Магдален Нэб - Невинные
Дальше было самое трудное, но инспектор был решительно настроен продолжать. Он отпил глоток «Вин санто», несмотря на то, что от усталости вовсе не хотел да и не мог позволить себе пить.
— Мне так жаль, что он не сумел рассказать мне обо всем откровенно, но это такое деликатное дело, и, возможно, он боялся, что я его не пойму. Или считал меня слишком старым. Так или иначе, он никому ничего не сказал — и мне тоже. Теперь он мертв. Вы видели это вчера вечером в теленовостях, и хотя многого там не сообщали, потому еще не было вскрытия и прочего, мы полагаем, что он покончил с собой.
Послышался невнятный ропот, скрипнул стул, громкий голос спросил:
— Но это он убил Акико?
— Да ты что? Он хотел на ней жениться!
— Нет-нет, он прав. Нужно прояснить этот вопрос. Инспектору об этом известно, и он не станет думать о нас хуже, если спросим.
— Что вам об этом известно?
— Пусть заканчивает! У нас работа стоит!
Инспектор подождал, пока они накричатся и снова будут готовы слушать. У него тоже стояла работа, но в душе он был совершенно спокоен и неуклонно двигался к цели. Нужно было удовлетворить их любопытство по поводу смерти Эспозито, а потом и выслушать их самих. Он кашлянул, и последнее ворчание стихло.
— Насколько я могу сопоставить факты, так случилось, что Эспозито получил отпуск, чтобы поехать в Неаполь навестить больную мать. — Он должен быть с ними честным, поскольку нуждается в их доверии. — Он сказал нам, что у него больна мать. Это было неправдой.
Снова послышался ропот, но никто не отважился высказаться вслух. Его тактика оказалась правильной. Недоверие испарилось. Теперь они глазели на него, как дети, которым рассказывают сказку.
— Он сел на поезд, идущий в Неаполь, как и собирался, но сошел в Риме. Учитывая, что он солгал нам о болезни матери, надо полагать, что он заранее намеревался поступить так. Он пошел искать друга Акико. Он был страшно возбужден и, по словам друга, сказал ему только, что «все кончено». Некоторые из вас, наверное, знают, что Акико ждала ребенка. И хотя она не сделала аборт, но собиралась. Все это, понятное дело, говорит не в пользу Эспозито, и я надеюсь, вы поверите: я не пытаюсь его покрывать.
Он замолчал и посмотрел на Перуцци. Большинство присутствующих тоже повернулись, чтобы на него посмотреть. Инспектор позаботился предупредить Перуцци до прихода остальных, помня о его больном сердце. Действовать надлежит строго по плану, спокойно и обстоятельно. Однако, при всей деликатности инспектора, Перуцци, впервые услышав о намерениях Акико, побледнел и буквально упал на стул. «О нет! Только не аборт, нет. Она наверняка понимала, что это не выход». — «Да, думаю, понимала. Ее римский друг сообщил мне, что она была расстроена. Очень расстроена». — «Часами она сидела за работой, и слезы капали ей на руки. Час за часом... И неудивительно. Мне она не могла открыться. Я же ей не мать...» Инспектор хмыкнул и предпочел не углубляться в эту тему.
Теперь Перуцци сидел по видимости спокойно, глядя на свои руки. Остальные снова приготовились слушать рассказ инспектора.
Жена Лапо в своем белом фартуке и поварском колпаке стояла, прислонившись к притолоке в проходе освещенной кухни, и тоже слушала.
— Друг Акико, которого зовут Тошимицу, был в отъезде. Он ездил в Токио на свадьбу. Нам удалось выяснить, что Эспозито слонялся возле его дома в Риме и ждал. Мы пока не знаем, где он останавливался. Вернувшись, Тошимицу попытался успокоить Эспозито, но безуспешно.
— И почему же он покончил с собой?
— Ну совесть замучила! Потому что он убил ее, верно?
— Ты не знаешь! Откуда ты можешь знать?
— Он же хотел на ней жениться, черт возьми! Кто это станет вдруг ни с того ни с сего убивать свою невесту!
— А как насчет ее угроз сделать аборт? Как быть с этим? Любой мужчина бы разозлился. Это могло его подтолкнуть, правда, инспектор?
— А ему откуда знать? Чей это был ребенок, вот в чем вопрос.
— Перестань! Мы же знали Акико!
— Чужая душа, как говорится, потемки. Да вот хотя бы этот приятель из Рима, как бишь его? Откуда нам знать, что это был не его ребенок, если она первым делом побежала к нему?
— Заткнись!
— А что я такого сказал? Не она первая...
— Заткнись!
Инспектор не вмешивался, пока они не заставили замолчать этого зануду — человека в очках, которого он сам видел в первый раз и который, конечно же, никогда ни словом не обмолвился с Акико.
