Анастасия Дробина - Прекрасное видение
Анна Казимировна вдруг умолкла. Аккуратно прикоснулась к глазам концом полотенца, вздохнула.
– Его арестовали? – тихо спросила я.
– Я тогда ничего не знала. Сколько ни искала, сколько по начальству ни бегала – все впустую, никто мне ничего не рассказал. Письма писала и в область, и в Москву, собралась было сама ехать на прием к Сталину пробиваться, так, слава богу, свекровь не пустила. На пороге с топором стояла и кричала: «Не дам тебе, дура, от пятерых детей к антихристу в нору лезть!» Покричала я, повыла… но детей-то правда уже пятеро было. Помолились мы и тронулись всей семьей в колхоз. Больше все равно делать было нечего. А там – война, сперва финская, потом – с Гитлером. Потом – Хрущев с кукурузой со своей… Потом мне бумага из Москвы пришла. Мол, Опенкин Иван Дмитриевич за отсутствием чего-то там… То есть не бандит оказался. И не контра. – Анна Казимировна горько усмехнулась. – Спохватились, рабы божьи. После того, как троих его сынов на войне положило. А Кольку икона хранила, вернулся живым и целым. Шестерых детей родил, все потом в город поуезжали. Я никого не держала, всяк ищет где лучше. А я и одна живу, не пропадаю. Ванда опять же ездит…
– Но ей-то вы рассказывали? – вдруг спросил до сих пор молчавший Яшка. – Она-то знала?
– Она все знала. Самая что ни на есть наследница этой иконы была. Я ей как-то сказала: «Хочешь, бери да продавай, по нынешним временам большие деньги дадут. И езжай хоть в Испанью, хоть в Америку». Смеялась, отмахивалась… Жаловаться не любила, нет. Я уж если ночью слышу, что плачет, – не вставала к ней. Сама такая же была. Один раз только пригрозила: «Изведу твоего испанца», так она до небес вскинулась! Кричала, что руки на себя наложит, если с ним чего случится.
– Изведете? – удивилась я. – Как это?
– А вот так, – неожиданно сварливо сказала старуха и, поджав губы в оборочку, уставилась в угол. – Сейчас не то, конечно, старая стала, многого уже не могу… А молодая была бы – ух!
Забыв о приличиях, я таращилась на Анну Казимировну. Не то чтобы я очень верила в экстрасенсов и ведьм, которых в последнее время развелось как нерезаных собак… Знакомых из этой колдовской братии у меня не было, а обращаться к их услугам я считала ниже своего достоинства. Видимо, мысли эти отразились на моем лице, потому что Анна Казимировна кинула на меня быстрый внимательный взгляд, этим еще больше напомнив Ванду, и к упомянутой теме уже не вернулась. Вместо этого ее внимание перекинулось на Вовку, который, заскучав, пристроился к старенькому телевизору, покрытому вышитой салфеткой. Последний раз это сооружение включалось, по всем признакам, еще до перестройки.
– Оставь технику, хлопчик, – посоветовала Анна Казимировна. – Он у меня уж пенсионер заслуженный. Выкинуть жалко, иногда и покажет чего.
– Лампы посмотреть бы надо, – важно сказал Вовка, заглядывая под салфетку. – И контакты сменить. Васильич, поди сюда.
Бес недоверчиво подошел поближе. Вдвоем они начали обсуждать состояние допотопной техники – сначала тихо, потом все увлеченнее. Когда же к ним присоединился Миша, Анна Казимировна поднялась и вышла в сени. Я едва успела заметить ее короткое движение, приглашающее меня идти следом.
В сенях по стенам были развешаны связки лука и сухих трав. Из угла, где стояла большая круглая бочка, чуть заметно тянуло кислой капустой.
– Подержи-ка миску, – сказала Анна Казимировна, снимая с бочки черную, разбухшую крышку. Подойдя, я взяла миску, больше напоминающую таз. Анна Казимировна ловко принялась накладывать в него капусту.
– Это у тебя, что ли, муж – мильцинер?
– Вам Ванда рассказывала? – Я подцепила из миски щепоть капусты. – Мы давно развелись.
Капуста была острая, свежая, холодная. Проглотив одну щепоть, я потянулась за другой. Было ужасно вкусно, хотелось есть все больше и больше. Анна Казимировна стояла напротив. Мне показалось, что она улыбается.
– Вы… колдунья? – наконец спросила я.
– Какое… – отмахнулась старуха. – А ты скажи, чего хочешь. Может, сумею.
– А можно сделать так… Так, чтобы… муж не гулял?
Анна Казимировна улыбнулась углом губ. Я отвернулась, чувствуя, что мне делается жарко. Вздрогнула, почувствовав прикосновение сухой старческой руки.
– Посмотри-ка там, за дверью. В ларе. Рубашка сверху лежит? Бери ее, и пошли. И не бойся – худого не сделаю. За дурное дело и в молодости не бралась.
Мы прошли через пустой белый двор. На задах, полускрытая сухими голыми стеблями полыни, стояла покосившаяся избенка.
