номер телефона Гидди, который был написан там же.
