Юлия Вознесенская - Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной
— Разве не все ужасное с нами уже случилось?
Каменев молча глядел ей в глаза.
— Ну что там еще произошло? — спросила она, остывая.
— Натальи больше нет, Малыш.
Брови Анны взлетели вверх.
— А, так она все-таки тебя бросила? Ну и правильно сделала, я бы на ее месте давно так поступила. Она что, сбежала, уехала в Россию, как и грозилась?
— Нет, она не сбежала и не уехала.
— Так что же?
— Ее совсем нет больше.
— Она что — умерла?!
Каменев кивнул, не поднимая головы.
— Нет! — Анна испуганно зажала рот обеими руками.
Он опять молча кивнул.
— Наташа покончила с собой? — спросила Анна, глядя на Каменева расширившимися глазами.
Каменев снова кивнул.
— Но почему? Зачем?! Боже мой, какая мерзкая, отвратительная глупость! Я ведь ей сказала… Мы оба ей сказали, что мы расстаемся! Разве не так?
Каменев поднял голову и поглядел в глаза Анне.
— Я этого не говорил. Неужели ты в самом деле думаешь, что она нам поверила? Кто-кто, а Наташа понимала, что расстаться мы с тобой не сможем, и она решила уйти с дороги.
— Когда?… Как?… Когда это случилось?
— Пятнадцатого апреля. Да, в тот самый вечер, в отеле, после того, как мы уехали. У нее был с собой какой-то яд, и она его приняла.
— Господи! — Анна молчала несколько секунд, потом перекрестилась и прошептала: — Господи, помилуй душу новопреставленной рабы Твоей Натальи… И нас, грешных и виноватых, помилуй, Господи! Господи!..
Из глаз ее потоком хлынули слезы.
— Мой трогательный Малыш! И у тебя, как всегда, нет платка, — ласково сказал Каменев, дав ей немного выплакаться. — Вот, возьми мой.
— Не надо! — Анна схватила с подноса бумажную салфетку, вытерла лицо и высморкалась.
— А теперь, Анна, возьми себя в руки и запомни самое главное: если кто-нибудь будет расспрашивать тебя о Наталье, ты не должна говорить ни слова о том вечере в отеле.
— А если меня вызовут в полицию, Костя? Ведь этим непременно займется полиция!
— Она уже занимается, и меня уже допрашивали. В полиции знают о твоем существовании и даже, похоже, догадываются о наших с тобой отношениях. Думаю, что тебя тоже могут вызвать.
— Ну так что же?
— Как что? Тебя будут спрашивать о наших отношениях.
— Костенька, я скажу всю правду.
— Какую правду, Малыш? Ты хочешь посвящать полицейских в перипетии нашей любви?
— Нет. Я только скажу, что это мы с тобой виноваты в смерти Натальи.
— Так… — Каменев оставил ее руку и откинулся на стуле. — Ну-ну… Чего-нибудь в этом роде от тебя и следовало ожидать.
— Разве я не права, Костя?
— Анна, глупая ты девочка! С точки зрения уголовного права мы не виновны в ее самоубийстве.
— Мы виноваты, Костя.
— Виноваты в том, что любили друг друга так долго и верно? Ты хочешь сказать, что это наша любовь убила ее?
— Не любовь — грех. Это наш с тобой грех убил ее.
— Но не с точки зрения закона! Полицию любовь не интересует, Анна, ее интересует только одно: было это в самом деле самоубийство или…
— Убийство? Ты хочешь сказать, что полиция может заподозрить нас в том, что мы сговорились и убили Наталью? Какая чушь!
— Может, Анна, очень даже может. И мы с тобой обязаны это учитывать.
— Если мы будем говорить правду, в полиции поймут, как обстоит дело на самом деле. Не идиоты же там сидят!
— Ты со своим чувством вины только запутаешь все дело и вызовешь подозрения, которые без твоих покаянных настроений могут и не возникнуть. Возможно, я просто перестраховываюсь, но я уже боюсь потерять и тебя тоже.
— Ты боишься, что нас могут арестовать по подозрению в убийстве?
Каменев кивнул.
— Ну это вряд ли… Хотя это было бы только справедливо: ведь это мы довели твою жену до самоубийства.
— Не смей так говорить, Анна! Никто не знал, что Наталья способна на такую глупость.
— Ты всегда это знал, Костя.
— Я знал?
— Да-да, ты. Сколько раз ты мне твердил, что не оставляешь Наталью только из опасения, что она что-нибудь с собой сделает? Ты же не лгал мне, когда так говорил?
— Я не лгал тебе. Она постоянно меня этим шантажировала.
— Знаешь, Костя, а ведь я должна просить у тебя прощенья! Я не очень верила тебе: я иногда думала, что это только отговорки, чтобы оправдать свое нежелание развестись с Натальей. Прости меня, если можешь.
