Дарья Калинина - Шаловливый дедушка
Они у вас всегда такие бескорыстные? Или только когда грешок за собой чуют?
Я оставила его вопрос без ответа.
— Ну, а когда парни затеяли сдирать обои со стен, то случайно обрушили вешалку Петра Семеновича, — продолжил Дима — Тут паспорт и обнаружился. А дальше все уже было просто.
Но самое интересное он оставил на десерт. И только я приступила к уничтожению восхитительного сооружения из шоколада, бисквита, нежнейшего сливочного мороженого, желе и свежих фруктов, которое на вид было так же прекрасно, как и на вкус, Дима сказал:
— А раны, обнаруженные нами на теле убитой и принятые за следы колющего оружия, на самом деле частично действительно следы от острого куска арматуры, а частично — следы человеческих зубов.
Я вздрогнула и перестала чувствовать вкус своего десерта.
— В самом деле? — пробормотала я. — И кто же ее кушал?
— Не кушал, а кусал, — поправил меня Дима. — А еще правильнее сказать, терзал.
Мне стало окончательно неуютно сидеть с этим типом за одним столом. А с другой стороны, что я хотела? Мент ведь, вот и разговоры у него про трупы.
Надо было профессора о встрече умолять, тогда бы и наслаждалась беседой. А так ведь знала, на что шла.
— И кто ее терзал? — спросила я и торопливо добавила:
— Когда мы увидели убитую, то она уже была вся истерзанная.
— Думаю, тот, кто спрятал труп в кладовку, — ответил Дима. — Скорее всего это сделала Вера. Она должна была страшно ревновать своего обожаемого Платона ко всем женщинам. Но роскошь убивать их всех подряд она вряд ли могла себе позволить. Людмила, которую Платон приводил к себе уже третью ночь подряд, должна была окончательно взбесить безумно страдающую Веру.
— В ту ночь Платон привел убитую к себе уже в третий раз? — переспросила я. — Но как ему это удавалось делать, чтобы никто из соседей их не слышал?
— Думаю, дело тут в угощении, которое Платон по совету Людмилы каждый раз выставлял на стол своим соседям. Людмила даже сама покупала все эти пирожные, торты и выпивку. Наивный Платон полагал, что соседям неудобно ругаться с ним из-за ночных гостей после того, как они уже съели его дары.
На самом же деле соседи спали беспробудным сном после солидной порции подмешенного в угощение снотворного.
— А почему же оно не подействовало на Веру?
— У нее в комнате мы обнаружили на небольшом возвышении импровизированный алтарь с фотографией Платона. Тут же лежала невскрытая упаковка колготок, костяные бусы, коробочки с пудрой и тенями, а также пять засохших пирожных, две рюмочки с вином и кусок торта. Думаю, что бедная девушка не притрагивалась к подаркам своего милого, а откладывала их для того, чтобы потом любоваться ими.
Поэтому снотворное на нее и не подействовало. Собственно говоря, той ночью, кроме убийцы, убитой и самого Платона, в квартире бодрствовал еще один человек — Вера. Но заставить ее рассказать нам правду, думаю, будет нелегко. Особенно если убийца и Платон — одно лицо.
— А у вас есть фотография Платона? — спросила я.
— Прямо как чувствовал! — расплылся в улыбке Дима. — Вот он.
И он протянул мне фотографию внешне ничем не примечательного мужчины лет тридцати.
— Возьми себе, если хочешь друзьям показать, — сказал Дима. — У меня еще есть.
Человек на фотографии был мне немного знаком.
Его или кого-то очень похожего мы встретили, подходя к дому Нины Сергеевны в ночь убийства. Правда, тогда он был весь всклокочен и мчался, не разбирая дороги, но это был он.
— Но зачем было Платону убивать Людмилу? — спросила я.
— Представь себе такую картину. Ты влюбленный Платон, никогда прежде не влюблявшийся. И избалованный женским вниманием до такой степени, что начал относиться ко всем женщинам с пренебрежением и даже презрением, как к существам, годным лишь на то, чтобы ублажать тебя, то есть Платона.
И вот выходишь ты в коридор и видишь, как женщина, которой только полагается и мечтать о близости с тобой, занимается чем-то странным в темном коридоре с неизвестным мужчиной.
— Думаю, что последовал бы серьезный разговор с этой женщиной, — сказала я.
— Вот именно, а если Людмила начала издеваться над Платоном или всего лишь сказала ему, что использовала его и близость с ним, чтобы иметь возможность порыться в кладовке, то в порыве ярости Платон легко мог проломить ей голову.
— Прямо зверь! — ужаснулась я.
— Но возможен и другой вариант. Людмилу убивает и в самом деле таинственный мужчина с белым пластиковым пакетом и надписью «Менахем».
