Фред Варгас - Заповедное место
— Честно говоря, — рассказывал Вуазне, — он не дал нам времени объяснить все толком. Понимаете, возле него на столе лежало ружье, правда дробовик, но со взведенным курком. Сам он огромный, у него три собаки, и его логово — не знаю, как еще назвать это жилище, — битком набито разными моторами, батареями и фотографиями, сделанными на охоте.
— Что удалось узнать о его сыновьях?
— Я в точности привожу его слова: «Старший в Иностранном легионе, младший — дальнобойщик, обычный маршрут — Мюнхен — Амстердам — Ренжи,[9] так что ищите сами». Затем он потребовал, чтобы мы немедленно покинули помещение, потому что «от вас нестерпимо воняет». Тут он был прав, — добавил Вуазне, — ведь это Керноркян обстригал у пса запачканную шерсть.
Адамберг заметил под стеклянным столиком игрушку, которую обронил кто-то из пациентов доктора Жослена. Продолжая слушать Вуазне, он наклонился и подобрал ее. Это было маленькое поролоновое сердечко, обтянутое красным шелком: его надо было сжимать в ладони, чтобы успокоить нервы. Позвонив Гардону, комиссар щелкнул пальцем по сердечку, оно отскочило и завертелось на столе. С третьей попытки он заставил сердечко крутиться целых четыре секунды. Затем решил добиться, чтобы при остановке сердечка слово «Love» на его передней стороне оказалось бы написанным не наискось и не вверх ногами, а нормально. Это удалось ему с третьего раза, в момент, когда он просил Гардона извлечь из бумаг Воделя все почтовые открытки. Бригадир прочел ему сообщение от авиньонской полиции: всю вторую половину дня Водель-младший провел в суде, готовился к выступлению на процессе. Впрочем, эту информацию еще предстояло проверить. Так или иначе, в девятнадцать двенадцать он уже был дома. Очевидно, они боятся лишний раз побеспокоить почтенного адвоката, заключил Адамберг. Он закончил разговор и, снова запустив сердечко крутиться по столу, стал считать обороты. Кромсатель был в пути, но к кому он направлялся?
— Вы его упустили, так ведь?
Адамберг устало, неуклюже поднялся на ноги и пожал руку доктору.
— Я не слышал, как вы подошли.
— Ничего страшного, — ответил Жослен, отпирая дверь. — Как себя чувствует малышка Шарм? Котенок, который не мог сосать, — пояснил он, поняв, что Адамберг забыл это имя.
— Думаю, с ней все хорошо. Я не был дома со вчерашнего дня.
— Ну еще бы: эти болтливые газетчики наделали вам хлопот. И все же не могли бы вы узнать, как она там?
— Прямо сейчас?
— После лечения надо отслеживать состояние пациента в течение трех дней, это очень важно. Вам не покажется невежливым, если я попрошу вас зайти со мной на кухню? Я не ждал вас, и мне нужно подкрепиться. Может быть, вы тоже еще не ужинали? Правда ведь? В таком случае почему бы нам не перекусить? Вы не против?
Совсем не против, подумал Адамберг, подыскивая слова для ответа. Он всякий раз терялся, когда надо было начать разговор с людьми, без конца повторяющими «Правда ведь?» и «Вы не против?». Пока врач снимал костюм и надевал старую вязаную куртку, Адамберг успел позвонить Лусио, который страшно удивился, что его спрашивают о самочувствии Шарм. Она чувствовала себя хорошо и набиралась сил. Адамберг сообщил эту новость Жослену, и тот удовлетворенно щелкнул пальцами.
«Первое впечатление обманчиво», — учит нас народная мудрость. Редко когда незнакомый человек принимал Адамберга с такой сердечностью и радушием. Доктор сбросил с себя высокомерие, словно пальто, оставленное на вешалке; он в одну минуту навел порядок на столе, разложил приборы, сделал салат с тертым сыром и грецкими орехами, нарезал ломтями копченую свинину, отмерил в каждую тарелку по две ложечки вареного риса и по одной — инжирного пюре (при этом он пользовался круглой ложечкой, которой вынимают из формы шарики льда, и кончиком указательного пальца быстро намазывал ее маслом). Адамберг завороженно смотрел, как он, словно конькобежец, скользит от холодильника к столу, ловко орудуя своими громадными ручищами: все его движения были необыкновенно точными, легкими и грациозными. Комиссар мог бы наблюдать за ним долго-долго: так мы не можем оторвать взгляд от танцора, который демонстрирует свое искусство, сознавая, что оно нам недоступно. Однако Жослену понадобилось меньше десяти минут, чтобы приготовить ужин. Затем он задумчиво посмотрел на открытую бутылку вина, стоявшую на кухонном столе.