— Ах, дорогой мой Малыш! Да я прощаю тебе все, что ты делала и думала, и все, что ты еще будешь делать и думать! Не об этом сейчас речь, не о наших с тобой отношениях. Ты не понимаешь…
— Нет-нет, я-то как раз все понимаю! Это ты еще не понял, Костя, что Наталья все-таки добилась своего: такой вот страшной ценой, но она нас разлучила.
— О нет, моя милая, нет, разлучить нас невозможно! Просто сейчас нам надо собрать все наши силы и пережить это кошмарное время. А потом мы снова будем вместе и уже навсегда. Я никогда не скрывал от тебя, что жалею Наташу и не могу поступить с нею жестоко. Она мне грозила, но теперь, когда это все же случилось, я твердо знаю: мы не должны поддаваться панике и поступать так, как она замыслила. Я скорблю о ней, но вместе с тем я испытываю и облегчение, что этот невыносимый террор окончен.
— Костя!
— Да-да. Мне стыдно, мне страшно, но это так. И сейчас мы должны быть очень осторожны, любовь моя. Обещай мне, что будешь меня слушаться!
— Нет, Костя, этого я не могу тебе обещать. Я ведь не Наташа… Если меня вызовут и спросят, я скажу всю правду.
— И в результате на тебя падет подозрение!
— Пусть падает.
— И на меня тоже — «пусть падает»?
— Ты же виноват.
— В чем, Анна?
— В прелюбодеянии.
— Что за дикие слова ты употребляешь, Малыш!
Анна отвернулась. Каменев снова взял ее руку в свои.
— Ты неисправима! Ты хоть знаешь, как это будет по-немецки — «прелюбодеяние»?
— Я загляну в словарь.
— Неужели ты не понимаешь, как это будет смешно и непонятно для дубинноголовых немецких следователей, если ты начнешь говорить о подобных вещах и в подобных выражениях на допросе в полиции?
— Я не боюсь показаться смешной.
Каменев громко застонал.
— Ты невыносима!.. А психически ненормальной ты не боишься показаться? Тебя пошлют на экспертизу и в лучшем случае диагностируют тебе психопатический комплекс вины. И потом, Анна, вспомни, разве на допросах в КГБ ты всегда говорила правду?
— Я не говорила им правды, но я и не лгала. Я вообще никогда ни о чем с ними не разговаривала, пользуясь правом обвиняемого не отвечать на вопросы.
— Уголовно-процессуальный кодекс…
— Да. А здесь я буду говорить правду.
— Мой честный и гнусно упрямый Малыш! — Каменев поднес к губам ее руку и поцеловал. — Вот за это-то я и люблю тебя. И все же я против того, чтобы объяснять тупоголовым «полицистам» все сложности и тонкости нашего любовного треугольника.
— Не такие уж они тупоголовые, это ты, Костя, Фейхтвангера начитался. Баварцы медленно запрягают, медленно ездят, зато всегда прибывают в намеченное место в указанный срок. В отличие от нас, русских.
— Но твое умение закусить удила и мчаться во весь опор может нас на полном ходу сбросить в канаву. В грязную канаву, Анна. И наша любовь станет темой эмигрантских сплетен и немецких пересудов типа «Ах, эти русские!».
— Тут ты, наверное, прав… Так что же нам делать, Костя? Может, мне просто куда-нибудь уехать на время, пока меня еще не вызывали в полицию?
— Это было бы самое лучшее. Если ты понадобишься всерьез — тебя найдут без труда. Но зато тебя не станут допрашивать просто так, для ровного счета. Сейчас, пока тебя еще не вызывали, ты вправе ехать куда угодно, и надо этим воспользоваться: это не будет расценено, как попытка уйти от допроса. Ты уедешь, а тем временем следствие установит, что это было самоубийство, я похороню бедную мою Наташу, а потом дам тебе знать. Но не сразу, хорошо? Какое-то время мне еще надо будет побыть одному.
— Я понимаю.
— Почему бы тебе не отправиться отдохнуть в Париж или в Италию?
— А деньги, Костя?
— Ах да! У меня тоже, как назло, нет сейчас никаких свободных денег. А впереди еще и похороны… Нельзя ли продать что-нибудь из моих картин?
— Сейчас трудно продавать картины, ты же знаешь — инфляция… Сегодня ко мне приходила одна симпатичная старая ведьма, русская графиня, но вид у этой графини был какой-то слегка полоумный, так что я не очень на нее рассчитываю. Но если она придет еще раз, я предложу ей Юрия Галецкого.
— А почему бы тебе не продать одну из моих работ?
— Но Галецкий недавно вернулся в Россию, и теперь его работы снова поднялись в цене.
— Ах вот что! А просто взять в банке ссуду ты не можешь?
— Не дадут. Я ведь безработная.
Каменев задумался. Анна допила свой стакан, перевернула его, высыпала подтаявшие кубики льда и стала складывать из них башню.