– Банька. – Анна Казимировна потянула на себя тяжелую дверь, и та беззвучно отворилась. На меня пахнуло теплом и чем-то хлебным. – Только вчера истопила. Входи.
…По низкому потолку бани бродили тени. На скамье передо мной горела свеча в медном, позеленевшем подсвечнике. Анна Казимировна принесла полную шайку воды, поставила ее на скамью, и по черной глади, отражаясь, запрыгали блики огня. Передо мной мелькнули два белых рукава – Анна Казимировна сняла нагар со свечи. Мне было тепло – даже в одной рубашке. Распущенные волосы щекотали шею.
– Смотри в воду, – наставляла старуха. – Ничего не выглядывай там, только смотри. Захочешь глаза закрыть – закрывай. Захочешь заснуть – спи. Только слушай, что говорить буду.
Я глубоко вздохнула. Передо мной в черной воде качался и плыл светящийся огонек. Пахло мятой и какой-то болотной травой. В углу кто-то чуть слышно пошуршал веником. «Мыши?..» – подумала я, чувствуя – сейчас и в самом деле усну. Анна Казимировна стояла у меня за спиной. Я видела лишь край ее длинной рубахи. Ее глуховатый голос то пропадал куда-то, то снова звучал рядом. Казалось, она читает нараспев стихи. Я вслушивалась, стараясь запомнить, но голова тяжелела, веки опускались. Все острее, резче пахло травой.
– Встану благословясь, пойду перекрестясь – из избы в сени, из сеней в двери, из дверей в ворота, из ворот в болота, из болот в чисто поле. В чистом поле лежит камень-горюн, на камне – мать честная пресвятая Богородица слезу точит, в реке косу мочит. Я паду к ногам пресвятой матери, возмолю ее о великой милости. Помоги, мать пресвятая Богородица, чтобы раб божий Петр от жены своей, рабы божьей Нины, ни душой, ни телом, ни разумом не отходил… Удержи его, мать честная Богородица, от белой, от черной, от рыжей, от черемной, от трех дорог, от дурного глаза, от плохого слова, от ночной думы… Приведи, мать Богородица, раба божьего к жене его, рабе божьей, дай им жизнь долгую без слова бранного, дай любовь крепкую без шишиги-разлучницы, дай детей горшок да внуков мешок… Да горшок семиведерный, да мешок без дна…
«Господи, куда столько?..» – было последнее, что я подумала. Огонек свечи погас, отяжелевшие веки опустились сами собой.
Я очнулась от резкого света, ударившего по глазам. В окно баньки светило солнце. Потушенная свеча чернела скрючившимся фитильком, шайки с водой не было. Анна Казимировна, уже одетая, сидела на полке напротив.
– Ой, сколько времени? – испуганно пробормотала я.
– Не беспокойся, проше пани, – улыбнулась старуха. – Полчаса не прошло, как мы вышли. Мужики твои и спохватиться не успели.
– Как вы это делаете? – одеваясь, спросила я.
– А вот так, – популярно объяснила Анна Казимировна. Усмехнулась углом губ, взяла шайку и исчезла с ней за дверью.
Ребята и в самом деле не заметили нашего исчезновения, вдохновенно копаясь в старом телевизоре. Задняя крышка «заслуженного пенсионера» была снята, на столе лежала сдернутая со стены афиша, а на ней высилась горка каких-то лампочек и болтиков. До меня донесся оживленный спор:
– Да, Васильич, дело говорю – контакты…
– Какие, на хрен, контакты – всю проводку надо менять.
– Я думаю, шестимиллиметровый подойдет. Ну-ка, подержи вот здесь.
– Блин!!! Раб божий! Гляди, куда суешь! Уйди, не доводи до греха!
– Ах вы, черти! – всплеснула руками Анна Казимировна. – Какого, я спрашиваю, лешего телевизор раскурочили? Так хоть раз в месяц известия показывал, а теперь? Кто его после вас собирать будет? А картину зачем сняли, чем мешала? А ну, геть отсюда!..
Старуха подскочила к столу, дала подзатыльник подвернувшемуся под руку Вовке, сгребла на стол винтики и лампочки и дернула на себя афишу.
– Да что ей сделается, картине вашей? – обиженно сказал Вовка. – Не порвали, не помяли… Специально сняли, чтоб не зацепить чем-нибудь, а вы – орать… Э, бабушка! Анна Казимировна, вы чего? Анна Каз…
Старуха вдруг схватилась за грудь. Пестрый лист афиши выпал у нее из рук и плавно опустился на пол, а саму Анну Казимировну в последний момент успел подхватить Миша.
– Бабушка, что с вами? – в один миг все мы сгрудились возле нее. Признаться, я на секунду подумала, что старушка повредилась умом. Анна Казимировна бормотала что-то бессвязное, путая русские и польские слова, и обеими руками махала на афишу, а на лице ее были изумление и ужас. Мы ничего не могли понять и бестолково суетились вокруг. Спас положение Бес.