— Нет, — сказал он, убирая бутылку, — у меня слишком редко бывают гости.
Он нырнул под раковину, оглядел свои запасы и, непринужденно выпрямившись, показал комиссару другую бутылку:
— Вот это намного лучше, правда ведь? Но пить такое вино в одиночку, устраивать праздник для себя одного — в этом было бы что-то надрывное, правда ведь? Вкус хорошего вина по-настоящему чувствуешь только тогда, когда пьешь его с кем-то вдвоем. Вы составите мне компанию?
Он удовлетворенно вздохнул и уселся за стол, по-простецки заправив салфетку за воротник, словно какой-нибудь Эмиль. Через десять минут беседа стала такой же свободной и раскованной, как профессиональные жесты доктора Жослена.
— Консьерж считает, что вы — волшебник, — сказал Адамберг. — Гениальный костоправ, у которого не пальцы, а золото.
— Да ничего подобного, — с набитым ртом возразил Жослен. — Франсишку нравится верить во что-то такое, чего он не в состоянии понять. Это неудивительно, ведь его родители погибли в концлагере во время диктатуры.
— Во всем виноваты эти сукины дети, разрази их Господь.
— Точно. Приходится подолгу возиться с ним, чтобы хоть как-то смягчить последствия этой травмы. У него то и дело отключается предохранитель.
— У него есть предохранитель?
— У каждого есть предохранитель, и не один, а несколько. При перегрузке какой-то из них может отключиться. Во избежание возгорания, как в электросети. Тут простая научная логика, комиссар. В сети — схема, токопроводящий контур, контакты. В человеческом теле — скелет, внутренние органы, суставы и сухожилия: принцип действия тот же самый, понимаете?
— Нет.
— Возьмите, например, эту колонку, — сказал Жослен, показывая на висящий на стене водонагреватель. — С виду это просто набор разрозненных частей: корпус, впуск, змеевик, спайка, горелка, предохранительный клапан. На самом же деле это синергический комплекс. Когда змеевик забивается накипью, срабатывает предохранительный клапан, и горелка гаснет. Теперь вам ясно? Все взаимосвязано, действие одного элемента зависит от действия другого. Предположим, у вас растяжение связок щиколотки; от этого деформируется колено другой ноги, искривляется позвоночник, страдает шея, начинаются головные боли, спазмы в желудке, пропадает аппетит, снижается активность, возникает тревожное состояние, отключаются предохранители. Я упрощаю, чтобы вам было понятнее.
— А почему слетает предохранитель у Франсишку?
— Зона неподвижности, — сказал доктор и коснулся указательным пальцем своего затылка. — Там, где сосредоточены воспоминания об отце. Когда ячейка заблокирована, небольшой участок мозга в затылочной области перестает действовать. Хотите еще салата?
Не дожидаясь ответа, он добавил Адамбергу салата и снова наполнил его бокал.
— А Эмиль?
— Проблемы Эмиля связаны с его матерью, — сказал доктор, не переставая шумно жевать, и ткнул указательным пальцем в свою голову с другой стороны. — Его захлестывает обида, протест против несправедливости, и он начинает махать кулаками. Правда, в последнее время это у него уже почти прекратилось.
— А Водель?
— Вот для чего вы затеяли этот разговор.
— Да.
— Сейчас, когда подробности убийства появились в газетах, о профессиональной тайне можно забыть. Расскажите мне все. Как я понял, тело Воделя было страшно изуродовано. Но зачем убийца это сделал, чего он добивался? Вы обнаружили в его действиях какую-то логику, признаки какого-то ритуала?
— Нет, только безмерный страх и неутолимую злобу. Наверно, какая-то система тут есть, но до сих пор мы ни с чем подобным не сталкивались.
Адамберг достал блокнот и нарисовал тело, выделив на нем места, которые подверглись наибольшему разрушению.
— Прекрасный рисунок, — похвалил доктор. — А я не могу нарисовать даже утку.
— Это не такое простое дело.
— Давайте-ка нарисуйте мне утку. И не надо думать, что, пока вы рисуете, я перестану размышлять над этой загадочной системой.
— Какую утку вы хотите? Летящую, сидящую, плывущую?
— Подождите, — сказал доктор, вставая, — сейчас я найду бумагу получше.
Он отодвинул тарелки и положил перед Адамбергом несколько листов белой бумаги.
— Нарисуйте утку в полете.
— Именно утку? Или селезня?
— Обоих, если можно.
Затем Жослен попросил нарисовать скалистый морской берег, женщину, погруженную в раздумья, и наконец, если это не затруднит комиссара, — скульптуру Джакометти. Когда рисунки были готовы, он встряхнул их, чтобы высохли чернила, и подержал под светом лампы.