— Как? — переспросила я.
— «Менахем», — сказал Дима. — Что это такое, я пока сказать не могу, но мы работаем в этом направлении.
— Не трудитесь, это универсам на улице Замшина, — сказала я. — Пакеты у них обычно желтые с красными буквами. Такой был у вашего мужика?
— Почти, — сказал Дима. — У мужчины, по словам Платона, был белый пакет. Но все равно спасибо. В конце концов в коридоре было не слишком светло, мог и спутать цвета.
— А сама Вера не могла в приступе ревности убить соперницу? — спросила я. — Честно говоря, мы так сначала и подумали.
— До того, как познакомился с Платоном, я тоже склонялся к этой версии, — сказал Дима. — Три обстоятельства свидетельствуют не в ее пользу. Труп находится в кладовке Веры. Она не спала ночью. Ревность. Все это заставляет нас заподозрить в убийстве или в пособничестве Веру. Но не в характере Платона придумывать какого-то таинственного ночного гостя и навлекать на себя ненужные и даже опасные подозрения, только чтобы защитить свою бывшую любовницу, давно уже ему надоевшую. Такой героический поступок совершенно не в духе этого молодца. Да он даже свою нынешнюю пассию, которую он вроде бы страстно любил, бросил умирать в холле.
Это потом уже кто-то, скорее всего Вера, перетащил тело в кладовку и подтер следы крови.
— Быстро она, однако, управилась, — сказала я. — Мы слышали, как эксперт сказал, что убийство произошло в начале четвертого утра, а без четверти четыре мы уже входили в квартиру.
— Даша, — проникновенно обратился ко мне Дима, томно глядя мне в глаза, — я клянусь тебе, это останется между нами. Но видели вы этих четырех мужчин в черном и на черном же джипе, или вы их придумали? Только скажи правду, мне нужно это знать, чтобы понять, в каком направлении действовать дальше.
Я молчала.
— Все ясно, — сказал Дима. — Спасибо. Можешь не беспокоиться, я тебя не выдам. Но скажи мне еще одну вещь. Что вам понадобилось в таком случае в той квартире? Вы ведь не случайно днем оказались там и втерлись в доверие к милейшей Нине Сергеевне? Что вам там было нужно? Что вы искали? Какие сокровища?
Вот и говори после этого правду ментам. Нет уж, как бы там ни было, а им палец в рот не суй. Вот и про сокровища догадался. Того и гляди, до браслетов Вероники доберется, тогда ФСБ или кто другой их у нас непременно отнимет. Знаем мы их контору.
Больше рта не открою, буду молчать, решила я. Но так как просто молчать было глупо и, больше того, подозрительно, я сделала безразличное лицо и сказала:
— Так, один человек подсказал, что самый первый владелец того дома, в котором была убита Людмила, был нечист на руку. И, судя по архивным документам, хапнул из казны большой куш. Тогда ничего доказать не смогли, но факт остается фактом. Ну вот мы и подумали: если он в то же время строит себе дом, то почему бы ему в этом доме не оборудовать тайник и не сложить туда украденные ценности до лучших времен. Когда он или его потомки смогут ценностями безбоязненно воспользоваться.
Получилось, на мой взгляд, отлично. И не совсем вранье, но и до правды тут вряд ли докопаешься.
— И кто же вам эту мысль подсказал? — спросил Дима.
— Один знакомый профессор из университета, — пожала плечами я. — Только раз никаких ценностей в тайнике не было, значит, профессор ошибся. Или потомки Ипатьева — бывшего владельца дома — нашли сокровища до нас.
Дима улыбнулся, накрыл своей ладонью мою руку и посмотрел мне прямо в глаза. Сердце у меня отчего-то сильно застучало.
— Давай поговорим теперь о нас, — наклонившись ко мне через весь стол, предложил Дима.
Я не протестовала. Мало того, к немалому моему удивлению, внутри у меня зазвенели колокольчики, предвещая приход чего-то удивительного и волшебного.
Инна очнулась от того, что кто-то положил ей на плечо руку. Девушка подняла голову и увидела над собой слегка опухшее и красное лицо с осыпавшейся с ресниц тушью и съеденной губной помадой. Но, в общем, лицо было незлое и участливое.
— Девонька, ты жива? — спросила у Инны, обдав ее запахом вчерашнего перегара, кондукторша. — Я смотрю, ты уже пятый круг на моем автобусе делаешь. Тебе где выходить-то надо?
— А где мы сейчас? — спросила Инна.
— На Большеохтинский мост сейчас выедем, — сказала тетка. — Да ты здорова ли? Бледная вся, просто смотреть страшно.
