Филип Керр - Друг от друга
— Возможно, за тем и за другим. Истинное декадентство состоит в том, чтобы ничего не принимать всерьез, — объяснил я. — А уж тем более декадентское искусство.
— Вам действительно не нравится эта картина?
— Буду честен. Совсем не нравится. Но я рад, что ее выставили и этому не помешали люди, смыслящие в искусстве не больше моего. Смотреть на нее — все равно что заглянуть в мысли человека, который расходится во мнениях с вами почти во всем. Из-за этого мне некомфортно. — Печально покачав головой, я вздохнул. — Но, наверное, это и есть демократия.
Вошел еще один посетитель. Жующий жвачку. В огромных спортивных башмаках и с дорогим фотоаппаратом. Настоящий любитель живописи. Во всяком случае, человек с большими деньгами. Девушка переключилась на него и повела по залу показывать картины. А вскоре появился отец Готовина, и мы, выйдя из галереи, отправились в Английский сад, где сели на скамейку и закурили, не обращая внимания на задувающий в лицо сухой теплый ветер. По тропинке прискакала белка, похожая на меховой палантин, удравший от хозяйки, и замерла перед нами в надежде на лакомство. Щелчком Готовина стрельнул в зверька спичкой, а потом носком до блеска отполированной туфли пнул в сторону мехового попрыгунчика. Священник явно не принадлежал к любителям природы.
— Я сделал несколько запросов о муже вашей клиентки, — приступил он, не глядя на меня. В ярком дневном свете голова у него казалась янтарного цвета, цвета крепкого темного пива. Он говорил, не вынимая изо рта сигарету, и она дергалась вверх-вниз, словно дирижерская палочка, наводящая порядок в мятежном оркестре гортензий, лаванды, горечавок и ирисов, расстилавшихся перед нами. Я понадеялся, что цветы послушаются его указаний, не то он еще примется пинать их, как белку.
— В Рупрехтскирхе, в Вене, — продолжил он, — есть священник, который помогает, как и я, «Товариществу». Он итальянец. Отец Ладжоло. Варцока он помнит очень хорошо. Тот появился с железнодорожным билетом в Гюссинг сразу после Рождества тысяча девятьсот сорок шестого года. Ладжоло отправил его на тайную квартиру в Эбенси, дожидаться нового паспорта и визы.
— Какая организация выдавала паспорта? — поинтересовался я так, из любопытства.
— Красный Крест. Может, Ватикан. Наверняка мне неизвестно. Но откуда-то из этих двух организаций, можно не сомневаться. Виза была аргентинская. Ладжоло или кто-то из его подручных съездил в Эбенси и передал документы, деньги и билет до Генуи. Там, как планировалось, Варцок должен был пересесть на пароход в Южную Америку. Варцок и еще один «старый товарищ». Но только в Генуе они так и не появились. Что случилось с Варцоком, никто не знает, а вот второго несколько месяцев спустя нашли мертвым в лесу под Талгау.
— А этого как звали? Как было его настоящее имя?
— Гауптштурмфюрер СС Вилли Хинтце. Бывший заместитель шефа гестапо в польском городке Торн. Хинтце нашли в неглубокой могиле. Он был раздет. Его убили выстрелом в затылок, поставив на колени на краю ямы. А одежду бросили на труп сверху. Так его казнили.
— А Варцок с Хинтце прятались на одной тайной квартире?
— Нет.
— Они знали друг друга прежде?
— Нет. Первый раз должны были встретиться на пароходе в Аргентину. Ладжоло посчитал, что обе тайные квартиры раскрыты, и перестал ими пользоваться. Все решили, с Варцоком произошло то же, что и с Хинтцем. Их настиг «Накам».
— «Накам»?
— После войны Израильской бригаде — добровольцам из Палестины, которые вступили в спецотряд британской армии, — зарождающаяся еврейская армия «Хагана» приказала сформировать тайную группу мстителей. Одна группа этих политических убийц, базирующаяся в Люблине, стала называть себя «Накам», что на иврите означает «месть». Их единственная цель — отомстить за гибель шести миллионов евреев.
Отец Готовина вынул изо рта сигарету, словно только ради того, чтобы ловчее изобразить улыбочку — усмехались даже его ноздри и глаза. Смею даже предположить, что если б у человека были мускулы, управляющие ушами, то он усмехался бы и ими тоже. В сравнении с усмешкой хорватского священника зловещая ухмылка того уехавшего в Голливуд актера, Конрада Вейдта, занимала второе место, а коварная леденящая улыбка Белы Лугоси в роли Дракулы едва дотягивала до третьего.