— Затем Эспозито сел на поезд в Неаполь... вчера утром. — Казалось, что это случилось давно, но на самом деле только вчера. Он сам не слишком верил в реальность того, о чем рассказывал. Он говорил с ощущением, что пересказывает свой ночной кошмар. — По свидетельствам очевидцев, примерно десять минут спустя после отхода поезда Эспозито неожиданно покинул свое место. Его попутчики вспоминали, что он морщился, как будто его тошнило. Кто-то сказал: «Мы думали, что он, наверное, с похмелья, а то и вообще пьяный, потому что он явно не понимал, где находится». Они помнили, что он стал крениться со своего кресла с каким-то не то стоном, не то всхлипом. Другим показалось, что его сейчас вырвет. Он заперся в туалете. Выстрел был хорошо слышен. Из-под двери потекла кровь. Кто-то дернул стоп-кран. Дверь взломали не сразу. Он выстрелил себе в лицо. Ничем уже нельзя было помочь. Он был уже мертв.
Когда инспектор закончил говорить, наступила тишина. Видя, что они тронуты, и опасаясь, что кто-нибудь сейчас отпустит циничную шуточку, — так люди обычно пытаются скрыть по-настоящему глубокие и сильные переживания, — он сам решил нарушить молчание:
— Эспозито был единственным сыном у матери-вдовы, так что вы представляете, каково ей... Я не должен вам ничего такого рассказывать, и поэтому, ради бога, никому не говорите, что узнали об этом от меня, потому что я стану все отрицать. Договорились?
Критический момент миновал, и они вскоре опять начали спорить, перекрикивая друг друга, кто видел Эспозито, а кто нет.
— Нет-нет-нет! Спроси Перуцци. У него были черные волосы.
— Говорят тебе, я видел, как он ждет ее у мастерской.
— Ничего подобного ты не видел. Он приходил сюда всего-то раз, да и то когда ее уже не было. Правильно я говорю, Перуцци?
— Да. За день до инспектора и задавал те же вопросы.
— В тот самый день я его и приметил.
— Но тогда он не мог ждать Акико, раз ее уже тут не было!
— А я почем знал, кого он дожидается? Я просто говорю то, что видел, вот и все. Просто говорю. Кажется, он был в кожаном пальто.
— В каком кожаном пальто? В каком еще пальто? В мае! Он был в форме, как сказал Перуцци. Ты несешь чушь! Заткнись, ради бога!
Всегда найдутся желающие убедить себя, что они видели то, что следовало видеть, особенно если представляется шанс рассказать об этом в новостях по телевизору. У самозваного свидетеля был грубый хриплый голос, но зато остальные выступали хором, чтобы перекричать его, и маленькая комната гудела от их голосов. Жена Лапо удалилась обратно в кухню. Инспектор не делал попыток восстановить тишину и порядок. Он пригнулся, и теперь кричащие рты и жестикулирующие руки оказались над его головой. Гварначче надо было привлечь внимание Сантини, молча сидевшего справа от него за столом.
Инспектор обратился к нему почти шепотом, чтобы тот услышал его за криками:
— Вы ведь видели его, не правда ли?
Услышал ли его Сантини или прочел по губам? Так или иначе, он кивнул.
— Он был в форме?
Подав ему знак, инспектор тронул за рукав Перуцци. Они прошли в переднюю комнату, которая была не больше, но зато светлее, благодаря проникавшему в нее дневному свету, и где они могли укрыться от жарких споров.
— Значит, только вы двое видели Эспозито за день до того, как я пришел и стал расспрашивать об Акико. Это правда? И вы сказали мне вчера утром, не так ли, Сантини, что он был одет в форму.
— Да, но мы с ним не разговаривали. Я лишь видел, как он зашел к Перуцци.
— А вы, Перуцци, вы так разозлились на меня в первый раз, потому что я задавал вам те же вопросы, что и он. «Я не знаю, где она! Сколько вас еще сюда придет и спросит?» Не так ли вы мне кричали?
— Я не помню. Она исчезла, и я был зол.
— Но вы сказали ему, что она может быть в Риме или даже в Токио, как и мне?
— Я не помню! Я был расстроен!
— Постарайтесь не расстраиваться сейчас. Сядьте. Вот так лучше. Попробуйте вспомнить. Он спрашивал у вас, не знаете ли вы, куда она могла подеваться?
— Нет!
— А что он у вас спрашивал?
— Ничего! Он ничего у меня не спрашивал. Я знал наверняка, что он ищет ее. Зачем еще ему ко мне приходить? Я сказал ему, так же как и вам, что кроме Рима ей, по-моему, деться некуда. И если ее там нет, то она уехала туда, откуда приехала. Больше я ничем не мог ему помочь. А он просто стоял с таким видом, будто его кирпичом по голове треснули. Стоял, и все!