— От Израиля никогда ничего хорошего ждать не приходится, — яростно выпалил он. — А уж от «Накама» тем более. Первоначальный план «Накама» был отравить резервуары Мюнхена, Берлина, Нюрнберга и Франкфурта и убить таким образом несколько миллионов немцев… У вас, герр Гюнтер, вид такой недоверчивый…
— Только потому, что россказни про евреев, будто бы отравляющих колодцы христиан, гуляют еще со Средних веков.
— Могу вас заверить, я говорю совершенно серьезно. В данном случае это правда. К счастью для вас и меня, командование «Хаганы» узнало про этот план и, указав, что погибнет также много британцев и американцев, вынудило «Накам» отказаться от такого плана. — Готовина рассмеялся своим безумным смехом. — Маньяки. И еще удивляются, почему мы желаем избавить от евреев приличное общество.
Теперь он щелчком отправил окурок в несчастного голубя, закинул ногу на ногу и поправил крест на мускулистой шее, прежде чем продолжить свой рассказ. Впечатление такое, будто ведешь беседу с великим инквизитором Томасом Торквемадой.
— Однако «Накам» не подчинился, и они придумали отравить лагерь военнопленных под Нюрнбергом, где содержатся тридцать шесть тысяч заключенных эсэсовцев. Они пробрались в пекарню, поставлявшую хлеб в лагерь, и отравили две тысячи буханок — собирались больше. Но все равно пострадало несколько тысяч человек, а пятьсот умерли. Можете мне поверить. Об этом имеется и протокольная запись. — Он перекрестился и на секунду вскинул глаза к небу — в это время облака, точно проклятые души со страниц Данте, заслонили солнце, накрыв нас обоих озерцом тени.
— Теперь, после этой акции, они занимаются только убийствами, простыми и незамысловатыми. С помощью евреев из британской и американской разведок они внедрились в хранилища документов в Линце и Вене и стали отслеживать так называемых военных преступников, используя как прикрытие эмиграционную организацию. Сначала они установили местонахождение освобожденных из лагерей военнопленных. Следить за этими было легко, особенно получая подсказки от союзников. А затем, подготовившись, приступили к казням. Повесили нескольких человек. Но одному удалось выжить, и они сменили тактику: мелкая могила, пуля в затылок — они копируют действия «батальонов порядка» в Восточной Европе.
Готовина позволил себе тонкую улыбку, близкую к восхищению:
— Действуют они очень эффективно. Количество «старых товарищей», казненных «Накамом», колеблется между тысячью и двумя. Нам это стало известно, потому что наша группировка в Вене сумела схватить одного члена «Накама», и тот перед смертью выложил им все, что я только что рассказал. Так что, герр Гюнтер, вам следует остерегаться жидков, а не англичан или янки. Тех волнует лишь одно — коммунизм, и случается, они даже помогают нашим людям бежать из Германии. Нет, остерегаться вам следует лишь еврейских ребят. А особенно тех, кто не похож на евреев. Тот, которого наши в Вене схватили и пытали, был абсолютно арийского типа. Представляете? Красавец.
— Так что же можно сообщить моей клиентке?
— Вы что, Гюнтер, не слушали? Варцок мертв. Будь он жив, так уже танцевал бы в Аргентине танго. И это факт. Доберись он до Аргентины, его жена давно бы уже получила от него известие, поверьте мне.
— Я имел в виду, каково теперь ее положение в глазах Римской католической церкви?
Готовина пожал плечами:
— Пусть потерпит еще немного и подает заявление. Суд определит, считается ли она свободной и может вступить в новый брак или нет.
— Суд? Вы имеете в виду — со свидетелями и всем прочим?
— Забудьте, герр Гюнтер. — Готовина раздраженно отвел взгляд. — Архиепископ лишит меня сана, если узнает хоть десятую часть того, о чем я вам рассказал. Так что повторять где-то свои слова я ни под каким видом не стану ни перед каноническим судом, ни этой дамочке. И даже вам не буду. — Поднявшись, он уставился на меня сверху вниз. Солнце освещало его сзади, и он казался всего лишь темным силуэтом, а не реальным человеком. — И вот вам еще совет. Бесплатный. Бросьте вы это дело. «Товарищество» не любит расспросов и не любит ищеек, даже тех, которым мнится, будто вынюхивание сойдет им с рук, потому что у них тоже когда-то имелась наколка под мышкой. Для людей, которые задают слишком много вопросов о «Товариществе», все кончается смертью. Я ясно все растолковал, господин ищейка?
— Давненько мне не угрожал священник, — отозвался я. — Теперь я понимаю, как чувствовал себя Мартин Лютер.
